Фарид Бикчантаев: «Подлужная, лодки, Большая гора»

С главным режиссером Камаловского театра Фаридом Бикчантаевым мы гуляем по улице Подлужной. Кажется, здесь ничего не осталось от «особой страны» его детства. А потом открывается калитка – и вот он, остов того самого дома. Обломки тех лодок. Заросли той малины. Фарид Рафкатович рассказывает. Я записываю монолог.

... Мне было пять, когда мы с мамой переехали с Космонавтов на Подлужную. Воспоминания о жизни на Космонавтов: пятиэтажки-панельки, старый аэропорт, первый снег, прогулки на лыжах с отцом... 

Подлужная была совсем другой. Свой мир! Асфальта еще не было, машин – тоже, повсюду грязь, песок... Я был уверен, что улица называлась так из-за многочисленных луж. Потом мне объяснили, что дело в богатых лугах на берегу Казанки: еще в мамином детстве местные жители пасли там коров и коз...
 Наш дом был двухэтажным. Его построили в 1910 году – на фасаде была надпись... В этом доме родились мои бабушка, мама, все тети и дяди. Прабабушка жила там. 

Во дворе был палисадник. Удивительный дом! Его снесли совсем недавно. Пару лет назад я проезжал мимо, попросил водителя съехать с моста. Дом был почти разрушен, там давно никто не жил. Была зима, снег по колено. Я зажег в телефоне фонарик, попытался войти... Детство!
 

Кроме нашей, там жило еще семь семей. На втором этаже жил Волик, после он работал на телевидении, звукорежиссером. Вроде бы, его уже нет в живых... Говорят, что однажды (дело было после войны) за его отцом приехал «воронок». Мой дед в то время работал в органах, выдавал в НКВД табельное оружие. С войны он вернулся контуженным...  Дед дружил с Хакимом Салимжановым – выдавал оружие и театру. В тот вечер, когда забрали отца Волика, дед пришел домой расстроенным... Он очень переживал, что не смог предотвратить несчастье. 

На первом этаже жил огромный черный дог, по кличке Шелл. Вместе с ним выходил гулять хозяин, я забыл его имя. Все мы играли с этим догом. Он был очень дружелюбен.

По улице ездили старьевщики. Порой в их барахле попадались настоящие сокровища. Я забегал домой, выпрашивал у бабки какие-то стоптанные ботинки, изношенные брюки – и менял на игрушки. Долго хранился у меня маленький медвежонок из губки... 

От Подлужной поднимались вверх две горы – Суворовская и Маленькая.  Так мы их называли.

По большой горе мы ходили на стрельбище в Суворовское училище, собирали там гильзы... Вообще, одним из самых любимых занятий было подниматься в эту гору, мы с ребятами гоняли по крутым склонам наперегонки, и мне казалось, что я – самый ловкий. У каждого оврага было свое название. 
Маленькая гора выводила к Фуксовскому садику. «Фуксовский» ... такое странное, непонятное название! Там мы почему-то бывали редко... Помню деревянную лестницу, ведущую вниз к Казанке. Ее долго не убирали... Мне казалось, что это место встреч каких-то таинственных людей.
 Когда мне было шесть, мама сказала, что я уже взрослый и мне пора оставаться ночевать одному. Бабушка работала тогда в кинотеатре «Вузовец», последние сеансы заканчивались в двенадцатом часу. Мамины вечерние спектакли тоже шли допоздна. Это сейчас в спектакле два акта, и мы торопимся быстрее закончить, чтобы зрители могли скорее отправиться домой. А тогда никто никуда не торопился...

Я ответил маме: «Конечно, я останусь ночевать один». Было лето.  Сначала я хорохорился, ходил по дому, смотрел в окно: люди ходят... И вдруг стало темнеть. Я сразу затосковал. Нюхал мамины вещи, от них пахло духами, я рыдал и чувствовал себя покинутым, брошенным... Потом не выдержал, вылез в окно (мы жили на первом этаже) и прямо в пижаме встал посреди улицы и стоял, ждал, когда придут мама или бабушка. Плакал... Люди проходили, спрашивали в чем дело, а я отвечал, что стою просто так. 

Да, еще до того, как я научился оставаться один, мама уехала на гастроли, и меня на месяц отдали в сад-интернат. Он был совсем недалеко от нашего дома. Это было ужасно. Правда, там у меня случилась первая любовь. Ее звали Света. Наши кроватки стояли рядом, и мы с ней даже целовались.

Она мне казалась очень красивой. Смуглая, она мне напоминала маму...
 

Я очень любил ходить с бабушкой в «Вузовец». Он находился «на кольце».  С одной стороны, финансовый институт, с другой – кинотеатр. Памятника Муллануру Вахитову тогда еще не было... Бабушка будила меня рано, и мы отправлялись в путь: сперва вверх по Суворовской горе, потом через сквер Толстого, через Лядской садик, по Маяковского и дальше – на Некрасова... Через Эрмитажку ходили редко.  
 Бабушка очень любила улицу Некрасова. Ее еще называли «Собачка». Тогда мне казалось, что это другая страна, целое государство со своими народами. Там, например, жили цыгане. А еще лилипуты. Целые семьи, целый двор лилипутов! Я не знаю, откуда они там взялись. Наблюдать за ними было очень любопытно. Дело в том, что как-то летом мы отдыхали в Ялте, и там я побывал на представлении цирка лилипутов. И вот я увидел их на Некрасова и подумал: о, они живут здесь, они циркачи! Для меня это были экзотические артисты...
Кинотеатр «Вузовец» был моим убежищем. Утренняя смена у бабушки была с 9 утра до 16-40, когда начинался удлиненный сеанс, я его ужасно не любил, потому что 40 минут надо было смотреть унылые «Хочу все знать» и «На Волге широкой». Только потом начинался сеанс. Я смотрел почти все! В зрительном зале у меня было свое место. У всех были деревянные сиденья, а у меня – деревянное кресло... 

Бабушка... В молодости она была «синеблузницей», писала стихи, публиковалась в газете... Ее звали Раван Кадыровна, но все называли ее Раечкой.
 Бабушка очень любила красивые вещи. Она ходила по комиссионным магазинам, покупала интересные штучки, фарфоровые фигурки... До сих пор хранится у меня маленький Пушкин, бабушка подарила его мне в день, когда я впервые вышел на сцену. Она не поленилась, пошла к граверу и выбила пожелание мне... 

Вообще-то, бабушка не разрешала трогать без спроса ее вещи, закрывала сервант на замок, но, когда я оставался один, я все-таки находил ключ. Помню страшную трубку с изображением черта, стеклянные дагерротипы. Она ими не пользовалась, а собирала просто так. У нее была бамбуковая этажерка. Шифоньер... Там всегда очень вкусно пахло – она собирала мыло. Ах, эти запахи, эти вещи! А коллекция фотографий киноактеров! Были у нее и фото с автографами... 

Да, она работала обычным контроллером, но в душе была врожденной аристократкой. Когда я учился в школе, а после – в театральном училище, она всегда придирчиво оценивала мой внешний вид. Спрашивала: «Этой вещи ни у кого больше нет?» И я говорил: «Нет, что ты, только у меня!». Она успокаивалась: «Хорошо». Когда я возвращался домой, она интересовалась: «Смотрели на тебя?» Я говорил: «Смотрели». Ей было приятно. 

Ее отец был азербайджанцем, а мама, то есть моя прабабушка, происходила из рода Бухараевых. Все ведь знают, что Бухараев хаджи первым побывал в Мекке... Кстати, с Равилем мы троюродные братья. И вот когда мой прадед скончался, прабабушку приютили родственники Бухараевы. И моя бабка воспитывалась в их доме на Тукаевской... Да, это была настоящая казанская аристократия. Оттуда бабушка и вынесла эту тягу к прекрасному. 

Сколько всего еще она собирала! Помню коллекцию спичечных коробков, были тогда такие серии– большой коробок и много маленьких. Сергей Есенин и его стихи... От деда осталось много хороших книг–  Шиллер, Шекспир, тома Брокгауза и Эфрона. Прижизненное издание Гоголя. О, как я боялся этой старинной книги в кожаном переплете! Там были изумительные литографии – «Страшная месть», «Вий», разглядывать их было жутко. И даже когда я ставил книгу на место, мне казалось, будто она за мной наблюдает. 

С Подлужной я пошел в школу. Я учился в 19-ой, в той самой, где когда-то сидел за партой Аксенов. А напротив, там, где сейчас студенческая столовая, когда-то была женская деревянная школа, там училась моя мама. 

На Подлужной я впервые посмотрел телевизор. Мама взяла его – как это называется? – сейчас – в кредит, а тогда? Забыл... 

На улице была колонка. Бабушка таскала воду. Вставала очень рано... Топила печь. Видимо, ей было тяжело, и топила она мало, все время было холодно, вода леденела в умывальнике. Но бабушка была помешана на чистоплотности... 

Ни ванной, ни душа у нас не было, и мама брала меня с собой в баню. Если не получалось взять отдельный номер, мы шли вместе в женское отделение. По соседству с нами жили две очень красивые девочки.  Мы с ними играли, а потом попали с одной из них в первый класс. Я был тайно в нее влюблен. И вот однажды мы пришли с мамой в баню, а там они, эти прекрасные девочки. Мне стало очень неловко. После этого я сказал маме: все, больше никогда туда не пойду. 

По Большой Красной мы с мамой ходили в театр. Шли дворами, и вот этот двор – между Горького и Гоголя, там, где находится Радиокомитет, – был очень страшным. Там всегда было темно, и там напали с ножом на Шахсенем Асфандиярову... 

Впритык к Камаловскому театру располагалась спортшкола, я ходил туда на гимнастику и акробатику, у меня даже был разряд.
 

Вообще, очень много воспоминаний связано с театром. Там проходило очень много времени. Торчали за кулисами, бегали во дворе... 

Хлебный магазин на углу... Я его обожал. Магазин работал допоздна, и я всегда просил маму купить мне ромовую бабу. 

А еще я умел идти и на ходу спать. Мы шли из театра, а я спал и видел сны... 

... Тогда ведь все было «поделено». На Баумана мы с пацанами боялись появляться... Эту улицу тогда называли «Бродом». Когда мы уже учились в школе, открылась гостиница «Татарстан».  Туда приезжали иностранцы, все просили у них жвачку. У меня был друг, покойный уже, Сережка Постнов, и мы тоже пошли с ним за жвачками. Нас гоняли, считалось, что это недостойно советского школьника... И вот мы стоим у фонтана у гостиницы «Татарстан», и к нам подходят местные пацаны. Требуют денег. А денег нет! Откуда? Ясно, что кончится битьем... Мы тогда собирали марки. В Ленинском садике встречались филателисты, мы менялись, у меня была даже марка с Гитлером... И до сих пор есть. Трогать руками марки было нельзя, и мы раздобыли пинцеты. Свой я стащил у бабки... И вот у Сережки в кармане оказался пинцет. И те ребята, которые нас «шакалили», обнаружили этот пинцет. Сережка тут же выхватил его и с криком: «Пинцет я тебе не дам!» ринулся прочь. Пацаны – за ним, я – в другую сторону... Не догнали. «Пинцет я тебе не дам!» – как сейчас звучит в ушах этот отчаянный крик... 

Сережка Постнов жил напротив 19-ой школы. После уроков мы целыми днями сидели у него, а потом приходила мама и вытаскивала меня оттуда. На Комлева, рядом с музеем Боратынского и напротив музея ИЗО, был так называемый «Московский двор». Пацаны оттуда «держали» весь район. Сережка был одним из авторитетов. Однажды я отдыхал в лагере в Васильево, там мне попался парнишка из этого двора. А в старшем отряде был отморозок, который над нами издевался. Приехал Сережка и с ним разобрался... Это было очень романтично.
 

Был еще такой дом, он и сейчас стоит (в нем находится поликлиника Академии наук). Там был такой страшный балкон... Я не любил смотреть на него. 
Подлужная очень долго сохраняла свой вид. Это на Толстого были пятиэтажки... А тут... деревня. Деревня с очень красивыми домами.  Конец Подлужной утыкался в замечательный песчаный пляж. Мы ходили туда купаться... 

Помню, как меня приняли в пионеры и подарили книжку «Бородино». Я спускался с горы и испытывал чувство гордости... 

Мой дядя Энгель, скрипач, играл в оркестре у Рахлина. Еще у меня была тетка Эльза – стиляга. У нас был проигрыватель, и она постоянно крутила пластинки – Майя Кристалинская, «Черный кот», ходила на танцы в парк Горького.

Потом она погибла. Там же, на Большой горе. Водитель грузовика, груженного бетоном, забыл поставить машину на ручной тормоз, и машина прямо сверху съехала на тетю... По иронии судьбы водитель оказался азербайджанцем... 

Во что мы играли? В разрывные цепи, штандер, вышибалы. Но в основном – лазили по горам. В Парке Горького работала игротека, там можно было бесплатно играть в настольные игры, бросать кольца, а в шахматном клубе играли в шахматы солидные мужики. Мы часто туда ходили.
 Строили штаб во дворе... Еще у нас была собственная парашютная вышка, которая находилась прямо за нашими домами. Мы часто туда поднимались. Она уже не использовалась, вся проржавела...
 

Чуть подальше располагался старый аптечный склад, там валялись осколки мензурок. Запах... И все покрыто тайной, было очень много тайн... Они так и остались неразгаданными.
 

От нашего дома в сторону пляжа шла улочка Малая Подлужная. Там тоже жили интересные люди. Многоэтажные дома с нагромождением балкончиков напоминали мне Тбилиси или Одессу...
 

А еще помню лодочную станцию. Она снится мне до сих пор. Почему-то кажется, что ночь, и я выхожу на большую воду и вижу какие-то утесы. Конечно, их там никогда не было. Но во сне эта та самая станция. Лодки издавали звук в-ж-ж-ж и пахли бензином... 

На Подлужной я жил до шестого класса. Потом мы с мамой переехали на улицу Хади Такташа. А бабушка осталась там... Она очень долго не переезжала к нам, и мы с дядей приходили к ней, помогали пилить дрова, таскать воду. Бабушка очень любила кошек. Очень не хотела переезжать из-за кошки...
 

Уже после переезда детская страсть к горам привела меня в горнолыжный спорт, и я снова вернулся в любимые места, в клуб «Буревестник» под Маленькой горой. Три года гонял на лыжах...
...Какое это было прекрасное детство! И как все взаимосвязано в Казани! Мне кажется, что Казань и все эти места вросли в нас и никуда теперь не деться от них. Маленькая улица Подлужная, рев лодочных моторов, Большая гора.
 

фото Юлии Калининой