Juna успех и миссия

Казанская группа Juna, созданная в 2016 году, уже через год стала популярной: выступления на фестивалях, первый сольный концерт, приглашения на телевидение, после которого их впервые заметили за рубежом. Прошло четыре года, но их песни на татарском языке стали звучать громче и чаще. Мы поговорили с ними об их музыкальных предпочтениях, о дебютном альбоме, татарской эстраде, современном состоянии татарской культуры, стихотворениях и, конечно, о 2020 годе, ставшим для них, вопреки всему, самым удачным.

«Не жанр управляет культурой, а культура – жанром»

- Первый вопрос весьма абстрактный, но, тем не менее, в чем секрет успеха? В 2016 году вы только начали выступать, и уже -  успешно, сразу – громко. Каковы, на ваш взгляд, причины?

Тимур Милюков, саунд-продюсер, (далее – Т.М.): На самом деле, такой проект должен был состояться в любом случае. Он назревал, потому что с татарской музыкой вообще длинная история, и подобные подвижки, скажем, в татарской музыкальной традиции и культуре начались еще раньше, где-то в 2005 году – с Мубая, с Зули Камаловой. Они оба стали очень популярными почти сразу, потому, что это было новое дыхание. И было много коллективов, выступающих в нестандартных жанрах, поющих на татарском, но не все они получили  резкое признание. А Juna, на мой взгляд, очень похожа по звучанию на тех же Мубая и Зулю Камалову.

- Но есть музыка, которая вводит в депрессию. И как раз в этом вы отличаетесь от, например, Зули Камаловой: в вашей музыке свет.

Т.М.: Когда я слушал ее и Мубая еще в конце нулевых, то мне показалось, что их отличие от всех остальных заключается в том, что это не попытка взять западный жанр  с его законами и просто перенести это на татарскую основу, добавив, возможно, какие-то маленькие культурные особенности. Наоборот: берется именно татарская культура и все переизобретается с использованием инструментария любых жанров. Когда мы берем, к примеру, поп-музыку и пытаемся сделать ее на татарском языке, у нас получается стандартная татарская эстрада. И это не звучит естественно по той причине, что поп-музыка, как она есть, родилась в совершенно другой культуре, с другими предпосылками. И попытка натянуть ее на татарскую культуру всегда, в итоге, выглядит нелепо. Именно поэтому татарская эстрада звучит смешно для русскоязычного слушателя: смешно, комично, кринжово, как сейчас говорят. Но с той же точки зрения так же комично и кринжово звучат попытки исполнять на татарском тяжелый рок или хип-хоп (иногда это получается хорошо, иногда не очень). Разница в том, что, когда мы берем четко определяемый жанр, который всем понятен, то есть любой человек, слыша хип-хоп, понимает: о, это хип-хоп! – и потом даем татарский текст, который он не понимает, человеку, естественно смешно, у него когнитивный диссонанс. А Зуля и Мубай брали ту татарскость, которая у них есть, и не давали никакого конкретного жанра, их музыкальный жанр максимально расплывчатый: непонятно, что это, невозможно четко определить, в каком жанре работает Зуля. Но когда невозможно четко определить жанр, на первое место как раз выходит татарскость: посмотрите, это татарская культура! Не жанр управляет культурой, а культура – жанром, то есть эта идентичность. И Juna, мне кажется, третий из громких проектов, который следует этой же логике. В первую очередь текст. Мы подбираем жанр под текст, а не наоборот.

- Получается, это как раз и требовалось аудитории четыре года назад. Оттого вы и взлетели так высоко с самого старта?

Т.М.: Я не знаю, почему мы взлетели. Мне кажется, это такой проект, который действует, более менее, внятно, никто ничего ни от кого не требовал. Мы просто шли по тому пути, который нам нравится, ни у кого из нас не было желания делать какой-то конкретный жанр, тем более, что жанровые предпочтения у ребят разные. Саша (Александра Мустафина – укулеле, бэк-вокал, далее – А.М.) любит одно, Ания (Ания Файзрахманова — вокал, далее — А.Ф.) – другое, я люблю чуть-чуть из того и из этого.

- Жанры у всех свои, но в итоге вы создаете одно. Есть у вас некий эталон, какие-то границы, за которые вы точно никогда не перейдете?

А.М.: Есть только нижняя кромка, отметка дна, куда нельзя опуститься, а выше можно всегда идти.

Т.М.: Бывали случаи, когда мне с гитарой говорили: «Нет, чувак, это уже слишком рок».

А.Ф.: Но не потому, что «слишком рок» – это что-то плохо, а просто потому, что в конкретной песне это, так скажем, не туда.

Т.М.: Это все зависит от песни. Там прослеживается общий стиль, но, по сути, все песни разные.

- Вы сказали «общий стиль». Можно ли сказать, что этот стиль создает какой-то один музыкальный ориентир?

Т.М.: Мне кажется, каждый из нас пытается создать какую-то свою песню, на которую у него есть ориентир, но, так как мы не даем друг другу этого сделать, получается нечто совершенно новое. Но это так и работает, некое перетягивание канатов.

А.М.: Если нужна конкретика, то это Radiohead (британская музыкальная инди-группа – прим. ред.)...

А.Ф.: Но не думайте, что мы садимся за песню и говорим себе: «Все, пишу песню под Radiohead». Нет! Саша говорит, что это влияет на наши песни и не может не влиять. Внутри каждого из нас сложился свой стиль, и ты хочешь – не хочешь, но делаешь, а потом тебе говорят: «Я в этой песне услышала Земфиру», и ты такая: вау!

- Кстати про Radiohead – ваша музыка мне очень напоминает их звучание...

А.Ф.: Да? Спасибо. А чем там может напоминать?

- Стилем, атмосферой. Смелостью экспериментов.

А.Ф. (Ание): Я знаю: это вокальная манера, которую ты немножечко переняла. Это нормально, тем более, это не так очевидно...

- Вокал – да, может быть, но я говорю сейчас про саму музыку. Том Йорк (солист и лидер группы Radiohead – прим. ред.) отличается обилием экспериментов. В последнем альбоме «A moon shaped pool» я не мог не заметить сходства ваших песен с песнями из этого альбома. И в одном из интервью вы, Ания, говорили, что идею важности расположения песен в альбоме в строго определенном порядке вы подсмотрели как раз у Йорка.

А.Ф.: Наш альбом, в отличие от их, не концептуален, но когда я прочитала в биографии Тома Йорка, как он заморачивался по поводу расположения песен в альбоме, задумалась, что очередность – это важно.

Т.М.: Вообще, вся британская прогрессивная музыка - за концептуальный выход альбома. Иначе зачем выпускать вообще альбом? Все сейчас выпускают синглы и небольшие EP`ишки, а делать несколько лет большой альбом – это просто невыгодно с точки зрения банальных информационных поводов. Раньше это было из-за того, что купил CD с несколькими песнями, а сегодня выпускается все по одному, реализуется все через Интернет, не нужно заказывать никакую печать, ничего. И какой в этом смысл? Но смысл в том, что, если выпускаешь альбом, то только концептуальный альбом, который надо слушать целиком. У нас такого изначально не было, но потом, действительно, задумались об этом. Иначе зачем мы столько времени тянем? Могли бы уже давно выпустить половину песен из альбома в качестве синглов. Хотелось сделать звучание, более- менее, единым, альбомным.

А.М.: Но еще, наверное, у каждого музыканта есть незакрытый гештальт – написать и выпустить именно альбом, полноформатный альбом. И вот мы галочку напротив этого гештальта поставили.

- То есть у вас у всех был этот гештальт?

А.М.: Да.

А.Ф.: Да.

Т.М.: У меня он остался до сих пор (смеется).

2020 год – год возможностей

- Давайте поговорим про этот год. Несмотря на все, для вас он, на мой взгляд, был одним из самых удачных. В одном интервью я читал, что у вас должен был быть тур по Европе. Расскажите, пожалуйста, что это должно было быть?

А.М.: Мы прошли на конкурс в Данию, и они пригласили нас. Однако денег на дорогу не давали, и все шло по принципу: кто приедет – тот молодец. Мы через Yummy Music (казанский музыкальный лейбл, в котором состоит группа – прим. ред.) пошли в Минкульт и попросили помочь нас доставить туда, чтобы мы там спели, собственно, на татарском языке. Поскольку событие важное, планировался выезд восьми-девяти человек из группы, и все ради одной спетой песни на одной сцене – выходило как-то мелко. И мы решили, почему бы не захватить заодно несколько стран и городов? В планах были Германия, которая сейчас в локдауне, и Чехия. Почему именно эти страны? Там, как выяснилось, большая диаспора татар. Но, поскольку в Европе все близко, можно было растянуть этот тур на неделю.

- А приглашение вам поступило до пандемии?

А.М.: Да. Там дошло даже до того, что несколько ребят из нашей группы сделали визы. Мы должны были ехать в апреле, но все отменилось.

А.Ф.: Отменилось за неделю до начала.

Т.М.: В двадцатых числах марта мы все еще думали, что поедем.

- Откуда конкретно вам поступило предложение?

А.М.: Фестиваль называется Liet International – это кочующий конкурс, проводящийся каждый год в разных городах и странах.

Т.М.: Его называют «Евровидением малых народов». Это очень большой европейский конкурс именно про культуру малых народов Европы. Допустим, Франция – не малый народ, а татары – малый.

А.М.: Но бретонцы, например, могут участвовать в этом фестивале.

Т.М.: Бретонцы могут, потому что это малый народ, так же, как галисийцы, например.

- Также в этом году вы выступили на фестивале «Части света» в Санкт-Петербурге. Правда, что Борис Гребенщиков лично способствовал приглашению вашей группы выступить там?

А.М.: Я спрашивала у организаторов, правда ли, что Борис Борисович отобрал нас, они ответили, что да.

А.Ф.: Потому, что он - арт-директор.

А.М.: Да, и потому, собственно, он и отвечает за отбор музыкальных коллективов для участия в фестивале.

- Стало ли для вас приглашение на этот фестиваль неким маркером признания вашей группы?

Т.М.: В этом, действительно, что-то есть, потому что многие мои друзья из Петербурга уже постфактум говорили: «Ребята, это нечто невероятное! Мы живем здесь, играем эту музыку десять лет, мы подавались на этот фестиваль много раз, но он [Борис Гребенщиков] ни разу нас не взял». На самом деле, туда очень сложно попасть, и никто не знает, как именно это происходит. Каким-то образом Juna для него показалась значимым. Есть и более старые, матерые коллективы, которые просто не могут туда попасть, и им год за годом отказывают. Более того, то, как публика отреагировала на наше выступление, тоже нас удивило.

- А как она отреагировала?

Т.М.: Очень хорошо.

А.М.: Представьте: идет дождь, дует ветер, а публика кайфует! Причем, это была внушительная толпа, а мы выступали на малой сцене. Они все были очень контактные, то есть слушали с большим вниманием: не просто стояли, а участвовали. Возможно, там просто народ такой, который именно на такую музыку и идет. У нас, в Казани, мы такого фидбэка не встречали.

Т.М.: Вообще, этот фестиваль считается, скажем так, одним из снобистских – именно в таких выражениях мне это объяснили петербужцы. В комментах к нему очень часто можно встретить, как люди негативят весьма серьезные группы...

А.М.: Хотя это условные звезды в какой-то своей категории.

Т.М.: Да, то есть те, кого мы считаем корифеями своего жанра. Но отзывы можно встретить весьма негативные. О  себе мы пока таких отзывов не встречали.

- Это признание вашего творчества на всероссийском уровне?

Т.М.: Конечно. Для нас с Сашей, по крайней мере, точно, потому, что мы любим Гребенщикова.

- В этом году вас еще пригласили и на Фестиваль национальных литератур народов России, проходившем в ноябре. Расскажите поподробнее, что это было?

А.М.: Ну, как выступили. Мероприятие было онлайн...

А.Ф.: Да, и потому организаторы поставили только запись с нашего выступления - то ли с TatCultFest, то ли с презентации альбома. А мы просто час что-то болтали про боль и потерю татарского языка.

Т.М.: Вживьем выступить нам не удалось, к сожалению.

- Как вас туда пригласили?

А.М.: С ними давно знакома Луиза Янсуар, Йолдыз Миннуллина – наши давно знакомые поэты. И через общую тусовку они на нас вышли и позвали.

- Вам польстило, что вы выступали на этом фестивале там от имени Татарстана?

А.Ф.: Я, честно говоря, это как-то вообще не ощутила, мероприятие показалось мне каким-то очередным отчетным явлением. Я не ощутила какой-то страсти, не чувствовалось, что они болеют за что-то. Но я не смотрела весь фестиваль, я говорю лишь про нас: мы просто поговорили по зуму час, и все.

Т.М.: И вообще, может ли это льстить? Когда на тебе лежит задача выступать от лица всего народа, тем более своего... Это, как минимум, способствует потере несколько нервных клеток.

Бесконечный творческий поиск и многочисленные эксперименты – каким получился долгожданный дебютный полноценный альбом Amanat?

- Давайте, наконец, перейдем к разговору про ваш дебютный альбом, вышедший в этом году. Вы работали над ним три года. Вас много о нем спрашивали, вы много про него расказывыли, а мне бросилось в глаза то, что песню Galamnar вы выпустили еще в 2017 году, но добавили ее в альбом к совершенно новым песням, которые еще не звучали нигде.

А.Ф.: Догадались, кстати, почему мы ее добавили в альбом? Потому, что мы сняли на нее клип.

Т.М.: И вообще - она отличается по духу, она отличается тем, что звучит немного по-другому, была спродюсирована и сведена раньше.

- Да, но меня интересует следующее: та песня Galamnar, что была выпущена три года назад, и тот вариант, что вы добавили в альбом, по сути, это разные песни, они отличаются звучанием.

А.Ф.: Вот, кстати, вы заметили это. Какая версия вам нравится больше?

- Честно говоря, первая.

А.Ф.: Мне тоже. Это была такая боль – перепроизводить уже готовый хороший материал. Тимур сводил тогда ее у себя дома, на своих домашних мониторах, но в альбом эта песня по общему звучанию как-то не вписывалась.

Т.М.: Это вопрос того, что очень часто лоу-файное звучание, которое сделано дома на коленке, обладает каким-то дополнительным шармом за счет того, что человек не воспринимает это как профессиональную музыку, и потому у слушателя сразу понижается планка того, что он ожидал. Условно говоря, там что-то шумит – и как бы ладно, явно непрофессиональный продукт. Но вдруг там звучит что-то хорошее и именно этот подход дает возможность таким записям въесться. А потом слышишь эту запись в более профессиональном сведении и...

А.Ф.: ...все такое голое, ты слышишь каждую отдельную партию, и сразу так: Господи!..

- И еще одна песня – Aiterseng: она тоже отличается от той записи, что есть в альбоме, от того, как вы исполнили ее на презентации альбома.

А.Ф.: Вы хорошо знакомы с нашим творчеством. Мне кажется, Aiterseng – самая плохо реализованная песня. Она самая сложная.

Т.М.: Да, и мы ее снова переделываем, переписываем плейбэки, то есть, в лайве в скором времени она снова зазвучит по-другому.

А.Ф.: Мы все еще ищем ее даже после того, как выпустили. Я ее вообще по-другому чувствую, не так, как у нас в итоге получилось.

Т.М.: А отличается она потому, что в записи на гитаре играл я, а в лайве – Марат (Марат Латыпов – гитара – прим. ред.).

- Возможно ли, что вы и другие песни будете переделывать?

А.Ф.: Какие еще песни нужно переписать? (Смеется.) Вообще, переписывать в том значении, в каком вы имеете в виду, мы не будем. Для лайвов, возможно, будем экспериментировать.

Т.М.: Ну, лет через двадцать, remastered-версии там... (Смеется.)

- Обобщая наш разговор, замечу: мне кажется, вы находитесь в постоянном творческом поиске. Как, знаете, Илья Репин, который постоянно дорисовывал свои картины, даже когда они уже висели в Третьяковской галерее.

А.Ф.: Мне обязательно нужна эта история во всех подробностях.

А.М.: Это уже, мне кажется, какая-то форма психического отклонения, вид невротизма, когда ты не можешь отпустить то, что ты делаешь. Вообще, в творчестве невозможно поставить точку, и поэтому иногда это нужно делать насильно. Можно, например, все песни, которые у нас написаны, несколько лет доводить до совершенства, а потом пройдет день и –  опять не готово.

А.Ф.: Но, допустим, для меня Ballu – это полностью реализованный проект, так же, как и Galamnar в старой версии, Irte, Tanyisyngmy. Было такое, что мы оставляли работу над одной песней, переходили к другой, а потом, возвращаясь к ней через какое-то время, понимали, в чем была проблема, что необходимо изменить. И с этой точки зрения три года – это хорошо, можно посмотреть на свой материал через время, оценить, доделать.

- Лично я, когда шел на презентацию вашего альбома, был слегка встревожен. Вы выложили его в Сеть за сутки до этой презентации, но мне было важно услышать его впервые вживую. Я был встревожен тем, что за годы существования вашего коллектива вы успели прославиться: вас приглашают на фестивали, вы сотрудничаете с театрами Тинчурина и Камала, у вас очень часто берут интервью. И вполне оправданно, на мой взгляд, мне казалось, что после этой пресловутой первой волны популярности вы не дотянете до той планки, что сами же поставили на заре существования группы. Но я ошибся: вы выпустили весьма качественный профессиональный продукт. Как вам удалось справиться со всем этим и остаться, скажем так, на своей волне?

А.Ф.: Помню, на нашем первом сольном концерте в «Пирамиде» в конце 2017 года, когда я увидела всю эту толпу слушателей, подумала: «Ого, они все пришли послушать нас, они все знают нас, ну, окей». И это было очень странно, но я все равно как-то не чувствую этого...

А.М.: У меня как раз вчера спрашивают: «Саша, а ты чувствуешь популярность? Вот вчера интервью было, завтра тоже будет». И я ответила, что чувствую только усталость (смеется).

- На улице узнают вас?

А.М.: У меня и у Ании есть двойняшки, иногда к ним подходят и благодарят за музыку, и это очень смешно (смеется). Но ко мне еще ни разу не подходили.

А.Ф.: Меня очень впечатлило, когда меня узнали на концерте Земфиры. Это было в Альметьевске, и меня там кто-то узнал.

- У вас есть дисциплина в группе? Может, именно она позволяет вам оставаться на уровне?

А.Ф.: Дисциплина, безусловно, есть. Но мы не садимся за музыку с мыслями "как бы не сделать чего похуже".

А.М.: Но внутренний цензор у каждого из нас все-таки есть, и никто не способен выпустить какой-то полуфабрикат. Это не так, что происходит как-то сознательно: «Я точно не напишу вот так». Это все идет как-то изнутри...

А.Ф.: Это вкус, наверное, называется. Каждый из нас идет к тому, что ему нравится. Тебе уже не может нравиться что-то похуже.

Т.М.: Но тут ведь нет понятий «хуже» и «лучше», это ведь очень субъективно. Когда мы выпускаем музыку, мы ведь не можем знать, хуже она или лучше.

А.М.: Это вы как слушатель, возможно, знаете и можете рассудить.

Т.М.: Про альбом Amanat, например, у меня есть ощущение, что он лучше, чем предыдущий EP. Он чище, он более изобретательный, во многом более тонкий. Но это нам так кажется, потому что я прекрасно понимаю, что мы научились делать за это время: и я как звукорежиссер и саунд-продюсер, и ребята. Слово «продюсер», кстати, ничего не значит из того, что о нем думают в России. Это значит что-то вроде истории про чувака, который пишет аранжировки. Естественно, все зазвучало так, как нам кажется лучше.

- Кстати говоря, вы ведь не были изначально профессиональными музыкантами?

А.М.: Мы и до сих пор не можем себя таковыми называть.

- Но, мне кажется, вы максимально приблизились к этому понятию.

Т.М.: Смотря что подразумевать под этим термином. В Казани очень много крутых профессиональных музыкантов. К сожалению, большая их часть играет каверы, и их никто не знает, кроме музыкантов. Так что тут встает вопрос: профессиональный музыкант – это кто? Тот, кто зарабатывает музыкой на постоянной основе? Обычно профессионал – это человек, который зарабатывает этим на постоянной основе, этим и живет. А профессиональный музыкант – это хороший, например, гитарист или пианист, который играет, скажем, с большим артистом в группе...

А.М.: ...или в оркестре.

Т.М.: Да. Это такой наемный сессионный музыкант. А когда мы говорим об искусстве, то тут профессионализм музыканта – один из факторов, но... Я вот не считаю себя профессиональным музыкантом (смеется).

А.М.: У меня вообще нет музыкального образования, кроме уроков папы дома на гитаре. И отвечая на вопрос, страдаю ли я от этого, говорю: только когда Тимур мне указывает: тут вот так сыграй, тут вот сяк сыграй, а мне надо долго врубаться и долго разбирать. А когда речь заходит о сочинительстве, то факт отсутствия музыкального образования никак не мешает и не помогает – это не касается профессионализма.

Т.М.: Какие-то возможности при сочинительстве профессионализм, конечно, дает, но он же эти возможности и забирает: многие профессиональные музыканты ничего не способны сами написать по той причине, что им ничего не кажется захватывающим, потому что они это уже изучили в школе, это уже делали, они знают теорию, которая за этим стоит, а тут непрофессионал берет, допустим, какие-то два аккорда, дергает струны, и ему кажется – вау, это какая-то магия!

«Когда слышат что-то сильно отличающееся от эстрады, говорят: “Это не по-нашему”, но это по-татарски, это на татарском языке!»

- Про стихи. У вас была песня на слова Габдуллы Тукая, еще одна – на стихи Хади Такташа, и потому думалось, что в альбоме будет больше песен на стихи классиков, однако из таковых были лишь слова Роберта Ахметзянова, все остальные песни были на слова современных авторов. Вы берете стихи, которые вам самим больше всего ближе?

А.Ф.: Да.

Т.М.: Это первое. Второе: классиков брать довольно опасно по двум причинам: во-первых, многие из них уже были положены на музыку, и, во-вторых, люди старшего поколения непременно скажут: «Да как вы смеете!»

- А как ваши бабушки-дедушки относятся к вашим песням?

А.Ф.: Моя бабушка не понимает, что я пою на татарском, она говорит: «Когда ты уже на татарском начнешь петь?»

- Мне кажется, для людей старшего поколения ваша музыка не будет близка. Они выросли на песнях условного Ильгама Шакирова, а сейчас – татарская эстрада...

А.Ф.: Да, конечно, и мы с пониманием к этому относимся.

Т.М.: Вот тут есть одна очень большая проблема. Обычно меня кто-нибудь быстро затыкает, когда я начинаю говорить об этом, но все же: татарская эстрада и татарская культура – там нет знака равенства. Татарская эстрада – это то, что попыталось слиться и заполонить собой все пространство в татарской культуре в девяностые, и именно поэтому люди старшего поколения, когда слышат что-то, что кардинально непохоже на, скажем, Салавата, Ильгама Шакирова или еще кого-то, сразу говорят: «Ну, это не по-нашему, это не наша музыка». Блин, это по-татарски, это на татарском языке! Тут используется больше татарских народных ходов, чем в эстраде, потому что большая часть представителей татарской эстрады не имеют к народной музыке никакого отношения. Очень часто бывает что-то такое, что мы воспринимаем в татарской эстраде как народный мотив. Это, вообще-то говоря, какой-то общий волжский суррогат. С точки зрения теории музыки я скажу: русская музыка от татарской очень мало чем отличается. Когда, к примеру, слышишь баян и видишь, как за ним сидит условный Наиль и условный Вася, они будут играть немного по-другому, но гармонические ходы будут использовать очень похожие. Потому что наши народы очень давно вместе. И в нашей эстраде – татарская культура? Серьезно? Местами, мне кажется, там больше русской культуры, чем татарской.

А.М.: А вообще, связывать баян с татарской или волжской культурой – это деревенская культура, даже не чисто татарская и не чисто русская...

А.Ф.: Это фольклор.

А.М.: Если мы берем одну деревню, где играют определенным образом на гармошке и это считается татарской музыкой, то давайте посмотрим шире: в Казани, например, не играют на гармошке.

А.Ф.: В деревне люди не имеют возможности заниматься культурой, это их развлечение – и ради Бога!  Культурой люди имеют возможность заниматься в городе, а в деревне человек больше работает физически.

- У меня создается впечатление, что вы, как и Зуля Камалова, возвращаете интерес к татароязычной музыке у людей нового, молодого поколения. Вряд ли сейчас молодые ребята будут слушать эстраду или более ранние песни татарской народной культуры. И потому в этой культурной нише как бы создался вакуум: у татароязычной молодежи есть потребность в песнях на татарском, но эту потребность сложно удовлетворить тем, что есть. Есть, конечно, определенное количество выходцев из Татарстана, как, например, Айгел, исполняющие ироничные и постмодернистские произведения, но их трудно назвать культурным наследием татарской культуры.

Т.М.: Да, там порой можно встретить настоящий киберпанк (смеется). Но это очень современный тренд, сейчас много таких групп и в Казани, и в Москве. Это такой инди-постпанк, делающийся с мыслью о том, чтобы сделать не пафосно и так, чтобы сказали: это звучит так плохо, что даже хорошо (смеется). Там все строится на постироничном противоречии: вроде бы, мы серьезные, а, вроде бы, это прикол. Это, конечно, сильно подрывает всю суть искусства, но сейчас так делают. А по поводу того, что наша музыка закрывает образовавшуюся пустоту в потребности новой татароязычной песни – это, наверное, круто. Этим, мне кажется, и объясняется, возвращаясь к вашему первому вопросу, наш довольно резкий успех в начале пути нашего коллектива.

- Сегодня литературная жизнь в Казани достаточно активная, очень много молодых поэтов пишут хорошие стихи, многие из поэтов практически одной ногой стоят на пороге Союза писателей. Насколько вы открыты к сотрудничеству с ними, если они, скажем, предложат вам написать песню на их стихи?

Т.М.: Более чем открыты. Это же основная миссия – показывать, что татарская культура – это не только музейные экспонаты, не только ребята из шестидесятых, которые являются золотой классикой, а что татарская культура живет, люди есть, они пишут, и они уже не похожи на Габдуллу Тукая.

- Отдельно хотелось бы поговорить про финансовую составляющую вашей группы. Лично я был на трех ваших концертах, и везде вход был бесплатным. После презентации альбома я хотел приобрести ваш диск, но их раздавали просто так, только рядом стояла коробочка для добровольного взноса...

А.М.: Мы не имели права их продавать.

- По условиям гранта? (Альбом Amanat был создан и выпущен при поддержке гранта Татнефти – прим.ред.)

А.М.: Да. И именно поэтому мы поставили коробку: хотите поддержать – вот, не хотите – ну, ладно.

- Вы совсем не зарабатываете на своем творчестве?

А.Ф.: Нет. Это, конечно, больная тема.

Т.М.: Пока нет. Экономика музыкальной индустрии в России такова, что музыкальный проект может начать зарабатывать, что называется, с нуля, маловероятно. А особенно такой проект, как Juna - большой, громоздкий, восемь человек. Это много. Я пытался зарабатывать музыкальным коллективом в свое время, я знаю, какая там экономика за этим стоит. Вы все время пытаетесь урезать состав, чтобы вас было поменьше...

А.М.: Да...

Т.М.: Восемь человек!.. Это и в 2011 году было невозможно. Представьте: восемь авиабилетов, причем в две стороны. И получается, что в любом случае нужна какая-то государственная или спонсорская поддержка. И вопрос вовсе не в том, что у нас в России что-то не так с музыкальной индустрией – с ней-то как раз все нормально. Проблема в том, что мы конкурируем с людьми, у которых уже эта государственная поддержка есть. Так или иначе, любой локальный музыкальный проект будет конкурировать с татароязычной эстрадой. А как с ней конкурировать, если у вас нет ресурсов? Это невозможно. Элвин Грей будет собирать, Фирдуз Тямаев, Салават – и это сейчас, в 2020-ом. Но и они начали не сразу, их тоже кто-то однажды заметил. Это все происходило не в рыночных условиях, это не экономика по большому счету. Как развивается американский проект? Сначала делают демо-версию на лейбл, лейбл его берет, думает, что может продать, продает, возможно, что у него это получается, и все – музыкант на этом начинает зарабатывать. Но это не работает в России с ее локальными и узкими группами. Это работает с такими проектами, как, например, Little Big или Morgenstern – то есть, с максимально трендовыми и попсовыми проектами. Чаще всего это работает с проектами, которые созданы, чтоб поржать – деструктивная, кстати говоря, история. Они зарабатывают хорошо, потому что это и комедия, и музыка одновременно. И когда вы пытаетесь сделать какой-то тонкий, проникновенный, атмосферный инди-фолк, то это как-то экономически нерентабельно. Но только на старте. Нужна аудитория больше, и не только в Казани, для того, чтобы это начало окупать себя. Но пока что мы полностью зависим от тех спонсорских средств и государственных, бюджетных, которые мы сможем найти через гранты или еще что-то.

- Вы выпустили альбом, но, по сути, вы на нем ничего не заработали?

А.Ф.: Даже ушли немного в минус.

- Это какая-то жертва во имя идеи? Художник должен быть голодным?

А.Ф.: Мы так не считаем, но так получается (смеется). Но да, это можно назвать жертвой. Спустя где-то два года я начала понимать, что не вытягиваю одновременно и работу, и музыку, и каждый раз мне приходится выбирать: либо уделять больше времени работе, либо музыке, от этого распыляешься, и становится уже психически плохо. Естественно, что если бы мы занимались только музыкой, то не писали бы альбом три года.

- Какие планы у вас дальше? Что будете делать в 2021-ом?

А.Ф.: Сразу после презентации нас позвали в еще один театральный проект.

- Какой?

А.М.: Пьеса «Сайдаш. Бессоница» в театре Тинчурина, премьера как раз сегодня (дата интервью – 16.12.2020 – прим. ред.). А вообще, следующий формат уже будет не большой альбом, а, скорее, EP. Я пока не буду говорить про конкретные гранты, которые мы сейчас рассматриваем, но, если все получится, мы будем делать EP с хором.

Т.М.: У нас была идея использовать еще чуть больше электроники, потому что сейчас мы, скорее, склоняемся больше к фолку и акустической музыке. Возможно, как-то смешаем хор с электроникой – почему нет?

А.М.: Словом, мы сейчас готовимся экспериментировать.

Фото Мартина Мухаметзянова, Юлии Калининой и из открытых источников