ДОРОГА ЖИЗНИ ПРИВЕЛА В КАЗАНЬ

Каталог с дивными работами народного художника Татарстана Любови Львовны Сперанской Штейн изучал я в старых стенах Театральной библиотеки в Москве. А точнее, не каталог это, а цельная иллюстрированная монография «Костюм казанских татар», вышедшая в свет еще в 1972 году. Ныне – библиографическая редкость, подлинный раритет.

В старинный дом на Большой Дмитровке приходила во время поездок в столицу сама художница, здесь черпала вдохновение и обретала многие свои сценические находки. Рядом – Художественный театр, чья сдержанная эстетика повлияла на сценографию всей большой страны, впрочем, постепенно превращая все живое в холод официоза. А нашей героине удалось взять лишь ценное, вдохновляться интеллигентным почерком ранних мхатовских спектаклей, но не поддаться незадачливой судьбе копииста. Любови Львовне вообще везло в жизни: она обрела учителя и мужа, нашла свое красивое призвание, умела уходить от неизбежных печалей и быта в театральных декорациях. И почти век прожить – не поле перейти. Но все состоялось благодаря Дороге жизни, чудесному спасению от, казалось, неминуемой гибели. Дорога привела в Казань.

ФРУМА ИЗ ВИТЕБСКА
А детство и юность прошли совсем в ином крае. Весна там приходит раньше, аисты вьют гнезда на крышах и лето редко бывает знойным.

 Родной город Любови Штейн – Витебск. Всемирную славу Витебску принесли Марк Шагал и его картины, и весь город и ныне будто откликается на этот свой образ. 

Мне посчастливилось несколько лет назад побывать в Витебске, и сквозь снесенный войной шагаловский мир большого губернского города проступали, словно акварельные краски, скромные приметы: тихая, сонная река Западная Двина, силуэт ратуши, чудом уцелевший дом Шагала, руины старой синагоги. Этими улицами ходила и маленькая девочка. И звали её тогда не Люба, а Фрума. 

Родилась она летом 1913 года. Детство Фрумы пришлось на революционные годы и Гражданскую войну. И хотя в Витебск быстро и крепко пришла советская власть, а Шагал и Малевич соревновались в развешивании наглядной агитации, авангард не затронул привычный еврейский быт горожан с, казалось, навечно установленными суровыми правилами древней религии. Быть может, столь характерный для Сперанской-Штейн интерес и вкус к народному костюму зародился еще в родном Витебске – на щедрых осенних базарах, в домотканой толпе белорусских крестьянок или среди погруженных в молитвы хасидов в черных шляпах. Все эти люди еще жили на витебских улицах в 1920-е годы. 

На сцену в годы ее триумфа вышли совсем иные персонажи, но память о детстве согревала душу. Подобно многим жителям Белоруссии, семья Штейн решила перебраться в Ленинград. Так сложилось издавна: еще в имперский Петербург всеми правдами и неправдами стремились витебские уроженцы, преодолевая черту оседлости. А советская власть покончила со всеми унижениями и преследованиями, и все города теперь были открыты для былых жителей западных губерний. Поселились Штейны в Ленинграде среди своих родственников, жили кучно, соединяя старое и новое, но идиш и многие витебские привычки быстро ушли, растворились. Мало сказать привычки, даже имя осталось в родном Витебске. Фрума стала Любой, Любовью. Имя нарицательное и очень точно определившее последующую долгую жизнь. Любовь всегда сопровождала её. Ленинград открылся для смышлёной энергичной девушки не своим величественным убранством и искусством, а напряженной учебой на биологическом факультете университета. Как много людей из провинции тогда делали в больших городах скороспелый выбор профессии и будущего, по мимолетному увлечению, но чаще следуя сложным бытовым компромиссам! Любившая рисовать, танцевать, лепить, Люба провела свои ленинградские годы в лабораториях и аудиториях. 

Но именно университет, уже и не ценимый особенно, вынужденный, фактически вывел будущую художницу из осажденного города. В университете Люба вступила в комсомол, но не формально, а активно. Её знали по комсомолу и потому не случайно в самые первые дни войны вызвали в горком партии и объявили, что она мобилизована: Любу назначили воспитательницей интерната, и через несколько дней вместе с детьми и педагогами они отправились из Ленинграда в эвакуацию. 

САРМАНОВСКИЙ АЛЬБОМ 

Им повезло: зима и немцы еще не сковали блокадой город, но трагические события разворачивались стремительно.  Едва успев проститься с любимым отцом (больше они уже не увиделись), Люба с маленьким сыном отправилась в неведомый, опасный путь. В деревне, куда привезли эвакуированных ленинградцев, они прожили два месяца: немцы начали свои бомбардировки, и вышел приказ об эвакуации интерната в Казань. Плыть предстояло на утлом пароходе. 

Плыли долго, пережили и голод, и холод, и бомбежки – Любовь Львовна тогда получила тяжелую контузию. Вскоре с фронта пришло известие о гибели мужа в первых боях… 

Казань Любовь увидела в первый раз мельком. Город, ставший вскоре домом, встретил тогда лишь в качестве пересадочного пункта. Но от судьбы не уйдешь. 

В Казани ленинградцев пересадили на другой пароход, который должен был довезти их до Перми. Но до Урала он не дошел. В 1941 г. морозы начались рано, и уже к ноябрю реки в Закамье заледенели, пароход с пассажирами вмерз в каменный лед. Детей и больных на подводах вывезли в большой татарский аул Шигаево, взрослые шли туда по холодным дорогам пешком. Ныне это Сармановский район Татарстана. 

Радушно встретили ленинградцев сельчане, только проводившие на фронт родных, делились с ними чем могли. Припасы от урожая еще оставались, и голод пока не подступал к этой уютной деревне. Здесь еврейскую городскую девушку встретил совсем иной мир, мелодика незнакомого языка. Именно в дальнем, тогда еще совсем чужом краю, где мало кто умел говорить по-русски, в первую военную зиму открылось Любови её призвание. На всю жизнь запомнила Любовь Львовна татарскую женщину Зайтуну-апу, добрую и приветливую. Она обладала и художественными способностями: в её избе Любовь увидела удивительные узоры: пышные цветы, изгибаясь, обрамляли окно. Их нарисовала и раскрасила синькой для белья сама Зайтуна-апа. Девушка из Ленинграда с дипломом биолога и немолодая татарская колхозница подружились, и как-то Зайтуна-апа открыла свой сундук. Чего только там не было: искусно вышитые полотенца, калфаки, ичиги, украшения-хаситэ – то, что носили ее мать и бабушка.

 «С этого, наверное, все и началось, – вспоминала впоследствии Любовь Львовна. – В эвакуации я не расставалась с маленьким альбомчиком – рисовала сельских жителей в татарских одеждах, деревенские дома и улицы. Зарисовала я и те костюмы, украшения, которые мне показала Зайтуна-апа». 

Скромный сармановский альбом подвел Любу к профессии.

 После контузии Любовь долго болела, ей нужна была помощь опытного врача. И вновь чудеса: в 1943 г. удалось получить направление в Казань на консультацию. Несмотря на скудный быт тылового города, в Казани работали театры, свою лепту в культурную жизнь вносили эвакуированные деятели искусства и науки. В первый же день на вокзале Любовь познакомилась с эвакуированным из Москвы музыкантом – скрипачом, игравшим в оркестре Казанского театра оперы и балета. Он пригласил в театр на вечерний спектакль, где и познакомил с Петром Тихоновичем Сперанским – главным художником двух театров: оперного и Камаловского. Сперанский заинтересовался зарисовками молодой самодеятельной художницы и, хотя Любовь не имела профессионального образования, пригласил ее работать в театр, так как сотрудничавших с ним художников мобилизовали в армию. Так в декабре 1943  г. она становится штатным сотрудником театра и навсегда остается в Казани. 

СИНИЙ ЦВЕТ
 Петр Сперанский (1891 - 1964) – имя, хорошо знакомое ценителям истории искусства Татарстана. Все лучшее от Бенькова и Фешина удалось ему впитать в годы молодости, в Казанском художественном училище, которое он окончил еще в 1914 году. В советское время Сперанский стал основоположником театрально-декорационного искусства молодой Татарской республики. 

Именно у Бенькова Петр Сперанский служил подмастерьем в казанской антрепризе Пономарева, где приучился создавать к каждой постановке самостоятельную декорацию. А в ходу тогда были «дежурные декорации», предполагавшие поиск элементов сценического оформления в старом наборе. Но главное, что получил Сперанский от Бенькова, – любовь к художникам круга «Мир искусства». Мирискусники отчетливо повлияли, благодаря уже Сперанскому, и на Любовь Львовну. Каждому видевшему её акварели заметно особое созвучие с творчеством Льва Бакста – не только в ориентальности, ломкости рисунка, но и в умении эффектно использовать оттенки синего цвета. Взять хотя бы её многочисленных татарских купчих и для сравнения элемент костюма Вацлава Нижинского, оформленный Бакстом для «Ориенталий».

 Вот так в казанских театральных мастерских 1940- х  гг. сберегалось хрупкое искусство Серебряного века. В сумрачной, наполненной тревогами жизни казанской интеллигенции, словно недоступное путешествие в иные края, праздниками становились походы в театры, где шли спектакли, оформленные этими талантливыми художниками.

 Перелистывая в Театральной библиотеке и другое казанское издание – капитальный альбом «Петр Тихонович Сперанский, Любовь Львовна Сперанская-Штейн. От эскиза к спектаклю», тщательно составленный известным искусствоведом Ларисой Дониной, остается только удивляться умению этих художников сохранить свою творческую свободу. 

Вскоре они поженились, и почти четвертьвековая разница в возрасте стиралась в напряженной работе от спектакля к спектаклю, от радости премьер. Образовался уникальный тандем художника-постановщика и художника по костюму. В 1956 г. Любовь Сперанская-Штейн по настоянию мужа окончила Казанское художественное училище. Сперанский обеспечил свою Любу ремеслом и был спокоен за её профессиональное будущее. 

Любовь жила оперным театром, максимально и с удовольствием погружаясь в подготовку спектакля – от разработки эскиза, выбора ткани, контроля за отшивкой костюма в пошивочной мастерской, примерок, присутствия на генеральных репетициях и, разумеется, постоянного взаимодействия с режиссером или балетмейстером. Её эскизы становились в результате не костюмами, надетыми на манекен, а законченными сценическими образами. 

Она училась не только у опытного мужа, но и у постановщиков. В 1953  г. в Казань из Москвы приехала для постановки «Шурале» балетмейстер Янина Брунак (кстати, мать актера Николая Караченцова). Именно «гордая польская графиня» Янина Брунак поручила Любови Львовне подготовить костюмы, подчёркивающие образы персонажей не этнографическим, а хореографическим языком. Это было сложно сделать по двум причинам: при общем господстве этнографизма в тогдашнем советском театре большого стиля в Казани к этому добавлялось и желание зрителей видеть в спектаклях на национальную тему знакомые им деревенские детали костюма, слабое понимание принятой в театре (даже сталинской эпохи) условности формы. Любовь Львовна справилась с коварным Шурале. 

А дебютным спектаклем для Любови Сперанской-Штейн стал балет Назиба Жиганова «Зюгра» в хореографии Фаузи Гаскарова. Это был 1946 год. И здесь она впервые пробует любимый цвет:  штаны, камзол и кушак были выполнены из синей парчи. А несколько лет спустя с Петром Тихоновичем работали над «Аидой»: он делал эскизы декораций, она – костюмов. Пришла к ним и модная тогда оперетта Узеира Гаджибекова «Аршин мал алан», где надо было понять основы азербайджанского городского костюма начала XX в. В 1950  г. – новый вызов, и опять восточный – балет «Красный мак» Глиэра, где необходимо было воссоздать на сцене китайские костюмы, позволяющие не только продемонстрировать их национальную специфику, но и помогающие актерам работать в непривычной китайской пластике. 

КОСТЮМ КАЗАНСКИХ ТАТАР 

Спектакли, даже самые яркие, эфемерны – они остаются в памяти актеров и зрителей, в текстах рецензий, но, даже запечатлённые на пленку, не могут передать атмосферу сценического действа. Любови Сперанской-Штейн удалось сохранить свое искусство. В упомянутой уже выше её книге «Костюм казанских татар» помещены эскизы сценических костюмов, выполненных за долгие годы работы в театре (а помимо оперного, Сперанская-Штейн являлась главным художником в театре кукол). Собирая материалы по истории татарского национального костюма, Любовь Львовна ездила по деревням. Со времен сармановской эвакуации она полюбила татарских мастериц, умела найти к ним подход, получить важные советы, проверенные мудростью и красотой народа. В деревнях она делала зарисовки с натуры; включила в книгу и свои эскизы к «Шурале», «Башмачкам», постановке тукаевского «Кисекбаш», изучала материала Петра Сперанского по татарскому орнаменту. 

Скрупулезно она анализировала и работы Карла Фукса, атласы Риттиха, публикации известного путешественника екатерининской эпохи Ивана Лепёхина, этнографические коллекции в Казанском университете и Госмузее ТАССР.  Особую помощь в работе ей оказала и книга известного этнографа Николая Иосифовича Воробьева «Казанские татары (этнографические исследования материальной культуры дооктябрьского периода)», изданная в 1953 году. Кстати, именно ученица Воробьева, классик казанской этнографии Рамзия Мухамедова стала научным редактором книги Сперанской-Штейн. В наших беседах Рамзия Гиниатовна вспоминает и высоко оценивает работу Сперанской-Штейн. Однако не все в Казани с добром встретили это издание в 1972 году.

 Особенно возмущались  (после громкого успеха и быстро разошедшегося тиража) искусствоведы, обвинявшие Любовь Львовну в искажениях и стилизации и даже в том, что она ничего не привнесла от себя, а лишь использовала давние материалы Сперанского… На самом же деле, книга Любови Львовны была фактическим продолжением изданной еще в конце 1940-х гг. работы П.Т.  Сперанского по татарскому орнаменту. Таким образом, супруги обобщили свой сценический опыт в области реконструкции татарского орнамента и костюма.

 Но время расставило все на свои места, и облик татарского костюма – городского и деревенского, праздничного и бытового – мы знаем, наряду с трудами Рамзии Мухамедовой и Светланы Сусловой, в яркой интерпретации Любови Сперанской-Штейн. Её талант, художественное мышление и опыт сделали татарский национальный костюм частью высокого искусства. В последние годы к художнице вновь пришло признание – статус уже легенды. У Любови Львовны брали интервью, в галерее «Хазинэ» была устроена и камерная, познавательная выставка её эскизов. Фактически прикладные материалы – акварели Любови Сперанской-Штейн для спектаклей – стали самоценными произведениями искусства. 

Рядом был любимый человек, и вновь талантливый. Художнику-каллиграфу Владимиру Александровичу Попову в Татарстане во многом обязаны современным возрождением и расцветом искусства шамаиля. 

Если покойный Сперанский был значительно старше Любови Львовны, то Владимир Александрович на несколько лет моложе. Но возраст самой художницы долго был незаметен. Статная, красивая, излучавшая доброту и энергию, Любовь Львовна до конца своей жизни (а ушла она в возрасте 97 лет в 2010 году) оставалась любимицей казанской интеллигенции.

 В год 100-летия ТАССР в плеяде талантливых людей, для которых татарская культура стала родной, обязательно надо вспомнить имя и благодатную работу большого мастера.