Александр Аввакумов. Иду по следу

Роман в сокращении

                              

Апрель 1941 года. Берлин. Вечер.

В служебном кабинете адмирала Канариса собралось около трёх десятков офицеров. Адмирал вошёл неслышно. Увидев его, офицеры вытянулись по стойке смирно и выбросили правую руку в нацистском приветствии. Он поморщился. Офицеры хорошо знали, что он не любил это приветствие. Адмирал обошёл большой зал и сел в кожаное кресло. Окинув собравшихся острым взглядом, он кратко доложил о своей встрече с фюрером и поставленных перед разведкой задачах.

 

Закончив совещание, Канарис отпустил офицеров.

– Полковник Шенгарт, задержитесь на минутку.

Оставшись с ним один на один, адмирал подошёл к окну и отодвинул в сторону плотную штору: капли дождя монотонно били по стеклу. Полковник ожидал, когда руководитель немецкой военной разведки обернётся в его сторону.

 

– Карл, мы знаем друг друга несколько десятков лет. Меня заставило обратиться к тебе лишь одно обстоятельство. Насколько я знаю, в Казани успешно действует твоя разведывательно-диверсионная группа. 

– Да, мой адмирал, вы правы.

– Карл, я приказываю тебе уничтожить в Казани пороховой завод. Этот приказ я получил сегодня от фюрера. Чем быстрее ты выполнишь его, тем лучше.

– Я всё понял, господин адмирал.

Канарис улыбнулся и протянул полковнику руку. Они обменялись рукопожатием, как в старые добрые студенческие годы. Полковник щёлкнул каблуками сапог, развернулся и вышел из кабинета.

 

* * *

 

Сотрудник уголовного розыска Александр Горшков с самого начала войны был переведён в отдел государственной безопасности. Сотрудники этого отдела уже несколько недель охотились за вражеской радиостанцией в пригороде Казани. Судя по тому, что радист постоянно менял места выхода в эфир, руководство отдела сделало вывод, что он, возможно, работает водителем автомашины или использует этот вид транспорта в своих целях.

 

На карте республики, висевшей в небольшом кабинете Горшкова, красными флажками были отмечены места выхода радиста в эфир. С каждой неделей этих флажков становилось всё больше. Точки располагались вдоль дорог, связывающих Казань с районами республики. Александр долго стоял у карты, рассматривая дюжину красных флажков, разбросанных по карте вдоль дороги, ведущей в Арск.

 

«Почему в этом районе больше всего выходов в эфир? Может, радист живёт там или часто выезжает туда в связи со служебной необходимостью? – думал Горшков, затягиваясь табачным дымом. – Нет, это не факт. По всей вероятности, данная дорога менее загружена автотранспортом, и на ней всегда можно найти место, с которого реально выйти в эфир».

Он махнул рукой от отчаяния и сел за стол.

 

«Как же мне тебя вычислить? – подумал он о радисте. – Ты человек, а это значит, все твои действия должны попадать под определённую логику, и не исключено, что рано или поздно ты совершишь ошибку. Вот только когда? Сегодня ты выходил в эфир в Арском районе, предыдущий выход был в районе Камского Устья. Из-за чего ты поменял точку выхода?»

 

– Александр! Зайди ко мне, – произнёс начальник отдела, заглянув в кабинет.

Горшков схватил со стола старый блокнот и карандаш и вышел вслед за ним.

– Я только что от начальника управления, – сообщил капитан Семёнов. – Есть хорошая новость: нашим шифровальщикам удалось расшифровать перехваченные радиосообщения. Это первое. Второе, не совсем приятное для нас: все передаваемые радиограммы – это точные сведения о движении воинских составов через Казань. Похоже, немецкий агент живёт и работает здесь или в Юдино. Нужно плотно заняться этим направлением. Включи в группу Грошева и Губайдуллина. Это толковые ребята, и они здорово разгрузят тебя в розыске радиста.

 

– Так точно, товарищ капитан. Я вот сидел и пытался понять логику радиста, а именно, почему он в основном выходит на связь из Арского района? Получается интересная картина – два раза из района Арска, а затем из какого-нибудь другого района республики. Все они на расстоянии не более шестидесяти километров от города, то есть чуть более часа езды. Значит, ему достаточно три часа для выезда, передачи и возвращения. У нас всего несколько дорог из города, и я предлагаю установить посты на них, где-то на расстоянии тридцати километров. Именно там мы сможем засечь эту машину.

 

Капитан посмотрел на Горшкова и невольно улыбнулся. Ему нравился этот молодой и настырный парень, который перешёл к ним на работу из уголовного розыска.

– А что, неплохая мысль. Правда, это долгоиграющая конфета, но выстрелить может. Насколько я тебя правильно понял, нам нужно на этих постах просто фиксировать выезжающие и въезжающие в город машины, а потом проанализировать эти записи.

 

– Все правильно, товарищ капитан. Нам не нужно будет тотальный анализ, мы его сделаем лишь по тем дням, когда радист выйдет в эфир. Я думаю, что нам удастся вычислить эту машину.

– Молодец, Горшков. Умная у тебя голова, светлая.

 

Лицо Александра залила краска. Он машинально разгладил гимнастёрку и взглянул на начальника.

– Разрешите идти, товарищ капитан?  

– Погоди, лейтенант. В телеграмме в Абвер радист сообщает о готовности провести крупную диверсию на одном из предприятий города. Что ты думаешь по этому вопросу?

– Пока ничего сказать не могу. Если бы я захотел совершить диверсию, то выбрал бы для этого пороховой завод. Взрыв этого завода уничтожил бы половину Казани.

– Я тоже так думаю. Это наша с тобой вторая линия работы. Завтра на всякий случай сгоняй на завод, проинструктируй охрану. А сейчас иди, Горшков, работай!

 

Закрыв за собой дверь, Александр направился в кабинет, который занимали Грошев и Губайдуллин.

 

* * *

 

Ягодная и Адмиралтейская слободы Казани проснулись от сильного взрыва. От грохота зазвенели вылетевшие из окон стёкла, задрожали стены домов. Люди стали выскакивать на улицу. Небо над пороховым заводом окрасилось в багровые цвета. За первым взрывом последовали ещё несколько меньшей мощности. Тишину ночи разорвал вой пожарных сирен. Десяток пожарных машин помчались в сторону порохового завода.

 

Заметив растущее над заводом зарево, Александр Горшков быстро вышел на улицу. Мимо него пробежал местный дворник Гаврила: он был растерян и необычайно бледен. Мужчина тяжело дышал, но всё же сумел из себя выдавить:

– Сашка! Пороховой взорвался! Сейчас весь город на воздух взлетит. Я только что был у отдела милиции, там все об этом говорят.

 

Горшков хорошо знал по рассказам родителей о взрыве завода в августе 1917 года: тогда на город со складов завода обрушился град снарядов, которые унесли и искалечили сотни жизней.

 

К тревожной сирене завода присоединились сирены других заводов и фабрик. В городе началась настоящая паника. Наученные горьким опытом, люди хватали детей, документы и выбегали из домов. Вся эта неуправляемая толпа с ревущими от страха детьми устремилась сначала к железнодорожному вокзалу, а затем двинулась в сторону Первых Горок.

 

Военный комендант города, боясь дальнейших взрывов цехов предприятия, приказал остановить движение поездов по железной дороге, а пароходы, стоявшие в устье Казанки, отвести на 15-20 километров от города. По его приказу были подняты по тревоге воинские части, расквартированные не только в городе, но и в пригороде. Красноармейцы заблокировали улицы, не давая возможности мародёрам грабить опустевшие дома. Преступников, застигнутых на месте разбоя, расстреливали тут же. Часть бойцов блокировала территорию завода, другую часть военнослужащих бросили на тушение одного из горевших цехов.

 

 Горшков пробился сквозь заслон из солдат и оказался на территории завода. Он сразу понял, что горит лишь вспомогательный цех, в котором изготовлялась тара для транспортировки боеприпасов. На предприятии царила паника. Напуганные взрывом и пожаром рабочие, а это в основном были женщины, метались с криками между корпусами, не находя выхода с территории, так как по приказу директора все выходы с завода были заблокированы солдатами.

 

Заметив главного инженера, руководившего тушением пожара, Горшков подбежал к нему и, предъявив удостоверение сотрудника НКВД, потребовал, чтобы тот доложил обстановку.

– Что докладывать-то? Вы же сами видите, что здесь творится? Если мы быстро не собьём пламя, то оно перебросится на соседний корпус, и произойдёт самое ужасное.

– Я это и сам вижу и понимаю! – стараясь перекричать треск горящего здания, отвечал ему Горшков. – Вы мне можете сказать, что здесь произошло? Где взорвалось? 

– Могу сказать, что произошёл взрыв одной из стоявших в отстойнике вагонеток. Вон она лежит на разорванном боку. Что там взорвалось, я пока не знаю. Этими вагонетками мы вывозим готовую продукцию из главного корпуса в сушилку. Трудно даже представить, что бы произошло, если бы она взорвалась в сушилке. Завода просто бы не стало, ни корпусов, ни рабочих.

– Скажите, кто отвечает за эти вагонетки, и что там могло взорваться?

– Да никто за них не отвечает. Рабочие сами берут их при необходимости. После того, как вывезут продукцию, отгоняют сюда. Что там могло взорваться, ума не приложу. Вы же сами видите – это обычное корыто на колёсах, а та, что взорвалась, вообще была нерабочей. Три дня назад при выгрузке продукции у неё сломалась ось, и поэтому её отогнали в самый тупик отстойника. 

 

Неожиданно внимание Горшкова привлекли громкие крики солдат, которые с трудом поднимались со дна неглубокого оврага. Как ему показалось, бойцы были пьяными. Он направился в их сторону. Увиденное поразило его: взрывом была повреждена труба, по которой качался чистый спирт, используемый для промывки пороха, и из неё он тёк в овраг. Солдаты, вместо того, чтобы принимать участие в тушении пожара, ринулись в этот овраг, на дне которого было чуть ли не по колено спирта. Солдаты черпали его пилотками, касками и пили. Многие из них падали прямо в спирт, будучи не в силах выбраться из оврага. Горшков с минуту понаблюдал за небывалой солдатской радостью и, выхватив из кобуры «ТТ», сделал несколько выстрелов в воздух, чтобы привлечь внимание солдат.

 

– Назад! Назад! Сволочи! Вас сюда прислали помогать тушить пожар, а вы что делаете! Да я вас всех здесь перестреляю без суда и следствия!

Он ещё несколько раз выстрелил в воздух и стал перезаряжать свой пистолет.

– Ты что делаешь, лейтенант! – закричал один из солдат. – Пусть люди напьются. Может, это для многих в последний раз в жизни. Завтра же всех погонят на фронт! 

 

– Что ты сказал?! Да я тебя за эти слова! – он направил на него свой пистолет и нажал на курок. Выстрела не последовало, пистолет дал осечку. Пока он передёргивал затвор, солдат растворился в пьяной толпе выбравшихся из оврага. Заметив пробегавшего мимо капитана с группой вооружённых солдат, Горшков остановил их и приказал задержать всю эту возбуждённую алкоголем солдатскую толпу, а сам побежал к главному инженеру, который продолжал руководить тушением пожара. Вскоре огонь был локализован, а через час и потушен. Усилиями рабочих предприятия, солдат и пожарных был предотвращён взрыв предприятия.

 

В тот же день вечером в здании республиканского НКВД состоялось совещание, на котором присутствовало партийное руководство республики. С докладом выступил начальник наркомата, комиссар третьего ранга. Он обвинял руководителей предприятия в попустительстве врагам народа, говорил о недостаточной работе с охранниками, которые позволили пронести на территорию предприятия взрывное устройство. То, что это диверсия, никто из присутствующих не сомневался.

После него выступил директор завода, а затем и главный инженер. Оба заверили руководство республики, что остановки предприятия не будет. Данная информация вызвала у всех вздох облегчения. 

 

После совещания Горшкова пригласил к себе начальник отдела.

– Что у тебя по радисту? Тянуть больше, товарищ Горшков, нельзя. Руководство наркомата взяло этот вопрос на особый контроль и требует, чтобы мы с тобой форсировали эту операцию. Ты не мальчик и наверняка сам хорошо понимаешь, что после диверсии на пороховом заводе Москва потребует чьей-то крови. Вот наши и решили, что лучшим ответом будет ликвидация немецкой агентурной сети в городе.

 

– Товарищ капитан! О какой сети идёт речь? Ведь у нас с вами пока ничего нет. Это лишь наши догадки. 

– Ты брось, Горшков. Сеть есть, и твоя задача доказать это. Сам посуди, радист, водитель, человек из Казани или Юдино – это уже три.  Разве – не сеть? Да ты не стой, садись. Давай, докладывай, что ты там наработал?

 

Александр посмотрел на раскрасневшееся лицо начальника отдела, на его блестящие от возбуждения глаза и невольно подумал, что ему, похоже, накрутили хвост, вот он и хочет показать им, что у нас кое-что есть. Возражать было бесполезно.

 

– Товарищ капитан, у нас действительно пока ничего существенного нет. После нашего с вами разговора прошёл всего день. Сегодня наметили отработку сотрудников железной дороги, но сами видите, всё сорвалось из-за взрыва. 

 

Лицо капитана изменилось. Маска добродушия и дружеского расположения куда-то исчезла. Перед Горшковым сидел совершенно другой человек, который чеканил слово за словом. 

– Вы, наверное, забыли, товарищ Горшков, в какое время мы с вами живём. Идёт война, жестокая и кровопролитная, уносящая ежедневно тысячи человеческих жизней. Сейчас нельзя расслабляться. Вот кто-то из нас зевнул, в результате – диверсия на предприятии. Кругом нас враги. Может, вы забыли, о чём говорил товарищ Сталин? Я могу вам напомнить!

 

Он перевёл дыхание и вдруг ударил кулаком по столу.

– Если завтра, товарищ Горшков, вы не предоставите мне новые данные по вражеской группе… 

Он не договорил, но и без этого Александру стало ясно, что его ожидает в ближайшее время…

 

* * *

 

Пион, он же Иван Проценко, резидент немецкой разведки в Казани, нервно ходил по комнате Зои – радистки диверсионной группы. Он был взбешён текстом полученной из Абвера шифровки: немцев не устраивала совершённая его группой акция, и они требовали от него более реальных результатов.

 

«Может, они в чём-то и правы, – подумал Пион. – Ведь нам не удалось уничтожить ни сам завод, ни остановить его работу хотя бы на несколько суток».

– Ты знаешь, Зоя, а я с ними согласен, – неожиданно произнёс он. – Если отбросить все эмоции, то я и сам рассчитывал на больший эффект этой акции. Сейчас мы с тобой знаем, что завод не только не остановил выпуск продукции, но и, наоборот, увеличил…

 

– Может, ты всё-таки сядешь? У меня уже в глазах рябит от твоего хождения.

– Что ты мне указываешь? – вспылил Пион. – Ты знаешь, что казанский пороховой завод – единственный в советской России, который сейчас работает на полную мощь? Все другие заводы уже под немцами, поэтому Абвер так хотел, чтобы мы его уничтожили. Ясно тебе?

 

– Ну не вышло в этот раз, выйдет в другой. Как говорят умные люди – ещё не вечер…

– Ты меня не заводи, Зоя. Неужели наш человек не мог положить взрывчатку поближе к сушильному цеху? Почему он не сделал то, о чём я его просил? – выкрикнул он ей в лицо.

– Вот он сейчас придёт сюда, ты его об этом и спроси. Лучше подумай, как мне теперь выходить на связь? Вчера водитель погиб при задержании. Как его вычислили чекисты, я не знаю. Из города выходить в эфир очень опасно, они могут быстро засечь это место. 

– Ничего страшного. Выйдешь один раз из города, а там придумаем что-нибудь. А за то, что он погиб, нужно благодарить Бога. Было бы намного хуже, если бы его взяли живым.

 

Проценко замолчал, так как услышал шаги за входной дверью. В неё осторожно постучали. Зоя направилась к двери.

– Почему вы не выполнили приказ? – глядя на вошедшего мужчину, спросил Пион. – Почему вы заложили заряд не в ту вагонетку? Вам же чётко было сказано, чтобы вы положили в вагонетку под номером два. 

 

Лицо диверсанта стало красным и потным. Он сел за стол и отложил в сторону костыль.

– Я вас ещё раз спрашиваю, почему вы не выполнили мой приказ?

– А вы сами проникли бы на этот завод и положили бы бомбу в нужную вам вагонетку. Вы думаете, у меня там было время рассматривать их номера? Я откуда мог знать, что данная тачка в нерабочем состоянии? Вы мне об этом говорили? 

 

Пион заскрипел зубами от охватившего его приступа злости, но сдержал себя и, глубоко вздохнув, продолжил:

– Хорошо. Мы оба виноваты в этом срыве. Давайте забудем наш разговор. Вы правы, но ошибку нужно будет исправить.

– Что-о-о? – вырвалось у Романова. – Вы думаете, я сумасшедший? Сейчас, когда охрана просто сошла с ума, проверяя всех и всё, когда весь завод наводнён чекистами…

Он не договорил. От волнения и возмущения у него перехватило дыхание.

– Не напрягайтесь, Романов, я просто пошутил. Взрывчатку пронесёте прежним способом, в полой части своего костыля. Главное, найти взрывчатку.

 

Утром следующего дня Пион медленно шёл по узкому переулку. Он остановился у небольшого, покосившегося от времени дома и, оглядевшись по сторонам, направился к калитке.

– Привет, Учитель. Тебе привет от Вильгельма, – произнёс он.

Рука мужчины, державшая рубанок, слегка вздрогнула. Он прекратил стругать доску и посмотрел на стоявшего в дверном проёме мужчину. Взгляд его небольших глаз был недобрым, словно перед ним стоял не человек, а дикий зверь. Он явно не спешил с ответом. Заметив в глазах гостя лёгкое замешательство, он как-то буднично ответил на пароль.

– Спасибо за привет! Как чувствует себя его супруга?

Пион с облегчением вздохнул и предложил пройти в дом для разговора.

– Зачем в дом? Говорить можно и тут. Видишь, здесь же никого нет.

– Хорошо, уговорил. Для тебя я – Пион, и с сегодняшнего дня ты, Учитель, поступаешь в моё непосредственное распоряжение. Надеюсь, это тебе понятно. Сейчас меня интересуют два вопроса. Первый. Я хотел бы узнать, сколько у тебя в запасе взрывчатки? И второй вопрос: ты по-прежнему работаешь на маневровом паровозе при пороховом заводе?

 

Учитель хитро улыбнулся. Достав из кармана кисет с табаком, он свернул цигарку и, присев на табурет, закурил. 

– Взрывчатка есть, но её немного. Килограммов пять или шесть, не больше. По второму твоему вопросу, Пион, могу сказать, что с начала войны меня сняли с маневрового, и теперь я работаю сцепщиком вагонов и на территорию завода не вхож.

 

Проценко пристально посмотрел на него. Он, похоже, не совсем верил Учителю, считая, что тот умышленно принижает возможности.

– Хорошо. Это меняет дело, но не отменяет его, – тихо произнёс он. – За годы работы на пороховом заводе ты наверняка изучил систему его охраны. Кроме тебя никто не сможет переправить взрывчатку на предприятие. А пока нужно привези взрывчатку домой. Пусть она будет у тебя под рукой.

 

Учитель не стал говорить, что она уже два года хранится у него дома. Он посмотрел на Пиона, и ему бросилось в глаза, что рука гостя по-прежнему находилась в кармане полупальто, где, по всей вероятности, было оружие.

 

– Вот, возьми, это просили передать тебе, – сказал Пион и вытащил из-за пазухи свёрток, перетянутый бечёвкой. – Деньги сразу не трать, чтобы не вызвать подозрение у людей. 

– Меня учить не надо. Я учёный! 

– А я и не учу. Я просто напоминаю тебе об опасности. Всякое в жизни бывает, стоит расслабиться на минуту – и пропал. Я зайду к тебе на следующей неделе. Если не всё спокойно, поставь на подоконник герань. Это знак опасности. Усвоил, Учитель?

Тот промолчал. Проценко направился к калитке. Учитель проводил его взглядом и сплюнул. Перекрестившись, он взял в руки рубанок и продолжил стругать доску.

 

Пион не торопясь шёл по улице. Иногда останавливался и проверялся на наличие слежки. Он стал делать это после того, как на этой неделе внезапно пропал один из его диверсантов. Он не знал его судьбы и поэтому не исключал, что его могли задержать чекисты. Сегодня он получил очередную шифровку от хозяев из-за линии фронта, которые требовали более активных действий и установили срок проведения очередной диверсии на заводе: именно в самый большой праздник советского народа должен быть взорван пороховой завод.

«Неплохо придумано, – размышлял Пион, шагая по улице. – Это будет настоящий удар по военной машине Советов». Он остановился и нагнулся, словно завязывая шнурок на ботинке. Оглянулся: улица была пуста, лишь две женщины стояли около ворот и мирно разговаривали.

 

* * *

 

Горшков нажал на кнопку звонка. Дверь кабинета открылась, и на пороге появилась фигура конвойного.

– Отведите арестованного, – устало произнёс Александр.

Арестованный накануне немецкий диверсант дал показания. Стенографистка в углу кабинета молча записала их.

«Пион, судя по показаниям арестованного, человек неглупый. Он наверняка уже знает об исчезновении своего человека. Следовательно, если диверсант и сдаст явку резидента, то рассчитывать на то, что тот будет находиться в адресе, минимальна, – думал Горшков. – Итак, что мы имеем на сегодняшний день? Арестованы два агента. Два других остались на воле. Кроме них – резидент, радист и человек, у которого псевдоним «Учитель». Выходит, их как минимум пять человек. Это достаточно много».

Закончив писать, стенографистка вышла из кабинета, оставив на столе протокол допроса. Горшков положил его в папку и, разгладив складки на гимнастёрке, направился в кабинет начальника.

 

* * *

 

Проценко сидел на скамейке в парке спиной к Романову и внимательно слушал его доклад о встрече с однополчанином.

– Ты уверен, что Тарасов сбежал с фронта и сейчас находится на нелегальном положении? Может, это подстава НКВД? – спросил он.

– Утверждать точно не могу, нужно проверить. Но кто его мог просто так отпустить с фронта? Вот я и подумал, что он просто сбежал с передовой. И ещё: он почему-то одет в шинель с петлицами младшего лейтенанта. Насколько я помню, он был сержантом, а здесь – офицер.

 

Романов замолчал, ожидая, что ему на это скажет Пион.

– Нужно всё проверить, прежде чем привлекать его к нашей работе. Это первое. Второе: как его использовать в нашем деле, если он находится на нелегальном положении? Да он нас всех засветит.

– Я не знаю. Вы же главный, вам и решать. Я просто доложил вам об этой встрече и ничего более.

 

Романов замолчал, Пион тоже не спешил с ответом.

– Ты ничего за эти дни не заметил? Ну, например, слежки или ещё чего-нибудь подозрительного?

– Если бы я это заметил, то неужели бы я пришёл на встречу. Пока всё тихо.

– Жди сигнала. И ещё: ты особо не общайся с этим человеком, можешь сгореть.

– Хорошо. Я присмотрюсь к нему, но, если бы он работал на НКВД, я бы догадался.

– Моё дело предупредить тебя, а остальное – дело твоё.

 

Пион встал и быстро направился из парка. Романов оглянулся и увидел удаляющуюся мужскую фигуру. «До сих пор мне не доверяет, – с обидой подумал он. – А может, и правильно. Мало ли что? Ведь я ему тоже до конца не верю. Вот рвану завод, получу деньги и поминай как звали». Он поднялся со скамейки и, опираясь на костыли, медленно двинулся в сторону дома.

 

* * *

 

Стоял ноябрь. До праздника Октябрьской революции оставалось несколько дней. Романов Павел, завербованный немецкой разведкой, сидел на лавочке, отложив в сторону костыль. Пион увидел его ещё издалека. Он присел рядом и, достав из кармана папиросы, закурил.

– Что нового? – тихо спросил он. – Ты чист? На днях взяли Гнуса, будь осторожен. 

– Извини, но я не знаю этого человека. Во-вторых, прежде чем направиться на встречу, я проверился. Ничего опасного для себя не заметил.  

– Хорошо, Романов. Бережёного Бог бережёт, а не бережёного конвой стережёт. Всё равно будь внимателен, это приказ. Мне сейчас терять людей нельзя, тем более таких, как ты. И ещё: как с грузом? Операция назначена на седьмое ноября. 

– Всё хорошо, Пион. Значит, ждать осталось недолго.

 

Агент бросил окурок на землю и раздавил его костылём.

– Слушай, Пион! Ты помнишь, я тебе рассказывал о своём сослуживце? Ну, мы с ним ещё из окружения вместе выходили?

– Помню и что? Ты его проверил?

– Проверил. Что мне ему сказать? Ты готов с ним встретиться?

– Хорошо, я поверю тебе. Мне нужны надёжные люди. Завтра на этом месте.

 

На следующий день Тарасов сидел на лавочке и пытался отгадать, откуда появится человек, назначивший ему встречу. Недалеко от этого места стояла легковая автомашина, в которой находились чекисты, среди них был и Горшков.

Пион стоял в подъезде дома, напротив которого находилась лавочка, и внимательно наблюдал за Тарасовым. Убедившись в безопасности, он вышел из парадного и, подняв воротник пальто, направился в сторону Александра. Сев на лавочку рядом с ним, он закурил.

 

– Это ты человек Романова? – тихо спросил он Тарасова. – Он много рассказывал о тебе.

– Да, – коротко ответил ему Александр. – Мы с ним служили в одной роте.

– Значит, тебе нужны деньги, и ты готов сделать всё, что угодно, лишь бы заработать их? У меня есть такая работа.

 

Он замолчал и, бросив недокуренную папиросу себе под ноги, раздавил её носком сапога. Затем внимательно посмотрел на Тарасова, стараясь угадать, о чём тот сейчас думает. Неожиданно в нём возникло сомнение, которое быстро переросло в недоверие: чем это было вызвано, он не мог понять. Пион замолчал и посмотрел по сторонам.

 

– Давай встретимся завтра здесь в это же время, – тихо произнёс резидент. – Я сегодня не готов к разговору.

Пион встал и направился в сторону посёлка Игумново. Он отошёл от места встречи метров на сто, как услышал у себя за спиной топот сапог. Пион успел оглянуться, прежде чем на него навалились оперативники и скрутили ему руки.

 

* * *

 

Утром следующего дня Романов, ковыляя на одной ноге, подошёл к месту, где была заложена взрывчатка и, отодвинув в сторону металлическую задвижку, стал укладывать в образовавшийся паз детонатор. Он посмотрел на восток, где всходило солнце, и не заметил, как к нему сзади подошли два сотрудника НКВД и встали у него за спиной. Заложив детонатор, он поднялся с земли и замер от неожиданности, увидев двух молодых мужчин.

– Гражданин Романов, вы арестованы, – произнёс один из них.

Романов хотел что-то ответить, но от страха потерял дар речи. Костыль выпал из его руки, и Павел чуть не упал на землю. Но чекисты вовремя подхватили его. Они отвели его в сторону, освобождая место для работы сапёрам. 

 

После задержания Пиона сотрудникам НКВД потребовался месяц активной работы, чтобы полностью ликвидировать немецкую агентурную сеть в Казани.