Рустам Мавлиханов: «Планета ценнее наших сиюминутных конфликтов»

С каждым годом «твердой» научной фантастике все труднее пробиваться на отечественном книжном рынке, да и издатели не балуют ее своим вниманием. Как пройти «через тернии к звездам», найти своего читателя и занять свое место в ряду отечественных фантастов, рассказал автор научно-фантастического рассказа «Верность высшей пробы» Рустам Мавлиханов.

– Рустам, какое послание миру вы вложили в свой научно- фантастический рассказ «Верность высшей пробы»?

– Он про человечность и надежду. Не для всего человечества, нет. Он про надежду на то, что хоть кто-то из нас сможет остаться человеком. И о том, что планета ценнее наших сиюминутных конфликтов. Ведь пройдёт всего несколько лет, и мы, если переживём грядущее, будем удивляться сами себе: «Что за приступ сумасшествия случился с цивилизацией?»

Этот рассказ написан года два-три назад, когда события осени 2022 года казались немыслимыми. Та Belle Époque (прекрасная эпоха – прим. ред.) ещё покажется нам золотым веком. Подобное определение существует для Европы до 1914 года. И до сих пор даже историки не могут понять причин того, почему Европа совершила суицид. Так и сейчас: несмотря на то, что уровень насилия в мире падал (к 2020 году стихла Великая Африканская война, а войны в Афганистане, Йемене и Мексике обходились меньшими жертвами, чем, например, Вьетнам или Ангола времён Холодной войны), с середины 2000-х не покидало ощущение, что мир сползает в хаос.

И вот в такое время чем можно привлечь читателя, кроме того, что он может попытаться сделать свой выбор? Надеждой.

– Какие-то другие жанры, кроме фантастики, используете?

– Преимущественно пишу в других жанрах. Один человек увидел в моем творчестве драму, лирику, сатиру, другой – черты магического реализма. Сложно определять себя, глядя изнутри.

 – Каких знаний и усилий требует написание произведений в жанре sci-fi (научная фантастика)? Есть ли у вас кумиры в этом жанре?

- Меньших усилий, чем написание чего-либо драматического, помещённого в какую-либо историческую эпоху, и намного больших, чем написание чистой фантастики или тем более фэнтези, где ты можешь игнорировать даже законы физики. Например, «Страсти по Европе» в процессе написания потребовали изучения политической системы Речи Посполитой в 1590-х, биографий османских чиновников середины того же столетия, подробной карты Колумбии и испанских реалий, Sensimento – устройства и работы межконтинентальной баллистической ракеты, дальней связи с подводными аппаратами и т.д. Но это потому, что написано от лица ракеты. С «Верностью» было проще: поскольку героями являются люди, то технической стороне можно было уделить меньше внимания.

Более всего в этом жанре меня восхитил Хол Клемент с «Экспедицией “Тяготение”». Великолепно описанная планета с высокой гравитацией, своей геохимией и обитателями, чья жизнь определяется особенностями их мира, вызывала интеллектуальное наслаждение. На второе место поставил бы эпидемиологический детектив «Штамм “Андромеда”» Майкла Крайтона (вы можете знать его как сценариста сериала «Скорая помощь»). На третье – «Люди как боги» Сергея Снегова (однако это больше фантастика, чем sci-fi).

– Сейчас все «хоронят» твердую, то есть фундаментальную, научную фантастику. Массовая аудитория предпочитает истории про магические земли, эльфов и гномов. С чем, по-вашему, это связано?

– Эскапизм (побег от реальности – при. ред.). Во-первых, мир магии красочен, в него хочется бежать. Во-вторых, он напоминает о детстве, но в новой обложке. В-третьих, читателю, окажись он в мире sci-fi, придётся приложить титанические усилия для получения образования, продвижения по социальной лестнице и т.п. А в магическом мире нужна удача и избранность: выбрать правильный амулет, прокачать персонажа и стать непобедимым. В-четвёртых, в фэнтези есть добро и есть зло, и одно способно окончательно победить другое, тогда как в научной фантастике – только интересы, политика, к тому же приправленная научными терминами. И в-пятых, зло притягательно: кольцо всевластья, Саурон, Моргот, чёрные костюмы, мятущиеся духи фаустов и мцыри, в которых вполне можно увидеть – или захотеть увидеть – себя. Но может ли быть притягательным обезличенное зло корпораций а-ля «Вейланд-Ютани» из «Чужого» или Umbrella из «Обители зла»? Захотите ли вы стать винтиком бездушного зла?

– Известно, что некоторые вещи, описанные фантастами, через несколько лет воплощались в жизнь: тот же «Гиперболоид инженера Гарина» Алексея Толстого. Что сегодня, в век тотальных инновационных технологий, может придумать писатель-фантаст? И надо ли что-то придумывать?

– Я бы не преувеличивал тотальность инноваций в наше время. За 50 лет с 1910 по 1960 мы прошли путь от летающей фанерной этажерки до космических кораблей, от беспроволочного телеграфа до рентгеновской астрономии, от угольных электростанций до атомных, нашли антибиотики, открыли новые парадигмы в физике. Последующие 50-60 лет такими же зримыми достижениями похвастаться не могут, разве что у каждого сейчас в руке маленький компьютер, мы связаны другими социальными нитями, а где-то за пределами здравого смысла живут своей жизнью космология, квантовая механика и так далее.

Что можно придумать? Например, подкинуть новые идеи для социальной инженерии. И получить в итоге цивилизацию, которая будет казаться мирной, поскольку мир станет неотличим от войны, а ложь – от правды. Например, там будут поставлены на поток методы психологической обработки (и это не наши жалкие игры в «психологическую войну»), что переведёт конфликты между власть предержащими в другое поле. А дальше – посмотреть, не попытаются ли нации окуклиться, т.к. никогда не будут знать, являются те или иные события в социуме естественными или спровоцированными.

Либо можно придумать, чем заниматься людям, когда они станут экономически бесполезной частью системы. Как их заставить жить, если все смыслы утрачены.

В конце концов, одна из функций фантастики – предупреждать и рассматривать варианты.

– Как вы относитесь к произведениям великих фантастов ХХ века Герберта Уэллса и Ивана Ефремова? Их читают до сих пор, у них миллионная аудитория, но не устарели ли они?

– Любой писатель – отражение своего времени. Но, к примеру, переводная литература имеет небольшое преимущество в том, что берётся стилистически устаревший текст на каком-либо языке и переводится в современный текст на другом языке. То есть что-то мне подсказывает, что стихи Ломоносова и Тредиаковского в переводе на французский звучат намного лучше, чем в оригинале. По той простой причине, что мы уже не говорим на их языке. Возможно, поэтому Уэллс воспринимается, несмотря на некоторую его наивность (помните, в «Войне миров» весь мир устремился помогать Англии после нашествия марсиан? Это как раз отражение веры в прогресс, ещё не утраченной в Belle Époque).

Недавно читал газеты столетней давности, 1905-18 гг. И поймал себя на мысли, что журналистский стиль, юмор, патетика, манера подачи материала через какое-то время становятся... как бы помягче выразиться… неприятны (а вообще журналистский язык достоин изучения не меньше, чем труды классиков). Каждой эпохе – свой стиль. В конце концов, со времён эпоса о Гильгамеше и «Лейли и Меджнун» не сказали ничего нового о дружбе и любви, однако в каждом поколении мы вновь и вновь открываем для себя эту сторону бытия, постигаем, пишем – своим языком.

Так и Ефремов. Это человек своей эпохи, имеющий мало общего с человеком нынешней эпохи. У него свой язык, который нам покажется несколько пафосным, несколько морализаторским, слишком позитивистским. И неправдоподобным: представьте, что я в диалоге скажу что-то наподобие «я пишу ответы на ваши вопросы на компьютере посредством клавиатуры – это такое устройство, переводящее электрические сигналы в графические значки на экране из жидких кристаллов; как закончу, отправлю вам письмо по системам электронной связи».

Тем не менее Ефремов останется памятником своей эпохе. И «Туманность Андромеды» – не столько идеал, сколько напоминание: в человечество верили, в него можно верить. С этой точки зрения никто не устаревает, потому что откуда нам брать уроки, как не из прошлого.

– Куда, по-вашему, движется отечественная фантастика?

– У русской литературы был золотой век, был серебряный, был бронзовый – советская классика. Значит, мы движемся в век двадцать первый, век железный – и, может, через мрак беззвездный вновь выйдет к свету человек?

– Есть ли в Татарстане в писательском сообществе это направление – научная фантастика? Или есть отдельные фантасты?

– Не знаю. Слышал, что у Николая Гумилёва была поэтическая школа, что существуют литобъединения, но писательство – занятие интимное, потому не уверен, что немногочисленные создатели литературных произведений склонны объединяться в направления.

– Читаете ли вы других авторов научной фантастики? 

– Читаю, и с удовольствием. Наверняка оказывают, даже если этого не осознаю, что может встречаться чаще, чем кажется. Например, перечитывая один рассказ, обнаружил, что внутри него оказалась неумышленная внутренняя связь: в одном месте упоминается песня «залэр-дурен-хонгор-урэ» («в поле, полном лошадей, дорогой ребёнок», из песни о геноциде джунгар в 1757 г.), в завершающей части – «Да, я смогу взяться за оружие… Но всё это потом. А сейчас… Вот воробьи купаются в пыли. Повозка бежит – ездока не видно в жёлтом море пшеницы. Где-то вдали, на поле – лошади. Жаворонок заливается. Марыся играет в салочки с сыном корчмаря… Я хочу, чтобы вы были счастливее нас».

Однако большее – и явное – влияние оказывают новости науки. Космологии. Инфляционная теория, теория м-бран. И, конечно, кот Шрёдингера.

– Зачастую писатели неосознанно вкладывают в книги личные проблемы, чтобы вместе с героями пережить их, и только после окончания книги видят это. И случалось ли с вами такое?

– Задача для Золушки: отдели писателя от того, что его заботит, а героев – от альтер-эго автора. Нет, после окончания обнаруживать это не приходилось, но отдаю себе отчёт, что каждый из героев отражает часть меня хотя бы потому, что будет этично прожить в себе их жизнь, пережить то, на что автор их обрекает. «Может быть, как и мы, они взывают к своему творцу и шлют ему проклятья – должно быть, подобно Ему, я не слышу их бьющиеся в узлах кристалла судьбы».

– Как вы считаете, вам удается донести до читателей свои мысли и идеи?

– Как и в любом другом: смотря какие, смотря кому, смотря когда. Судя по тому, что ваш журнал печатает «Верность», порою удаётся.

Если серьёзно… Для восприятия мысли нужен не только другой человек, но нужно, чтобы он находился в том состоянии, когда эта мысль будет ему нужна. И понимание пониманию рознь. Простая мысль «есть город Казань, есть город Венеция» для кого-то означает сейчас отметки на карте, через год – красивые города, а через два они обретут для него значения символов. Ведь познание – это не только интеллектуальный акт (отметка на карте), но и более глубокий акт эроса, вчувствования в объект познания.

К тому же я избегаю прямых мыслей. Скорей задаю вопросы – и те между строк (помните, я плоть от плоти своей эпохи?) Насколько удаётся навести на мысль через вопросы? Приведу отрывок из рецензии на одно из произведений: «Ко всему, у человека возможно имеется несколько душ, что пока сложно для понимания, но интересно для обдумывания и обсуждения. Пересечения множества душ в одном моменте времени. Сакральный миг. Очень интересны мысли о времени, о вечности, о преходящем, о миге, в котором сосредоточено вечное». Как видите, Владимир Чакин, автор оной, что-то понял. Стало быть, удалось донести, не расплескать.

– Какие из своих произведений вы особенно рекомендуете к прочтению и почему?

- Порекламировать себя, говорите… «Четыре тени на закате» (только продеритесь сквозь пролог). Писательство – процесс энергоёмкий, но я получал удовольствие, когда писал «Четыре тени». Когда выдавалась свободная минута на работе – брался за ручку. Отрывок из рецензии выше как раз об этой повести. «Внешнее действие не столь важно, важнее уловить вкрапления сакральности по ходу изложения, и они присутствуют, и сей факт показался мне в наибольшей степени отражающим сверхзадачу автора в данном произведении». Другой рецензент сказал, что текст вводит в транс и не выводит из него.

Или «Лили Марлен. Мой роман с тенью» – это своего рода дневник, 50 микро рассказов о познании времени, вечности, человека, бытия. Елена Крюкова: «… вырывается из старательного земного, реалистического письма и взмывает в необъяснимые, поэтические, апофатические небеса… Да, это дерзко стирается граница между прозой и поэзией, но это и хорошо; Андрей Белый, Андрей Платонов, Артем Веселый давно уже преподали нам подобные уроки».

– Известная обилием написанных и изданных детективов (сейчас не об их качестве) Дарья Донцова всегда говорила, что главное в писательском труде – усидчивость и самодисциплина. И это соблюдать очень трудно для творческих людей. А что вам в писательстве дается труднее всего? Что помогает настроиться на работу, если просто, к примеру, нет настроения: музыка, кино, перечитывание уже написанного материала?

- Она совершенно права. Большинство рассказов уже имеют готовые очертания в голове, ты знаешь, что там произойдёт и чем всё кончится, а потому задаёшься вопросом: а смысл это записывать?

Музыка помогает. Включаю какую-нибудь мелодию – будь то Гузель Уразова или «Пассакалья о жизни», ставлю её на повтор – и «алга!»

– Как вы думаете, литература может изменить мышление людей в этом мире?

- Сложный вопрос. С одной стороны, мышление – базовая «прошивка» человеческого естества. В целом оно неизменно последние сорок тысяч лет, если считать от появления палеолитического искусства. С другой стороны, мы же как-то перестали есть людей, научились если не убивать, то хотя бы считать убийство грехом и т. д. и т.п. В этом заслуга не только и не столько литературы, но она тоже приняла участие в становлении культуры. Литература, безусловно, оказывает существенное влияние на поведение, вкладывая те или иные установки в разум. Но кардинально изменить мышление… Для этого нужно что-то более мощное.

Блиц-опрос:

1. Есть ли секрет литературного успеха?
На этот вопрос ответил Шахрин: «Сегодня умрёшь – завтра скажут: поэт». Дарья Донцова точно ответит лучше меня.
2. Что вы сделали со своим первым гонораром?
Купил машину. «Ауди». Игрушечную. 
3. Чем вы любите заниматься, когда не пишете? 
Выбираться в горы или в степь.
4. Кто такой настоящий писатель?
Наверное, кто честен с собой? «Внутри всякого стоящего поэта живет бездна, жадная до любых проявлений жизни, прожорливая черная дыра, и, когда она говорит, вернее, вопит от тоски по чему-то невыразимому, а человек только слушает и записывает, из этого может выйти толк, а так – хоть вешайся на собственном беспощадном и беспомощном языке» (Макс Фрай).
5. Можно ли стать великим писателем благодаря упорному труду? В чем миссия писателей- фантастов?  
Льву Толстому удалось.
Видеть перспективы.
6. Вы всегда хотели быть писателем?
Никогда не хотел. 
7. Ваша любимая цитата, чем она вам дорога и как помогает в жизни? 
«В пустыне я стою того, чего стоят мои боги». Экзюпери.