#казаньэтоя

Мама сказала, что в Казань никогда больше не поедет. Слишком больно.

Я не расспрашиваю. Между нами множится молчание. Оно зависло и ждет неосторожного слова, которое прорвет удерживающую его плотину.

Сама я тоже ничего не объясняю маме. Перед отъездом смотрела на нее, она смотрела в телевизор и не знала, что сказать. Думала оставить записку, исчеркала тетрадку. Верных слов не было. Напишу смс уже из Казани. Я ведь уже пару раз «пропадала» – не предупреждала о том, что не приду ночевать. Однажды, когда вернулась, мама молча поставила мне на кухонный стол тарелку с пельменями и ушла к телевизору. Я пришла с тарелкой к ней на диван, она ушла на кухню. Минут двадцать слушала, как мама рубила там что-то ножом. Овощи, наверное, на винегрет. Звучало как отсчет секунд перед... Перед чем?

Меня бросил Севка. Я бросила колледж искусств. Всю свою брошенность я повезла в Казань.

Поехала к тетушке Апам. Никогда ее не видела, но регулярно получала от нее деревянную бандероль с урюком. Всегда в начале сентября. В бандероль (откуда у нее в двадцать первом веке эти фанерные ящики?) она вкладывала советскую открытку с цветочным букетом. Видимо, из того же запаса, что и ящики. На открытке овальным, как облепиха, почерком выведено «Ясенька, матурым, удачи тебе Аллабирса. Очень любим тебя. Твои казанцы».

– Мам, что значит «матурым»? – спрашивала я в начальных классах.

– Ничего не значит. У них в Казани все «матурым».

Когда очередным сентябрем я прогуглила «матурым», оказалось, что Апам считала меня красавицей. Или в Казани все красавицы. Вот и посмотрим.

А вот зачем Апам присылала мне курагу? Может, для стимуляции мозговой активности перед учебным годом? В этом году стимулировать меня не надо. Наоборот, расслабить бы узел, в который сплелись мои нервные волокна. 

«Перехожу в свою новую жизнь или, по крайней мере, в беззаботность лета», – загадала я, переходя с Ленинградского на Казанский вокзал. Вообще-то я собиралась в паломничество по Пути Сантьяго. Но вы знаете, как у нас нынче дела с международным туризмом обстоят. Плюс моя финансовая ситуация стабильно бесперспективна. Так что вчера я обменяла на рубли все накопленные на паломничество евро.

Сама от себя не ожидая, в поезде я сразу отправилась в вагон-ресторан и заказала красного вина. Раньше я только проходила через рестик, но никогда там не ела. Мама, когда мы ездили в Анапу, говорила «слишком начётисто». А у бабулек на перроне покупать рискованно. Так мы и ехали по-монашески – на огурцах, сером хлебе и противном, как стиральный порошок, роллтоне. Не знаю, почему я написала про стиральный порошок. Никогда его не пробовала. Но роллтон, кажется, выпускали на сходном производстве. 

В общем да, мы привыкли покупать по желтым ценникам и готовить дома, вместо того, чтобы ходить в кафе. А тут я сижу за скатертью с блестящими белыми цветами, как на деревенском празднике, и от уютных утробных толчков, передающихся от колес моей заднице, понимаю: что-то происходит.

Я за маленьким столиком, а слева пируют айтишники. Это я по их разговорам поняла. Не то, чтобы интересовалась беседами незнакомцев, но у меня слух натренирован. Все детство подслушивала, когда мама за закрытыми дверями говорила по телефону. А вдруг про отца проболтается?

Сейчас хочется выхватить из чужого разговора важное знание про Казань. Мне нужно зацепиться за что-то, получить знак от Провидения, в которое я не верю. Но оба айтишника типичные задроты. Обсуждают какой-то баг и его потенциальные возможности стать фичей. Завидую такому энтузиазму по поводу неодушевленных и, значит, безопасных явлений.

У того парниши, который сидит по диагонали от меня и которого зовут странным именем Рафф, челка похожа на крыло скворца. Хочется погладить. Про второго сказать нечего. 

– О, а тут уже десерт накрыли! Как вы, казанские, называете – чак-чак что ли? – напротив меня приземлилось нечто гориллоподобное в форме. Я отпрянула не только от неожиданной наглости, но и от амбре, как сказала бы мама. В его основе были пары дешевого алкоголя, постепенно раскрывались ноты приторного дезодоранта и не скрытого дезиком пота.

– Давай аккуратнее! – подал реплику мой сосед. – Иди, куда шел!

– Чего? Глаза разуй, брателла!

 – Чтобы степень твоего убожества разглядеть?

– Алё! Я тебе сейчас такое убожество устрою! – солдатик искал слова, растерялся, и его напор стих. – Да блин кого тут еще…

– Молодой человек, пройдемте вот за тот шикарный столик! Что отмечаем? – нарисовалась официантка.

А я разглядывала своего защитника. Ничего себе, неприметный, а глаза, похожие на изумрудное озеро. С желтыми и голубыми проблесками – солнце на мелководье, яшма… Сразу захотелось поработать акварелью!

– Извините этого прид…персонажа. Надеюсь, он не испортил вам вечер?

– Будем считать, что он привнёс элемент шоу.

– Эх, для шоу мне надо было вступить в мордобой…И, перекинув вас через плечо, унести как трофей… Извините, сам рассуждаю как пещерный человек.

– Это твое бессознательное, – прокомментировал Рафф. И сдул со лба челку, которая тут же вернулась на место.

– И сознательное, и бессознательное у вас замечательные! – вдруг выпалила я.

– Вы, наверное, поэт? – поинтересовался Рафф, хотя это не его бессознательное я хвалила.

– Оу, к сожалению, нет.

– А снова в рифму получается…

C  ними было на удивление легко болтать о чем попало, как говорит моя мама. Оказалось, Рафф – это не в честь крепкого кофе ручного помола, а сокращение от имени Рафаэль. Я не стала упоминать, кто мой любимый художник. Решила поразмыслить обо всех совпадениях позже, когда немного спадет эйфория от начала путешествия.

Мое имя Яся, Ярослава, вызвало восторг. Я дала обещание, что в Казани не услышат плач Ярославны, а, наоборот, как можно больше народа познакомится с моим смехом.

Выяснилось, что зеленоглазого Марата назвали в честь революционера Жана-Поля Марата. Не то, чтобы его родители жили идеалами liberte-egalite-fraternite. На заре СССР татары искали детям имена, подходящие новой идеологии и одновременно свои, «родные». Марат звучит похоже на арабское Мурад.  Причем сегодня революционный вариант встречается чаще. 

«Ха, может быть, мама от ярости меня назвала Ярославой?» – впервые подумала я.

Воздух за окном сгустился, в нем точно промыли все кисточки, а заодно с ними и пейзажи: слили в одну банку желтые и розовые мелкие цветы, и облака, и веселые лужицы, и сосны – все теперь плавало и дышало в трепетной черноте… Что же нарисуется из этого бульона завтра? Я, наверное, опьянела от бесконечного чая, потому что поделилась этим ощущением с Маратом и Раффом. Парни окончательно утвердились в мысли, что я поэтичная девушка. Сказали, что Казань просто создана для меня.

Наш посол из ВДВ пару раз делал попытки присоединиться, потом махнул рукой, выпил мое вино и сказал, что кореш наврал ему про доброту казанских девчонок.

Наутро картинки за окном открывались идиллические. После шишкинских пейзажей и свежеокрашенных полустанков показался разноцветный храм с эклектичными куполами всем богам. Промелькнул, как мираж, тут же бесконечной амальгамой появилась широченная река и игрушечный островок с часовней на ней. А за ним белая крепость как открывшаяся шкатулка, в которой теснятся драгоценности: башни, минареты, церкви. Я еще в России или уже в сказке?

Рафф и Марат свеженькие, со стильными рюкзачками – как выяснилось из отработанных баннеров – встретили меня на перроне.

 – Вот тебе результат восьмисот проделанных километров!

– Какие еще восемьсот километров? – не врубаюсь я спросонья.

– Ну от Москвы до Казани.

– О! Прямо как Путь Сантьяго…

– А это тема! Давайте как-нибудь пешочком прогуляемся… Вниз по Волге, например.

– Уф, сколько у нас планов! В том числе героических.

– Говорить «уф» – это очень по-казански. Только не добавляй сейчас «как сказала бы моя мама»… Ты всегда так делаешь, – сказал Марат. И смутился. Рафф удивительным образом ничего не стал комментировать. А я заскучала по маме. Что она там про меня думает? Наверное, уже поставила на уши всех подруг. Все равно никто не знает, где я. А в телефоне новая симка… Уф!

Парни предложили подкинуть меня до Волгоградской улицы, где жила Апам. Но я хотела пощупать город ногами. Да и вообще разобраться, каково мне в Казани…

Мы обнялись под огромной мозаикой с портретом девушки на вокзальной площади. Рафф сказал, что она похожа на меня, а Марат сказал, что я лучше… Сфоткались на память, и ребята отчалили. Я еще долго там стояла. Всматривалась в огромное лицо, как будто ожидая, что татарская красавица шепнет мне что-то важное. Досмотрелась до того, что мозаика подмигнула.

До Волгоградской улицы я и вправду пошла пешком, оттягивая встречу. Спасибо Казани: по пути она меня подбадривала сногсшибательными видами, причем в ее открыточных красотах я вовсе не ощущала себя туристкой. 

Перешла по мосту на Ленинскую дамбу и снова загадала, что оставляю за собой все обиды прошлого. Символически бросила в воду камушек.

___

Обыкновенная хрущевка в окружении обыкновенных хрущевок. И цветник перед подъездом какой-то чахлый, лебеда расползлась, не стесняясь. У нас пенсионеры соревнуются домами: у кого клумбы богаче или хотя бы мальвы выше.

Не верилось, что здесь живет мифическая Апам. Точнее Нурия Зиннатовна Халитова. Может быть, она выйдет, и я ее сразу узнаю? Почувствую какой-нибудь мышцей… Я присела на лавочку. И точно, на крыльце нарисовалась бабушка в веселом желтом халате с птичками, а на голове платок чудно завязан. Смотрит на меня пристально, сканирует, как так и надо.

– Кызым, син кемне эзлисең? – говорит она, а я почему-то представляю, что она мягкие пирожки в корзинку складывает.

– Извините…– что сказать-то? – Я ищу Нурию Зиннатовну.

– Айяй, кызым! Она же в больнице! Уф Аллам!

 – Господи! Что случилось?

 – Давление у нее шарашит. Не-не, на профилактике она, не волнуйся инде. Главное, что не эта зараза, ковидность. Просто плановое лечение проходит. Тут неподалеку в военном госпитале. Там хорошо, Аллаха шукюр. Ничего уж страшного.

– С ума сойти… А ее можно навестить?

– А ты кем ей будешь? Погоди-ка… абау! Син Рашиднын кызы? Дочка Рашидова что ли?

– Ну да. Так и есть.

– Ай Аллам Ходаем…        

Мы смотрим друг на друга, вытаращив глаза. И рот приоткрылся. Бабуля садится ко мне на лавочку.

– Гульфия-ханум я, соседка, – и добавляет: – Я ведь и маму твою знала. Ларису.  

Я киваю, как механическая собачка. Меня как-то разом оставил весь энтузиазм. Куда я, дура, приперлась?

– Так, матурым, давай пойдем щэй эщэбез. И обмозгуем, как тебе Нурию навестить. 

Я покорно побрела за старушкой. На ее кухонном столе в тазу действительно отдыхали пирожки.

–  Даванику твою Рашид схоронил в том году. Ай, Аллам Ходаим…

– Даваника – это бабушка что ли?

– Ну, конечно, инде, кызым. Ай, мескен бала. Ведь копия Альфинур! Это даванику твою так звали – Альфинур. Она Рашиду тогда сказала: «На русской через мой труп». Нурия с сестрой год не разговаривала, – старушка вздыхала и ломала свои мягкие пальцы. – Что тут сказать, дочка? Такая жизнь. А мама как? Вышла замуж?

– Выходила. Не понравилось ей, кажется. Мы вдвоем живем.

– Вот и Рашид ведь не смог жить с той Зульфией. Альфинур тогда его сразу женила, из своей деревни нашла сноху. И тоже детки пошли, никуда не денешься.

Он вроде искал тебя, в Мурманск ваш ездил.

– Я в Тюмени живу.

– Потому и не нашел.

– Как же Апам нашла? Она мне посылки отправляет каждый год. С курагой.

– Кызым, я ведь не знаю, что у них там как. Нурия жаловалась, Альфинур ей настрого запретила тебя искать. «Я одна сына поднимала. Не позволю ему судьбу ломать».

– Почему моя мама – это судьбу ломать?

– Она же русская, кызым… Это ты вот – сразу видно, наша, татарочка получилась. У них отец был мулла, репрессированный. Сыновей не было: завещал дочерям веру хранить… Тут у нас в Казани знаешь, что творилось? Пойдешь вот на Баумана гулять, знай, что реки крови там текли под Кремлем.

Животы ведь вот так вспарывали полумесяцем, кто креститься не хотел.   Мне стало дурно, кислорода не хватало. И уши заложило, как в самолете. Я больше не понимала, что она говорит.

– Пойду, пожалуй.

 – Матурым, ты где остановилась-то? Рюкзак вон как у партизана.

 – Спасибо вам, мне надо идти, – не было сил объяснять. Быть невежливой с этой женщиной тоже было мучительно.

– Тебя, наверное, мама отправила мириться? – спросила она в спину.

Уф, представляю мамино лицо, когда она узнает, где я… Быстрее поморгала, чтобы отогнать это одновременно презрительное и скорбное выражение. Такое холодное… я больше всего боялась его в детстве: «Ты меня подвела».

Оказавшись на улице, я поняла, что не спросила адрес больницы. Что ж, еще одно неизвестное в уравнении. Я потопала в сторону перекрестка, пестрящего разноцветными фрагментами рекламных баннеров. В июльском мареве их колыхание напоминало буддистские флажки. 

Вблизи очарование рассеялось. Обычный суетный перекресток. И ничего похожего на террасу кофейни, где я могла бы прийти в себя и погуглить хостелы. Бесконечные стоячие перекусы – от шашлыков до самсы и даже нечто загадочное под названием «Татарский Макдоналдс». 

Зато подлинное пиршество обещали дары природы, разложенные вдоль тротуара. Бабушки и дедушки на импровизированных из ящиков прилавках, кроме своего урожая, почему-то часто продавали носки. Их профанность оттеняла живое чудо. Вишня и смородина в ведрах как прохладные драгоценности туземцев… Инсталляции из грибов, банные веники, как опахала… Мне тут же захотелось в лес и баню. Я не удержалась и купила пучок изумрудного укропа, наглую своей молодостью редиску и воплощающие невинность огурчики.

Встала в очередь к бочке с квасом. Отпив из своего стаканчика, «окваснев», покупатели делали характерный выдох, как в бане. Я предвкушала катарсис!

И вдруг увидела, как прямо на меня вышагивает Марат с длинноволосой девушкой в бирюзовом платье. Тот толчок, который я сейчас почувствовала под ребрами, это и есть ревность?

– Окрошку собралась готовить? – спросил он, указывая на мой овощной пучок.

– Не-а, поскетчить хочу. Маркеры в рюкзаке, – зачем-то начала оправдываться я. – А ты какими судьбами?

– Я тут живу совсем недалеко. Родители мои то есть, – и, наверное, почувствовав мое напряжение, представил девушку. – Вот сестренка моя, Регина, знакомьтесь.

– Да, мы на Восстания, – сказала она, как будто кокетничая.

– Как это на восстание? Каком восстании? С митинга идете?

– Не боись, у нас все мирно. Улица так называется – Восстания. А перпендикулярная – Декабристов. На их перекрестке мы и живем.

– Ну точно, куда тебе еще с твоим революционным именем…

– Не скажи. В Казани есть, к примеру, замечательная улица Парижской Коммуны… Предлагаю незамедлительно ее посетить!

– Марат, а как же творог?! И вообще, – возмутилась Регина.

– Регги, ланым, ярар инде! Накупи пока вкусняшек, а мы с Ярославной прогуляемся и приедем на ужин! – Потом объяснил мне: – Нам абика вручила список покупок. Ты тоже рынки любишь?

– Я вообще не знала, что тут рынок. Ах, так это только разогрев… – вот эти ряды на ящиках?

– Ну да. Вот тебе секретная информация, – и зачитал список: «Второй ряд от “Юности” – Рамис-печенье-курага, Махмуд-ягода-творог, чуваши-капуста-машина за специями Мамадыш…»

– Хочется весь список проиллюстрировать!

 – По-моему, твой рюкзак не позволяет сейчас искать натуру. Ты где, кстати, поселилась?

– Нигде…Хостел  надо подыскать.

– Ну ага. Ярославну такую и в хостел. Будешь жить у нас!

– В смысле?

– Мы – татары, у нас разговор короткий: гость – посланник Аллаха.

 – Слушай, Марат, мне не до шуточек. У меня Апам, про которую я тебе в поезде рассказывала, в больнице. Ты военный госпиталь знаешь?

– Конечно! Это на Исаева – отсюда минут двадцать пешком.

___

Будильник, чьи призывы я остановила, плотоядно причмокивал. Пахло нежной горечью герани и отдаленно ванилью. Я проснулась в незнакомой квартире, но впервые за последние пару месяцев мне было спокойно.

Квартира была точной копией нашей с мамой двухкомнатной хрущевки. Я как бы оказалась в своей спальне, только в параллельной вселенной: напротив кровати кованый сундук, черно-белые фотографии незнакомых мне людей на стене. На одной из них семья с детишками мал-мала-меньше. Все в тюбетейках, даже на женщинах какие-то затейливые шапочки. Ах, мне бы пошел татарский наряд: платье с шитьем, монисто и вот эти длинные серьги!

На одной из фотографий и вправду была я, только стилизованная под советскую диву. Гладкий начес, томный, но пронзительный взгляд и моя фирменная родинка над губой. Теперь понятно, кого я маме напоминаю… Это точно была не Апам, ее бы я узнала. Как мгновенно узнала вчера.

Впрочем, нашу встречу подготовили. Мы с Маратом издалека увидели Апам с соседкой Гульфией у ворот больницы.
Апам протянула ко мне руки и заплакала. Я подбежала, обняла ее, опустила на лавочку. Прижалась к ней и не решалась поднять голову. Разглядывала руки – сейсмографический рисунок вен, пятнышки… в глазах плыло. Гульфия причитает: «Нурия, тебе нельзя волноваться». Марат рядом суетится, предлагает водичку и платки. 

Гульфия тут же выяснила основные пункты его биографии. Кстати, никакой он не айтишник, а вообще режиссер! И даванику его Гульфия тоже знает – по заводу… Странно, что я все это так явственно помню. Вчера мне казалось, что я попала в какое-то облако, и вижу происходящее на Земле очень смутно. Рада была, что Рашид, мой отец, уехал в санаторий. Этот день явно не вместил бы еще одну мелодраматическую встречу.

Меня как подбросило – я вдруг почувствовала, как переживает сейчас мама. Написала ей смс и тут же получила ответ: «Прилетаю в Казань. Увидимся в 15 около Спасской башни Кремля». Что?!… 

Там же меня ждало сообщение от Марата: «Загляни в инсту #казаньэтоя». По этому хэштегу я обнаружила целый флешмоб среди девушек, которые фотографировались у вокзальной стены, стилизуясь под мозаичную красавицу. Делали хитрый лисий прищур, надевали маленькую тюбетеечку и разными способами удерживали развевающийся национальный платок. Эх, буду невестой – именно такую фату себе закажу.

Пролистав результаты поиска вниз, я увидела … собственный портрет! Персонаж под ником @yararaff снял мое лицо на фоне татарской принцессы так, что мы обе в фокусе и действительно очень похожи… 

Вот, значит, как мама меня нашла. В своем посте Рафф описал таинственную художницу Ярославу, которая из индустриальных недр России приехала на паломничество в Казань. Дескать, не мистика ли, что Ярослава сама выглядит как символ Казани. «Давайте ее поддержим!» Спасибо, конечно… Теперь у меня 37 новых подписчиков и историческая встреча с мамой в Казани. И мамы с Казанью.

На часах перевалило далеко за полдень. Так-то вот ложиться спать в четыре утра после задушевных разговоров с мальчишкой, которого знаешь всего сутки. У которого революционное имя и зелень в глазах то мерцающая, то пронзительная… 

А еще у него впечатляющий лучший друг! Как раз он мне и позвонил сейчас через чат инсты. Рафф узнал, что я собираюсь в Кремль, и пообещал подтянуться туда. Вообще-то мне сейчас не до тусовок с неизвестным сценарием, но… 
Только попрощалась с Раффом, как позвонил Марат – сообщить, что Апам решила досрочно выписаться из госпиталя, они с Гульфией-ханум ее сейчас встречают и через 20 минут будут на Волгоградской.  

Уф Аллам! Чувствую себя премьер-министром: день расписан по минутам и нужно соблюсти протокол. Особенно для визита в Кремль.

Хорошо бы к возвращению Апам устроить застолье с чаем – я уже поняла, что «щэй» у татар бежит по венам вместе с кровью…  Но у меня в наличии только те живописные овощи с рынка. Не уверена, что Апам захочет окрошку… Тут же пришла смска от Марата, чтобы я не беспокоилась, Гульфия-ханум приготовила кыстыбый. Звучит интригующе. Впервые вижу слово с тремя буквами «ы». 

Апам, едва оказавшись дома и узнав, что приезжает моя мама, тоже ринулась готовить. А мы с Маратом запрыгнули в его машину и помчали в центр. Я как во сне перестала удивляться происходящему, а Марат продолжал подбрасывать любопытные факты.

И все-таки, как это может быть, что обожаемый мною в девятом классе Горький работал в этом доме в пекарне? И Ленин молодой не просто памятником стоит: он вспоминает, как «бурогозил» в универе. Просто я из такого города, который гордится тем, что Ленин по жэдэ мимо проезжал…

Набираясь смелости перед рандеву с мамой, я решила пройти через Кремлевскую крепость насквозь. Пристрастилась к символизму за последние три дня. Марат проводил меня ко входу Тайницкой башни: «Тебе наверх по прямой», – и я устремилась, как самолет, набирающий высоту. 

Сначала я услышала пение, а потом увидела, как навстречу мне сплошняком движутся сотни людей. Солнце слепило глаза, казалось, что это огромные разноцветные бусины рассыпались по всей улице. По центру шли мужчины в бирюзовых одеяниях, над ними возвышались золоченые хоругви с иконами. Вид у меня был, наверное, такой офонаревший, что проходящая женщина в платочке сказала: «Сегодня же Казанская, дочка. Чудотворница наша, покровительница…» И тут мы встретились взглядом: я нашла возвышающиеся над миром проницательные, темные, бесконечные глаза, и мой внутренний монолог остановился. Я слышала только свое безмолвное «спасибо» и теплоту в ответ. Икону пронесли дальше, за ней еще несколько больших списков, на которых Сын стоит подле Матери.

___

Мама заговорила первая:

– Прилетела самолетом. Не люблю вокзал. Альфинур вечно хвасталась, что это она позировала для мозаики.    

Обняла маму и не выпускала. И откуда во мне столько слез? Давно, видно, копила. 

– Дочь, не знаешь, почему эти парни так на нас пялятся? – отрезвила меня мама.
– Да это же Марат с Раффом! – я помахала им, и парни двинулись к нам. Хорошо, мама вытерла мои слезы, и я высморкалась ей в платочек, как маленькая.
– Ну ты даешь, дочь! Сразу двое!

Но это уже совсем другая история. Я и про встречу мамы с папой пока ничего не расскажу. Достаточно того, что мы гуляем по Казани и мне по-прежнему кажется, что я во сне. Мама вообще не ворчит. Она рассказывает, как целовалась с одногруппником на кремлевских стенах. Я только млею. Кажется, кто-то поместил меня в специальный солнечный раствор отогреваться. Я теперь знаю, зачем Апам посылала мне курагу: пить чай!