«Гнев» Булата Ханова. «Публичное калоизвержение как одно из изящных искусств

Пять с половиной лет назад петербургский художник Пётр Павленский гвоздём прибил свою мошонку к каменной брусчатке Красной площади в Москве. Двадцать лет назад вышел фильм Светланы Басковой «Зелёный слоник», в котором главную роль играло говно, – из-за рвотных порывов вряд ли кому удалось досмотреть его и до половины. В этом году в продаже появился роман Булата Ханова «Гнев».

Мы строим жизнь по кривде и по лжи.
Мы мыслим категориями мата. 
За пазухою – камни и ножи
С миазмами гнилого аромата. 
И в этом мире мы детей растим, 
Рассказываем сказки, в них не веря. 
Струится к небу сигаретный дым, 
А сквозь завесу виден облик зверя. 
Нас пишут книги, те, что мы читаем, 
Нас создают картины, фильмы, песни, 
В которых мы живём и умираем, –
Нас пишут люди порознь и вместе. 
Мы как в сиропе – в радости ль, в беде, 
Ту кашу, что сварили, нам же кушать, 
И если мы живём в дурной среде, 
То и дурную впитываем душу…

Новое произведение двадцатисемилетнего выпускника филологического факультета Казанского университета и кандидата филологических наук, разобравшего в своей диссертации чуть более чем двухгодичной давности суть концептуализации советского дискурса в современной русской прозе, воспроизводит внутренний мир интеллигента во всей его неприглядной красе. По сути, это даже не роман, а повесть, ограничивающаяся не слишком обширным кругом событий. Но сосредоточенность автора на судьбе одного героя, почему-то записанного аннотацией в стареющие интеллигенты, хотя ему всего лишь тридцать два, он строен и энергичен, не мешает молодому писателю экстраполировать свои выводы на других столь же «стареющих» и столь же «интеллигентов».

Характеризуя Булата как вдумчивого и зрелого исследователя и высококвалифицированного преподавателя, постоянно стремящегося к саморазвитию, его учителя вряд ли предполагали тогда какую публичную порку организует им их примерный ученик. «Быть интеллигентом стыдно», – заявит он, получив свой «Звёздный билет» на прошлогоднем «Аксёнов-фесте». И тут же презентует миру собственный рецепт выживания: «Единственная возможность не перегореть, не зачерстветь – не упрощаться до уровня “автомата”, который поступает хорошо с тем, кто поступает хорошо с ним, и плохо – с тем, кто ему не нравится. У человека должен быть повышенный уровень критического самоанализа, чтобы не скатываться до уровня обвинения всех и вся или, наоборот, до воспевания од гуманизму».
Казанский университет как паноптикум, как собрание редкостных моральных уродцев становится для Ханова исследовательской площадкой, где объектом анализа становится преподаватель до боли знакомого автору филфака. Доцент Глеб Викторович Веретинский – специалист по поэзии Серебряного века. Но никакого образно-чувственного гламура, никакой философской символики, никакой элитарности и никакого интеллектуализма он не впитал в себя, хотя, вероятно, не только читал эти книги, но и пытался осмыслить их, хотя всё это осталось за рамками повествования. Впрочем, Серебряный век – это самые различные по происхождению и эстетической направленности явления, представители которых порой непримиримо враждовали друг с другом. Вот эту ненависть к своим собратьям по цеху и перенял Веретинский у специфической атмосферы Серебряного века, о которой писал Николай Бердяев: опьянение творческим подъёмом, напряжённость, борьба и вызов. «Человек микрокосм и заключает в себе всё. Но актуализировано и оформлено в его личности лишь индивидуально-особенное. Человек есть также существо многоэтажное. Я всегда чувствовал эту свою многоэтажность. Огромное значение имеет первая реакция на мир существа, в нём рождающегося», – уточнял философ. И таким вот микрокосмом является и персонаж повести Булата Ханова.
Впрочем, не слишком ли мы серьёзно и реалистично воспринимаем описываемое Хановым? Действие происходит осенью. Быть может, аббревиатура, складывающаяся из названий трёх осенних месяцев, и есть ключ к пониманию произведения? Сентябрь, октябрь, ноябрь – сон. И не просто сон, а кошмар, пригрезившийся перманентно мастурбирующему Веретинскому и словесно выраженный Хановым. Начав с публичного калоизвержения новейшая история искусств пришла к выплескивающему одновременно эякулят и гнев интеллигенту-филологу.
Так, может быть, «Гнев» – всего лишь предупреждение всем нам, теряющим не просто человеческое обличье, но и то индивидуально-особенное, что позволяет нам выделиться из толпы «лица необщим выраженьем»? И жанр его – антиутопия?
В одном из интервью Булат так размышляет о Веретинском: «В нём нет таинственности Печорина, трудолюбия Акакия Акакиевича и даже, в конце концов, милой придурковатости Форреста Гампа. Глеб, напротив, вызывает тревогу и желание размежеваться с ним. Другое дело, что решительная к нему антипатия тоже должна настораживать, потому что мы не выносим в других прежде всего те черты, что замечаем в себе». Вглядитесь пристальнее в самого себя: не ваше ли бессильное злобствование рабов против господ, лежащее в основе системы моральных ценностей, отразилось в зеркале «Гнева»? Не вы ли, как Веретинский, мучительно ждёте сигнала, который возвестил бы начало новой революции? И при этом точно так же бессмысленно тратите свою жизнь на бесконечное заполнение окружающего пространства дерьмом и спермой…
 

*Мнение автора может не совпадать с мнением редакции