Вынес ли Бояков свой «Русский крест»?

В православную Пасху в России состоялась премьера фильма «Русский крест» режиссёра Эдуарда Боякова по одноимённой поэме Николая Мельникова. 

Картина о деревенском спивающемся стороже Иване Ростке (исполняет Михаил Пореченков), который, достигая предела в своем падении, кается, и, в ходе духовного возрождения и обретения веры, ставит перед собой задачу — восстановить разрушенный в советское время деревенский храм. Эта картина - поэма-эпопея. Согласно смыслу, заложенном в сюжете, судьба героя отражает жизнь всего народа постсоветского пространства, повествует о времени распада СССР, описывая период 1991-1997 годов. На это прямо указывают календари, которые появляются в кадре, возникающая в телевизоре, который смотрит главный герой, фигура Бориса Ельцина, кадры путча и заставка «МММ».

Необычный формат

Режиссёр позиционирует свою новую работу как фильм-поэму. Сама картина напоминает видео-спектакль, но специфика кино открывает больше возможностей. 

Сюжет фильма идет строго по поэме, а четырёхстопный хорей, которым написано стихотворное произведение, достаточно органичен в речи героев, что делает восприятие фильма комфортным. К тому же, образный язык поэзии очень выгодно контрастирует с примитивными репликами, зачастившими в современном российском кинематографе: становится очевидным потенциал поэзии в её способности приобщить зрителей к самобытной народной культуре, носителем которой как раз и является образный, неусеченный язык произведения.

Но дружит ли киноязык с поэмой? Стихи Мельникова, отсылающие читателя к славянским былинам и легендам, зачаровывают, как и кадры русских лесов, полей, деревянных домиков и быта простых людей. В атмосферу вводит и соответствующее музыкальное сопровождение. Но восхищаться поэзией деревенских пейзажей зрителю дают только в первые минуты фильма. Далее, по ходу погружения в историю, фильм трактует текст по-разному — где-то дословно иллюстрирует, а где-то и вовсе вульгаризирует. 

Зрителю предстают гротескные кадры спивающихся жителей деревни Петровский Скит: мы видим выброшенную бутылку из-под самогона, которая разбивается о мемориал Великой Отечественной войне; сцены попоек в разных локациях с участием главного героя, в том числе, и на крыльце разрушенного православного храма; и справляющий нужду у забора разрушенной религиозной постройки сам главный герой Иван Росток.

Положительный герой?

Иван Росток — местный сторож, однорукий, простой мужик, бессмысленно доживающий жизнь в свои 40 лет пьяницей. 

Он потерял правую руку, и причина тому - алкоголь. Можно проследить символизм — потеря правой руки как кара за содеянное: именно правой рукой Иван избивал свою жену, чем и извел женщину. Упадок и потеря связи с родом прослеживается также в имени героя – изначально фамилия его предков была «Ростов», но вскоре превратилась в «Росток». Это же и как метафора о перерождении, возможности начать новую жизнь. 

Депрессивное и порочное состояние Ивана находит отражение как в засаленных грязных вещах, в которые одет герой, так и в безобразной обстановке его комнаты, усеянной пустыми бутылками, пачками от сигарет, постерами с девушками в купальниках и покосившимся настенным ковром с отвисающими углами.

Единственное, что осталось светлого в душе героя – его воспоминания о детстве и семье: жене и двух дочках. В кадрах возникают телевизионные помехи, напоминающие съёмку на старые цифровые камеры — так режиссер переносит зрителей в прошлое Ивана. 

Фото с личного сайта актера

Супруга героя угасла и умерла. А дети, повзрослев, уехали в город и не поддерживают связь с отцом. Уже к концу картины случится встреча Ивана с дочерями: тот будет с крестом и сумой на площади райцентра, а девушки предстанут перед ним в современном западном стиле одежды. Они обращаются к отцу: «Сумасшедший! Не позорь! Иди домой!». И здесь важно отметить всю неоднозначность данной сцены: 

А Иван вздохнул всего-то:
– Дочи! Доченьки мои!
И глядел в родные лица
И хотел обнять, прижать,
Но лощёные девицы
Предпочли подальше встать!

Казалось бы, здесь зритель обязан сопереживать раскаявшемуся герою, который тосковал по своим дочкам, на этот эффект фильм трудится все повествование. Контраст восприятий в данной сцене подчёркнут: внешний вид лощённых девиц на западный манер и простое крестьянское одеяние Ивана как метафора борьбы традиционализма с западничеством. 

Но в данной ситуации сочувствуешь, скорее, дочерям: отец, что в их памяти закрепился как домашний тиран, ныне кажется уже дошедшим до изменённого состояния сознания хроническим алкоголиком, не изменившимся к лучшему, а, скорее, ударившимся в порыве раскаяния в религиозный эскапизм. Позже зрителю объяснят причину пьянства и раздора в семье — это измена Клавы, жены героя, матери дочерей. Нам покажут сначала кризисные сцены, следом тщетные попытки примирения Ивана с женой. А завершающей эпизодом будет потеря правой руки героем во время работы за комбайном в нетрезвом состоянии — событие, закрепившее конфликтную ситуацию в семье.

Умерла, угасла Клава,
Дочки в город подались…
Кто тут правый? Кто не правый?
Вот попробуй, разберись…

И, в отличие от поэмы, которая не даёт чётких оценок поступкам героев, фильм, преследуя цель расположить зрителя к Ивану, рискует здесь выступить апологетом домашнего, «традиционного» насилия. В этом и вся неоднозначность: скорее станешь сопереживать стремлению дочерей дистанцироваться от нездоровой обстановки в отчем доме, послужившей причиной утраты общения между родителем и детьми, нежели встанешь на сторону Ивана.

И это не единственный спорный момент в фильме. 

Противоречивый символизм

Согласно сюжету, изменения начинают происходить с Иваном после явления ему Святого Георгия, а разъяснит это событие дед Федосей, живущий отшельником. 

Именно дед Федосей направляет Ростка к вере в Бога – даёт ему травяной чай, который в сознании героя являет ему Святую Русь, напоминая о прошлых поколениях страны, тем самым призывая вернуться к старым русским традициям, вере.  

Эпично выглядит сцена на широком мосту, где со стороны храма мимо героя проходят призраки предков — крестьяне, солдаты наполеоновских войн, женщины в пышных платьях 18 века, русские денди и, неожиданно, пара людей, одетых в современное поло, бриджи и солнцезащитные очки. Эта пара на фоне «отцов» выделяется и сбивает с толку. 

Можно решить, что тебе показалось. Но действие длится достаточно долго, чтобы успеть заметить и другие ляпы фильма — повторяющиеся лица в текущем потоке предков. Становится очевидно, что съёмочной команде не хватило массовки, и она решила снять кусками одних и тех же людей. Пафос пропадает, начинаешь интересоваться бюджетом фильма, чтобы хоть как-то себе это объяснить.

Но вернёмся к деду Федосею. Посвящением в веру и образом жизни он напоминает Иоанна Крестителя, аскета, проповедника, предсказавшего появление Иисуса Христа и крестившего его. 

Да и сам Иван Росток похож на мессию, пришедшего восстановить веру людей в Бога после атеистической идеологии СССР. На аллюзии к Иисусу указывает дубовый крест, с которым он обходит родные земли, собирая деньги на восстановление деревенской церкви, а также непонимание со стороны жителей деревни, связанное с выбором героя такого «тернистого» пути, и их признание «мессии», которое в полной мере наступает после убийства Ивана.

Конфликт веры и атеизма, духовности и безбожия заложен на уровне символов. Например, сцена Ивана с крестом на спине, медленно проходящего под гигантской медной головой Ленина, одного из деятелей коммунизма, считавшего религию «опиумом для народа». 

Неприятие советской и постсоветской власти у жителей деревни и самого Ростка есть до сих пор. Разрушенный во время революции 1917 года храм Успенья Иван призывает отремонтировать своими силами и средствами, напоминая, что властям на такие вещи «плевать»: 

«Ну а власть? Чего таиться!
Ей теперь на всё плевать!
Ей задача – прокормиться,
Что же нам от власти ждать?
“Как хотите, так живите,
Стройте вы хоть минарет,
Только денег не просите”, –
Будет весь её ответ…»

За героем всё время следует его верный пёс Кубик и издалека наблюдает ангел-хранитель (девушка в красном платье и белых кедах, близкая зрителям как по современной одежде, так и разрушением четвёртой стены). Она начинает и заканчивает рассказ о главном герое, глядя в камеру.  

Путешествие Ивана Ростка – путь раскаяния и смирения, путь обретения веры, как жизненной опоры. Но в характере главный герой на протяжении фильма не меняется заметным образом. Нам показывают, как жил Иван до обретения веры — пьянствовал, бил жену, дебоширил. Но после Росток такой же грубый, но уже раскаявшийся !. 

Собрав некоторое количество сбережений на храм, он отдаёт их бухгалтеру на подсчёт, а тот шутливо предлагает взять немного денег — такая небольшая аллюзия на Иуду. В поэме Иван на это предложение только «серьёзнел», а в фильме он берёт героя за воротник и грозит ему кулаком. Неоднозначно наблюдать данную сцену в Пасху, день, когда Иисус воскрес и после пришёл к своим ученикам со словами «Мир вам». 

Компрометирующая идея или народ испортился?

Можно ли грубое поведение мужика Ивана воспринимать как одну из исконно русских традиций, к которым фильм призывает вернуться? Этот вопрос возникает и в конфликте отца и дочек. Можно предположить, что такими приёмами создатели говорят о традиционализме, русском мире. Как известно, режиссёр фильма Эдуард Бояков заявлял о своей симпатии к славянофильству, общественному течению середины 19 века, выступавшего за развитие особого русского пути, отличного от западного и важного влияния православия в культуре России. Фильм здесь стоит на тех же идеях, что и «Новый Театр» Эдуарда Боякова — приверженность традиционным ценностям русской культуры и православия. 

О «Русском кресте» громко не говорят — вопреки самохвальству творческой группы на обсуждении после премьеры в кинотеатре «Художественный» 28 марта. В прокате фильм провалился, о чем говорят рейтинги. На сеансе, на который я попал, было четыре человека, — зал, к слову, на сто пять мест. Почему так произошло? Возможно часть ответа можно найти в самом названии картины, которое в нынешних реалиях может быть воспринято неоднозначно. Фильм очевидно будет позиционироваться как картина для патриотического воспитания, поднятия духа:

«А в России всё сначала
Не впервые начинать –
Истреблялась, исчезала,
А потом, глядишь, опять
Из-под пепла, из-под праха,
Где чернела пустота,
После крови, после страха
Вырастала – красота…»

Если не вдумываться в историю Ивана Ростка, то фильм получается романтизацией «исконного». Но из исконного в фильме нам показали порочность героев, подчёркивая, что к изменению люди способны за редкостью: «– Ты со всеми заблудился, / Но спасаться – одному!»

В чем замысел экранизировать произведение, которое проявляет признаки устаревания? Режиссёр в интервью журналу «Фома» называет «Русский крест» великим произведением, а одно из требований к великому — сохранять актуальность. Но мысль весьма обтекаема, и выглядит, как попытка избежать разговора на по-настоящему острые темы.

И если в картине заложена мысль о том, что советское время лишило русского человека духовности, то, сравнивая картины тех времен с фильмом «Русский крест», понимаешь, что в этом тезисе заключена неправда. 

Культурный уровень советских картин — недосягаемая планка для такого фильма, как «Русский крест». И у этого есть объяснение: как можно судить по многочисленным высказываниям Эдуард Боякова, позиция режиссёра имеет тенденцию сохранять гибкость. И, на мой взгляд, такие авторы - словно флюгер, всегда ориентирующийся по ветру рентабельных дуновений. И вряд ли они смогут говорить о вечном так, чтобы их высказывание не превратилось в фарс и китч.
 

                                                                                                                             Юрий Блинов, Артур Линдеманн                                                                                                                                   

Мнение авторов может не совпадать с позицией редакции