Видео

Айдар Заббаров: Цели должны быть самые невероятные!

Постановка Айдара Заббарова по повести Гаяза Исхаки «И это жизнь?..» представляла камаловцев на V Международном театрально-образовательном форуме «Науруз». Ученик мастерской Сергея Женовача впервые заявил о себе на этом форуме в 2016 году учебной работой «Собачье сердце. Чудовищная история», где играли его сокурсники по ГИТИСу, а год спустя на театральном фестивале тюркских народов был представлен его спектакль «Все плывут и плывут облака…».

Начинающий режиссер, которому еще только предстоит выпуститься из ГИТИСа в 2018 году, Айдар Заббаров уже имеет в своем послужном списке целый ряд постановок. «Беглец» по повести Льва Толстого «Казаки» вошел в репертуар Санкт-Петербургского театра имени Ленсовета и стал первой театральной постановкой этой повести. На малой сцене камаловского театра второй год идет поэтический спектакль на основе произведений Хасана Туфана. А в апреле на большой сцене состоялась премьера его нового спектакля «И это жизнь?..» по повести Гаяза Исхаки. Беседовали мы с молодым режиссером накануне премьеры и сразу после нее, ответы обобщили и предлагаем вниманию читателя.

В комнате, где мы встретились для этого интервью незадолго до премьеры, практически ничего нет: два стула, стол, на котором стоит похожий на детскую игрушку макет камаловской сцены с декорацией к спектаклю «И это жизнь?..»: дощатый пол, на котором – стог сена и пара деревянных ящиков. Фирменный минимализм Мастерской Женовача, открытый для театральной условности, прослеживается во всех работах молодого режиссера.

– В чем причина такого аскетизма, в финансовых сложностях?
– Нет, вопрос денег вообще никогда не возникал. Просто мне на данном этапе комфортно работать именно так: вытягивать максимальное количество информации из этого минимума. Даже одну вещь можно обыграть так, что она расскажет нам множество историй. В идеале вся нагрузка ложится на артистов. Но даже небольшое количество предметов помогает им раскрыться, почувствовать и вытащить нужные эмоции. Конечно, актерские импровизации – это всегда интересно, другое дело, что они должны быть заранее продуманы и предусмотрены в полотне сценического повествования. То есть, импровизация, ограниченная строгими рамками допустимости. В постановке мы заранее предусмотрели такие зоны, где артисты будут импровизировать. И я даже их прошу, чтобы каждый раз это было что-то новое, то, что в данный конкретный момент соответствует их внутреннему мироощущению. Артисты знают конечную цель спектакля, знают свою задачу, но какими путями они к этой цели придут, это решают они сами. Есть идея разбить спектакль на какие-то условные отрезки, к концу каждого необходимо достичь предусмотренной пьесой цели. Но путь между конечными точками этих отрезков, это пространство артист заполняет собственным видением, собственной импровизацией, каждый раз заново.

– Айдар, правда ли, что вы работали над созданием спектакля «И эта жизнь?..» с 2014 года?
– Все пятнадцать томов Гаяза Исхаки были у меня в общежитии ГИТИСа, но параллельно шла какая-то жизнь, учеба, были и другие авторы. Конечно, четыре года, закрывшись в комнате общежития на Трифоновской, я не сидел над этим материалом. Но я просто читал подряд все, какие-то делал пометки, записи, что-то выделял для себя. Нормально, спокойно, возникали какие-то мысли. И уже когда мы определили с Фаридом Рафкатовичем (Бикчантаевым, – прим. ред.), что мы в этом сезоне будем делать это название, я летом на месяц–два закрылся в квартире и посвятил время придумыванию даже не инсценировки, а композиции спектакля, чтобы была одна линия. Процесс репетиций был просто дико интересный, сумасшедшие артисты, все были легкие на подъем, столько было импровизации, столько придумывали! Если бы мы оставили все, что напридумывали, спектакль длился бы минимум пять часов. Мы его сокращали уже на финишной прямой – один из наших прогонов был около четырех часов. Но это нормальный, я думаю, процесс. Все выпало, и сложилось то, что сложилось.

– «И это жизнь?..» – это современная история или переосмысление дел давно минувших дней?
– Отличие больших авторов в том, что они пишут о человеке, проблемы которого актуальны всегда. Герой переживал их сто лет назад, а они актуальны и сегодня, и будут актуальны еще через сто лет. Круги спирали времени повторяются, поэтому на этом витке могут возникать совпадения и попадания.

– Идентифицировали ли вы себя с героем, с автором или вы отстранились от материала?
– Отстраненно смотреть на материал не возможно, но в любом случае это не я. Возможно, возникали какие-то личностные совпадения у артистов, этого я не знаю. Но в любом случае, это отдельное художественное произведение, пропущенное через себя. По-другому, наверное, не возможно.

– Женские персонажи в спектакле как будто высмеиваются за глупость…
– Абсолютно нет! Женщины, как и мужчины, в этом спектакле – это жертвы сложившихся обстоятельств. Я отношусь к ним только с сочувствием и с добротой. Там все героини, та же Марзия, – хорошие добрые люди, они не виноваты в том, что они такие. Они не соглашаются с какими-то очевидными вещами не потому, что они плохие, просто таковы обстоятельства. Так что, мы не делили на женщин и мужчин, вообще об этом речи не было. Я думаю, Гаяз Исхаки своих героев тоже любил и жалел. Даже если где-то остро, грубовато, в любом случае это только с любовью можно делать, иначе невозможно, мне кажется.

– Что может заинтересовать человека вашего возраста в творчестве Гаяза Исхаки? Как этот материал смог попасть в поле вашего зрения?
– Мы читали его в школе, конечно. Но более серьезно я к этим текстам обратился во время учебы в театральном училище. Гаяза Исхаки мы с подачи Фарида Рафкатовича стали изучать по-настоящему, с погружением, осознанно. И после этого меня этот материал не отпускает. Все очень просто. Ты читаешь, если в тебя попадает, а попадает это, если это честно написано про человека.

– В спектакле очень любопытно решены постельные сцены. Это ваш собственный прием или вы где-то позаимствовали?
– Мастер курса в процессе обучения в ГИТИСе передавал нам слова Петра Наумовича Фоменко о том, что в театре было все, не было только нас. И если я понимаю, что это у кого-то было, мы об этом говорим, но мы это не берем. Я уверен, что это где-то есть. Вы понимаете, каков мир, и в любом случае это где-то есть, но мы считаем, что мы сами все это придумали, все это через себя пропустили, и это главное. По мнению нашего мастера, самое интересное – это именно придумывать две вещи: постельные сцены (это очень сложно, но интересно) и сцены распития спиртного (благо, у нас этого нет в спектакле, нам не пришлось это придумывать). Надо, чтобы это было поэтично, поэтому эти два процесса надо именно придумывать.

– Согласны ли вы с тем, что ваше поколение – это «поколение гаджетов», которое не читает бумажные книги?
– Я с таким поколением не знаком. Мои друзья и знакомые, наше окружение, все читающие. Я понимаю вопрос, но те, с кем я дружу, читают все. Мы говорим и про литературу, и делимся мыслями и впечатлениями, дарим книги друг другу на дни рождения. Наоборот, у меня такое ощущение, что молодежь стала больше читать.

– Произведения каких авторов вы хотели бы поставить в ближайшее время?
– Исхаки, Толстого – у них еще много тем, которые мне интересны, Пушкина тоже. Понимаете, ставить произведение писателя на сцене театра – это совершенно иная степень погружения в тему. Когда ты читаешь книгу, ты воспринимаешь ее содержание на каком-то одном определенном уровне, но когда ты начинаешь ставить спектакль, то тебе открывается множество других граней, ты начинаешь по-новому постигать автора и написанное им – именно этим, во многом, мне и интересна режиссерская профессия.

– В этом году вы заканчиваете свое обучение на режиссерском отделении ГИТИСа, чем запомнился этот период?
– Бессонницей… Учеба в ГИТИСе – это погружение в мир, всецело посвященный театру. Студент попадает в такие условия, где все, что его окружает, дышит только одним – театром. А если ты еще и иногородний, живешь в общежитии, то для тебя все контакты с любыми иными проявлениями внешнего мира сведены к минимуму. Учеба начиналась в 9.30 утра, а в 11 вечера нас выгоняли из института, но процесс не останавливался. Ты возвращался домой, и там такой же вдохновленный и горящий гениальными идеями сосед по комнате вовлекал тебя в продолжение этой бесконечной темы. Идешь на кухню, в душ – везде одна и та же ситуация: разговоры о том, как прошли репетиции, о новых постановках на разных сценах, о режиссерских идеях и актерских находках. Это такие искусственно созданные идеальные условия, «питательный раствор», в котором ты живешь четыре года, и где твой мир ограничивается только театром. И поэтому, когда ты, наконец, выходишь из ГИТИСа, то ощущаешь некоторый дискомфорт, но одновременно переполнен идеями и желанием творить.

– До учебы в Москве вы окончили Казанское театральное училище. Отметили для себя разницу в подходе к процессу образования?
– В Казани я учился на курсе у Фарида Бикчантаева, а он сам выпускник ГИТИСа, поэтому ситуация была аналогичной – мы буквально жили в театре. Фарид Рафкатович загружал настолько, что однажды, не успевая подготовить заданные им отрывки, мы подошли к покойному Шамилю Закирову и попросили, чтобы он разрешил нам репетировать в театре по ночам. И неделю мы целые сутки проводили в камаловском.

– Этот опыт пригодился при поступлении в институт?
– Да, при поступлении на режиссуру в ГИТИСе отдают предпочтение людям, уже имеющим какую-то профессию. Не обязательно актерское образование, можно быть филологом, музыкантом, дирижером – главное иметь какой-то багаж, жизненный опыт, который дает более глубокое понимание процессов.

– Ваш профессиональный путь кажется таким прямым и ясным, у вас всегда было четкое понимание того, кем хочется стать?
– С того момента, как в пятом классе родители привели меня в детскую школу искусств в родных Набережных Челнах, я четко для себя осознал, что хочу быть артистом. Кстати, поводом для похода в школу искусств стала моя победа в конкурсе чтецов, так что можно сказать, что какие-то предпосылки к актерству у меня уже были, просто осознание выбранного пути пришло чуть позже. Надо отметить, что школа эта давала очень качественное образование: у нас там были и хореография, и вокал, и сценическая речь, и актерское мастерство, и многое другое – то есть, это уровень далеко не просто любительского кружка. Когда я приехал поступать в Казанское театральное училище, кстати, это была моя первая встреча с Казанью, я точно знал, что хочу играть на сцене. О режиссуре в то время даже не задумывался. Все изменил случай. На один из фестивалей-форумов «Науруз» приехал известный театровед Алексей Бартошевич, и я напросился его встречать. Разумеется, ни о чем особенно значительном и судьбоносном мы с ним не говорили, я просто помог донести чемоданы до гостиницы, но сам факт встречи с этой значительной в мире театра фигурой произвел на меня такое впечатление, что я поделился своим восторгом с Фаридом Бикчантаевым. А он бросил странную фразу в ответ: «Ну, это же твой будущий педагог, ты же в ГИТИС поступишь». Я даже обиделся поначалу: это что же получается, Фарид Рафкатович не видит во мне артиста?! Но мысль, видимо, засела и начала потихоньку прорастать: я начал делать собственные постановки на курсе, а Фарид Рафкатович стал меня поддерживать и направлять. Тогда я и понял, что действительно хочу поступать в этот институт.

– Насколько я знаю, Вы поступили со второго раза?
– Да, первая попытка оказалась неудачной – вступительные туры начались практически сразу после дипломных спектаклей в училище, на подготовку совсем не было времени. В тот год курс набирал Леонид Хейфец, помню, как пришел к нему с экспликацией (режиссерская разработка замысла спектакля, – прим. ред.), написанной от руки, ну, и, естественно, не прошел. Даже разочарования какого-то не было – я и сам понимал, что не готов. Вернулся в Казань, и Фарид Бикчантаев взял меня в театр, а еще предложил преподавать актерское мастерство на его курсе в театральном училище. Так что у меня был целый год, чтобы спокойно, без суеты готовиться к поступлению.

– Вы поступили на курс к Сергею Женовачу, чем запомнилась работа с ним?
- Для меня он – мудрейший человек. Все, что он говорит, реально работает, все, от чего он предостерегает, действительно случается. Я в этом много раз убеждался на собственном опыте: стоило пойти вразрез с его рекомендациями, как я каждый раз получал именно тот результат, который он мне предрекал. Конечно, и опыт его сказывается, но, все-таки, это больше, чем опыт, это какое-то глубокое понимание закономерностей, профессиональное чутье. Я вообще считаю себя очень везучим: и Фарид Рафкатович, и Сергей Васильевич – профессионалы, у которых учиться, это счастье.

– Чем Вы будете заниматься после обучения в Москве, где планируете «осесть»?
– Я бы хотел ставить спектакли в театре Камала, но при этом с другими театрами тоже хотел бы работать. Сейчас постепенно уходит в прошлое привязанность к одному месту. Это особенно заметно в Москве и Питере. Кстати, эта тенденция наблюдается не только среди постановщиков: режиссеров, хореографов, художников, но и в актерской среде. Работа в труппе определенного театра имеет свои плюсы и минусы. Из плюсов – стабильность, какая-никакая уверенность в завтрашнем куске хлеба, сработанность с коллективом, а минусы – это привязанность к месту, если ты востребованный артист, то участие в любом другом проекте становится настоящей проблемой.

– Предложения остаться работать в столице России уже поступали?
– Предложения есть, но об этом еще рано говорить.

– Актерское образование помогает в режиссуре?
– Разумеется. Режиссер должен быть хорошим артистом, это позволяет четче понимать, как можно достичь желаемого результата. Иногда я даже скучаю по актерству, очень хочется что-то самому сыграть, но не в собственном спектакле, а у другого режиссера. В ГИТИСе приходилось играть в постановках у своих сокурсников, и я получал удовольствие от этого.

– Какое собственное достижение к этому моменту вы считаете самым значимым?
– Нет такого. Мне не стыдно за мои работы, но в каждой из них я вижу много того, что мне хотелось бы доработать. Есть такой момент – эх, еще бы немного времени, еще бы в этом повариться, могло бы получиться лучше! Постоянно присутствует ощущение неудовлетворенности.

– До Москвы вы учились искусству театра на родном языке, не было ли сложно в московском вузе с адаптацией?
– Нет. Я всегда гордился тем, что я из Татарстана, и мне очень хотелось познакомить моих сокурсников с республикой, приобщить их к нашей культуре – это была настоящая мечта. Поначалу ко мне на каникулах приезжали мои друзья, не весь курс конечно, по два-три человека. А потом Фарид Бикчантаев сделал нам настоящий подарок и пригласил сразу весь курс вместе с Сергеем Женовачем на фестиваль «Науруз». Мы привезли в Казань мой спектакль «Собачье сердце. Чудовищная история», который впоследствии вырос в дипломный проект. И всем моим сокурсникам, и Сергею Васильевичу дико понравились и сама Казань, и этот театральный фестиваль. Думаю, это сотрудничество получит продолжение в дальнейшем.

– Своим начинающим коллегам что бы вы посоветовали?
– Надо ставить перед собой максимально возможные цели, а иначе, зачем вообще жить? Это, я думаю, справедливо в отношении любой сферы жизни. Я очень хорошо запомнил один случай: когда я поступал в ГИТИС и был первый тур, одна девочка села передо мной на беседу с Женовачом. Она принесла свою экспликацию спектакля и мастер, явно разочарованный увиденным, сказал примерно следующее: ну вот же Петр Фоменко ставил эту пьесу, почему вы не воспользовались его наработками?! А девочка ответила: «Ну, это же сам Петр Фоменко!». И тут Сергей Васильевич просто вскипел: «Как Вы можете позволить себе поступать на режиссуру в ГИТИС с таким настроем?! Вы должны приехать и заявить: «Я стану, лучше, чем Фоменко, лучше, чем Женовач, лучше, чем Някрошюс! Я их всех переплюну, я стану интереснее и пойду дальше!». И я разделяю эту точку зрения: перед собой надо всегда ставить самые невероятные, невозможные цели. Достигнешь ли ты их или нет – это другой вопрос, но надо думать об этой высоте, стремиться к ней.