Николай Морозов: «Я не спрашивал, за что они сидят»

Николай Алексеевич Морозов родился в 1947 году в городе Иман Приморского края. Учился в КАИ. В 1974 году поступил во ВГИК. Снимая учебные работы, познакомился с режиссером Робертом Хисамовым, с ним образовался творческий тандем на долгие годы. 
В 1986 году Николай Морозов и Роберт Хисамов обратились к теме подростковой преступности и сняли серию фильмов. Оценки были неоднозначными. В Казани фильмы многие ругали. Высокую оценку лентам дал Ролан Быков. Неоднократно обращались к ним создатели телепрограммы «Взгляд», приглашали авторов на свои передачи. За эти острые публицистические документалки казанские кинематографисты в 1987 году были награждены премией МВД СССР. 
Сейчас Николай Морозов – директор продюсерского центра «ИМАН фильм», член Союза кинематографистов РТ и РФ, заслуженный деятель искусств РТ. Доцент кафедры киноискусства факультета кинематографии и телевидения Казанского государственного института культуры. Заслуженный деятель искусств РТ, почетный сотрудник МВД РТ, награжден нагрудным знаком Министерства культуры РТ «За достижения в культуре» и медалью «За доблестный труд», которую получил первым среди кинематографистов Татарстана.

Легендарный казанский кинооператор поделился с нашими читателями воспоминаниями о работе над знаменитыми документальными фильмами о подростках, преступности и ее последствиях. 

Время, когда более шестидесяти (по некоторым данным, до ста двадцати – прим. ред.) молодежных банд разделили Казань на зоны влияния и «подвинули» многие государственные институты, руководствуясь принципом «нас боятся – мы хозяева», не могло остаться незамеченным не только писателями, но и кинематографистами нашего региона. Да, и в ТАССР в 80-е умели снимать кино. Прославленная Казанская студия кинохроники, будучи подразделением Минкульта СССР, производила киножурнал «На Волге широкой» с настолько качественной «документалкой», что ее показывали в каждом кинотеатре Поволжья на протяжении многих лет. В основном фильмы были посвящены нефтехимии Татарии и Мордовии, освоению целины и выращиванию кукурузы, но в 1987 году Казанская студия кинохроники начала выпускать несвойственную ей продукцию. Оператор Николай Морозов и сценарист Роберт Хисамов создали серию документальных фильмов о подростковых группировках – «казанском феномене», который много лет будоражил весь Союз. Эти документалки были растиражированы тысячными копиями по всей стране, фильмы и отрывки из них до сих пор то и дело всплывают на федеральных телеканалах.

Принято считать, что Морозов с Хисамовым сняли трилогию: «Пустота», «Страшные "игры" молодых» и «Крик. ПТУ не с парадного подъезда». Каждый из получасовых, разумеется, черно-белых фильмов откровенно рассказывает о времени беззакония, безнаказанности и безысходности для малолетних отморозков, захвативших власть на улицах города. Все три фильма – шоковая терапия для советских граждан, не привыкших к такому визуальному ряду. В картинах Морозова-Хисамова и шока, и насилия – с лихвой. 

Первой и неудачной попыткой Николая Морозова обратить внимание людей на набирающее все больший вес явление стал добрый и несколько наивный фильм «Зовет страна Апрелия», созданный в 1986 году. Его, кстати, оператор снимал без своего сценариста Роберта Хисамова.

О том, как операторской группе удалось отснять драки «стенка на стенку», изуродованные тела 14-летних школьников, свернувших не на ту улицу, и спецлагеря для несовершеннолетних убийц, рассказал сам автор серии. Как он сам себя называет, «режопер» (на самом деле – оператор, режиссер, постановщик и еще много-много слов через запятую), легенда казанской документалистики Николай Морозов.

Нашего героя мы, к своему большому удивлению, нашли в подсобке Городской клинической больницы №18 на Горках. Там у оператора сохранилась маленькая студия, или, скорее, штаб-квартира, заваленная грудами старых документов, архивных файлов и километрами пленки. В середине 80-х годов при больнице вполне официально существовало сразу несколько съемочных групп во главе с Морозовым, весь немаленький коллектив занимался съемкой учебных видео по эндоскопии. По ним тренировались делать уникальные операции во всем СССР. Ролики, к слову, до сих пор востребованы, а оператора, как он сам говорит, «так никто оттуда и не попросил».

– Николай Алексеевич, почему вы взялись за эти фильмы? Эта тема как-то затрагивала вас лично?
– Я бы не сказал, что я прямо в лоб столкнулся с этим, только понаслышке знал про «Тяп-ляп», беду «Теплоконтроля» (первая ОПГ, появившаяся в Казани в середине 1970-х годов – прим. ред.). Целая категория людей, я бы даже сказал, большинство, не пересекались с этой проблемой, и не догадывались о ее масштабах. Мнение о том, что все это в 80-х было на поверхности, абсолютно не верно. Писать об этом запрещали, все держали в секрете до последнего. Взрослые люди практически не соприкасались с этим явлением, а если и соприкасались, то думали: ну и что, подумаешь, пацаны по району бегают, и мы бегали и собирались. Когда я узнал об этом и понял, что это за страшное явление, тогда и захотел рассказать о нем людям. А узнал я об этом очень интересно: первый судебный процесс, который проходил в Казани над ОПГ – это закрытый суд над «Тяп-ляпом». Он проходил в следственном изоляторе №1, никакой прессы и посторонних. Единственным, кто туда проник и слушал все это, был Роберт Хисамов. Он и рассказал мне все. 
Мой сын Кузьма на тот момент учился в старших классах. Когда я понял, что это существует, я понял и то, что этим делом надо заниматься, что я не допущу подобного со своим сыном. Я не просто встречал Кузьму из школы, я приходил домой к пацанам, которые были завязаны там, и говорил: «Если ты еще раз к моему сыну подойдешь, я твою башку об эту лестницу разобью». Моя жена была настолько встревожена, что была готова сделать то же самое. Не за каждого же мальчика так могли заступиться, надо было в это дело окунаться, тут и Хисамов оказался в теме, процесс закипел. И цензура нам не помешала, тут нашла коса на камень – на Морозова. Первый фильм был для разгона.

– Как вы получили одобрение руководства на эти съемки, если все так тщательно скрывалось?
– Эти фильмы – даже не кино, это все – часть киножурнала «На Волге широкой». Никто бы мне не разрешил снимать такие фильмы. Вроде как киножурнал, значит, узкий просмотр в своей деревне, никуда не вылезет и нигде афишироваться не будет. Откуда же они могли знать, что фильмы станут так известны.

– Мы уже выяснили, что фильмов все-таки было четыре. Почему «первую пробу» «Зовет страна Апрелия» – признали неудачной? О чем была кинолента?
– У бардов в то время было такое движение «Остров Буян», движение серьезное – своим членам они давали «бардбилет», у него была своя жизнь, свои деньги. Я очень много общался с бардами в то время и, столкнувшись с проблемой гопников, я узнал, что был такой клуб самодеятельной песни «Апрель», его возглавлял очень интересный человек Стас Аршинов. Снимая бардов, я подумал: а почему бы не попробовать направить гопников в другое русло. Да и не была эта идея выдумкой: были реальные случаи, когда ребята, побывав на фестивалях, услышав эти песни, втягивались в движение. Мы думали, что у пацанов-то ума хватит, зачем в зэки идти? 
Но нет, не получилось. Думать, что бардовское движение может заменить ОПГ, было довольно наивно. Но мы действительно тогда не понимали, не видели еще масштабов этой болезни. Бардовское движение – это здорово, но неэффективно. На фоне сотен тысяч исковерканных судеб два десятка людей, которые были отпущены из этого ада в нормальную жизнь, это несерьезно. Позже мы все поняли и постарались снять все честно, разобраться.

Второй фильм «Пустота» появился на всех киноэкранах Поволжья в 1987 году. Двадцатиминутная короткометражка – результат почти полугода жизни съемочной группы во главе с Николаем Морозовым в колонии для несовершеннолетних. Разговоры по душам с малолетками-членами банд, осужденными за убийство, вымогательство, массовые избиения и погромы, изуверские издевательства над сверстниками из конкурирующих группировок. Съемки «скрытой камерой» (приспособление для трехобъективной камеры, позволяющее оператору снимать действие с развернутой от него на 180 градусов аппаратурой). Анонимные анкеты-опросники, кадры коротких свиданий с родными и обыденная жизнь подростков за решеткой – все это удалось запечатлеть. «Что нужно было сделать, чтобы ты не попал в колонию? Кто виноват в том, что ты здесь?»  Вопросы остаются без ответов. «Возможно, чуть-чуть комсомол, чуть-чуть отец, чуть я сам». У героев съемок нет идеалов, убеждений, выводов они не сделали. Пустота. В фильме звучит упрек в адрес взрослых, но упрек, пока еще лишенный конкретики. Авторы «Пустоты» только начали искать источник этого массового заражения. Под песни Александра Розенбаума в финале картины – сцена похорон на сходке «мотальщиков».

– Как вы получили разрешение на съемку в детской колонии, на судебных заседаниях? Ведь вашими героями были несовершеннолетние, а в фильме камера постоянно дает крупные планы лиц героев и их родственников.
– Вы знаете, раньше не было такого. Это сейчас мы в страшной ситуации. Раньше снимать можно было практически все, главное – убедить, что ты снимаешь с благими целями, и ты не желтая пресса, не будешь ловить «жареное», а попытаешься разобраться. Но если ты документалист, профессионал, всегда качественно делаешь свою работу, для тебя открывается много дверей. 
К моменту, когда мы задумали снимать «Пустоту», я уже много лет снимал документальное кино, меня, конечно, знали в Казани. Я снимал там, где никто не мог снимать. Чтобы снять нормальное кино, любой оператор должен понимать, как и чем живут его герои, он должен жить «на полях» вместе с ними. Вот и мы жили. У многих членов нашей группы, конечно, сохранялась рабочая пятидневная неделя, но я фактически жил там – выходные, праздники, вечера – я все время проводил в колонии.

– Не бежали ли из кадра сами герои «Пустоты» и их близкие, или съемки шли в добровольно-принудительном порядке?
– Тут все очень просто – я стал для них своим человеком. Зачем мне нужно было их через руководство заставлять мне позировать в кадре? Чтобы они сидели как вкопанные и говорили мне по листочку? Мне это и даром было не нужно: я хотел снять правду, снять их реальную жизнь в колонии, их настоящие, искренние рассуждения и мысли. Я никогда не прибегал к насилию. Примечательность документального кино в том, что ты настолько сживаешься со своими героями, потенциальными или действительными, что люди тебя не замечают. Для них чувак, который ходил с камерой, был принадлежностью бытия, такой же, как постовой, который следит за передачами от родных в колонии. Они знали, зачем я пришел, и что цели у меня благие. Были ребята, которые подходили ко мне, говорили, что не хотят сниматься. Я просто не брал их в кадр, потом сидели, калякали. Они помогали мне по-своему, рассказывая что-то или объясняя. Мы со всеми прощались как приятели. Если говорить о судебных заседаниях, то на них и родители ребят, и сами они находились в таком состоянии, в такой ситуации, что не обращали никакого внимания на камеру.

– Разговаривая с ребятами, вы знали, за что они осуждены, по каким статьям?
– Я даже не спрашивал, за что они сидят. При съемках на зоне – это самое последнее дело, спрашивать, по какой статье сидишь. Это зоновская этика. Знаете, почему? Потому что когда их начальство вызывает, заходя в кабинет, он должен выкрикнуть: «Заключенный Сидоров, статья такая-то». Ему это уже вот все где… А зачем я ему буду нервы трепать – опять вспоминать все это. Я с ними за жизнь говорил.
– Вы знаете, что стало с вашими героями? С мальчиком Бойко, например, который, судя по частоте появления в кадре, был одним из ваших любимых героев. Вы помните их?
– Про кого-то слышал, мне рассказывали, что кто-то прямо на зоне кончился. Про Бойко интересно было бы узнать, конечно, но системе исполнения наказаний не досуг же со мной разбираться бегать. Мне кажется, что все, что нужно было сказать, мы в фильмах сказали. Ну узнал бы я, что Бойко открыл ресторан и сейчас известный в Москве бизнесмен, или он не дожил до конца отсидки, что бы от этого поменялось?

Третий, пожалуй, самый откровенный и жестокий фильм серии – «Страшные "игры" молодых» – появился уже в 1988 году. Здесь уже не встретить романтики розенбаумовских песен, мнений экспертов и лирических размышлений. Только голая, страшная документалистика: кровавые кадры с хирургического стола, где оперируют подростка, только что вытащенного из круга группировки чужого района. Мальчики семнадцати лет, изуродованные, с расстройствами психики. Это уже не дети, герои фильма – настоящие подонки, члены сформированных ОПГ, в которых принято убивать одного непокорного толпой в десятки голов. В «Страшных играх» Морозов показал, к чему приведет новая идеология, позже получившая название «Казанский феномен»: дикарство и порванные лица, больницы, переполненные искалеченными в драках людьми, истории реальных ребят, невовремя вышедших на улицу, мать, забирающая труп сына из морга, следственный изолятор, народный суд, приговор и пятые похороны в районе за три месяца. Сама картина – довольно категоричная критика и образовательной, и судебной госсистем. Первая, по мнению авторов, подготовила плодородную почву для зарождения и развития молодежных банд, вторая довела начатое до конца, породив безнаказанность. Критиковалась сама суть отбора детей в старшие классы, отсекающая «неугодных» в ПТУ, бестолковые программы обучения, устройство колоний и спецшкол, бессилие закона. Именно этот фильм получил самую широкую огласку, вызвав бурные дискуссии в чиновничьих кабинетах.

– Зачем вы начали снимать третий фильм?
– Даже после выхода «Пустоты» нам все равно не верили, это было не надо никому из руководства, закрывать глаза было проще, чем решать проблему. Мы побывали в колонии, поговорили с пацанами, поняли их психологию: пока их по башке не стукнешь, не ткнешь лицом в последствия, в то, к чему все это приводит, ничего не изменится. Решили снимать третье, самое популярное, как потом выяснилось, кино. Раньше всю кинопродукцию, выходившую на всех советских студиях, оценивала специальная комиссия киноведов, все копии наши уходили в Москву. Посмотрев наш третий фильм, Москва запросила доптираж. Комитет по кинематографии замучился тиражировать «Страшные "игры" молодых», его увидел весь Советский Союз, именно третьим фильмом мы достучались, нас услышали. Это кино открыло людям глаза.

– Где вы брали материал для фильма – сцены похорон, сходки группировок, изуродованные тела в больницах, толпы мотальщиков?
– Кадр похорон, крик матери – этот кадр часто вспоминают, мы засняли его во дворе около 13-й больницы тасмовской. Мне позвонили за два часа до этого, мы срочно выехали. Были, конечно, свои знакомые в некоторых кругах, которые сообщали – что и где собирается в городе, в каком районе. Мы тогда уже очень много про милиционеров снимали, работали с ними. Самый расцвет моей «наглости» наступил уже в 90-е, тогда в некоторых дежурных частях висел мой номер телефона для таких случаев. Бывало, на убийство приехали, начальник следственного управления МВД Опаров только прибыл разбираться, а мы уже тут с камерой.
Сцены с психиатрическими обследованиями и зашиваниями ранений в хирургии снимали в 15-й больнице, это была больница скорой медицинской помощи, сейчас – ЛДК-2 онкологического диспансера. Там был длинный коридор, по которому поступивших из приемного покоя везли на рентген, туда-сюда. В этом коридоре нам выделили комнату и каждый вечер после съемок мы возвращались туда и ждали, ждали, когда привезут тех самых пацанов, которых изувечили в очередной бойне. Ждать долго не приходилось, но сидели мы в таких засадах так не одну неделю. 

– «Наша лента жестока. Жестока потому, что это – правда. Думайте, пацаны» – этими словами заканчивается последний фильм трилогии, такой прямой посыл. Увидела ли тогда его ваша аудитория? Ведь ребята из группировок вряд ли ходили по сельским киноклубам.
– Я сам удивился, но увидели. Раньше же как было: в каждом микрорайоне, у каждого завода был свой Дом культуры, в каждом по кинопроектору. Так вот, специально в обязательном порядке Министерство образования обязывало всех старшеклассников его посмотреть. Целыми культпоходами ходили, всю школу могли с занятий снять. А потом уже и мне знакомые менты рассказали, что в кругах группировок обязаловка была, чтобы каждый посмотрел это кино. Они по своим каким-то мыслям расценили, что им это нужно, трактовали как-то по-своему. Я точно знаю, что они видели.
 

В последнем фильме серии «Крик. ПТУ не с парадного подъезда», снятом в 1989 году, Морозов с Хисамовым добрались до истоков проблемы. И нашли они эти истоки, как понятно из названия фильма, в профтехучилищах, которых в Казани на тот момент насчитывалось немало. Болезнь, по словам Хисамова, начинается со школы: именно школа стремилась из своих стен всех неугодных, неподходящих выкинуть в ПТУ. В училище шли по принуждению, от безысходности, потому что тем, кого выгнали из школы, идти больше было некуда. От беспомощности у подростков появлялась злоба. Озлобленность на учителей, на родителей, на всех взрослых, на школу, на тех, кого из нее не выкинули, на целый мир. Еще только узнавая о том, что впереди ждет ПТУ, дети сами искали выходы на группировки. Искали потому, что другого способа выжить там не было. Всем заправляла отнюдь не администрация, а сами дети, объединившиеся в банды. 
Из-за войны группировок учебные заведения закрывались. Директор казанского строительного ПТУ №29 Шамов «на камеру» вспоминает, как из-за стычек «юдинских» и «слободских» училище было разгромлено и закрылось. ПТУ вынуждены открывать филиалы в других районах, чтобы учеников не избивали по пути в главное здание. Это наглядный пример беспомощности системы. ПТУ превращались в союз дружественных группировок, внутри которых царит жестокая дисциплина. Эти неформальные объединения вели борьбу за территории, собирали членские взносы и насильно вовлекали к себе подростков. Тех, кто сопротивлялся, отчаянно третировали, требовали деньги, загоняли в угол. Притом группировки, как выяснили создатели фильма, обладали внешней привлекательностью. «Вместе мы защищаем свою территорию, район», «Нас боятся, мы – хозяева», «Авторитет у того, кто сильнее, кто более жесток со своими врагами и отступниками» – на протяжении 30-минутного ролика цитирует Хисамов идеологические лозунги группировщиков.

– Третий фильм был по-настоящему успешен. Вы достигли своей цели? 
– Разбираясь с этой ситуацией в колонии в «Пустоте», а затем и в «Страшных "играх" молодых» мы стремились показать, крикнуть, что это действительно страшно, что этот процесс, это явление в Казани неуправляемо. В принципе мы этого добились. Нам, как исследователям, нужно было дойти до конца, понять, откуда все это взялось: так появился четвертый, последний фильм. И мы пришли к выводу, что ноги растут из нашей системы профтехобразования. Это не наша догадка, не фантазия, это рассказы реальных людей, втянутых во все это именно благодаря нашим ПТУ. Кстати, последний фильм уже получил статус настоящего документального кино, он был снят не для журнала, он был самодостаточным критическим фильмом. Я думаю, нам удалось показать проблему с разных сторон и полностью. Я не рискну говорить о том, что именно благодаря нашим фильмам в Казани уничтожили «Казанский феномен», и не скажу о том, что вот показали кино «ПТУ не с парадного подъезда» по СССР, и через год систему профтехобразования ликвидировали. Но мы точно внесли во все это свою лепту – рассказали людям о страшных зверствах, творившихся у них под носом.