Алексей Остудин. Стихи

СПАСИБО ЗА СИБАС

 

Ужасен не щит Караваджо, но меч, что срезает углы –

вода умирает от жажды, бросается тень со скалы.

Хлебаешь, с похмелья монголый, порядком прокисший бульон –

воркует зарезанный голубь, а файлы стирают быльём,

разогнуты футы и нуты, попробуй управиться сам –

порывистый ветер попутай пощёчиной всем парусам,

чтоб лопали вольницу смачно, не пили Аврору зазря,

Гомера, обнявшего мачту, с восторгом встречала земля,

но город, похожий на дыбу, вращая рычаг нарезной,

тебя подсечёт, словно рыбу, предложит пройти за блесной,

где, в общей системе созвучий, болтается стая грачей

на поясе ночи дремучей, как связка тюремных ключей.

 

НА ПЕРРОНЕ

 

                             …здесь будет город-сад

                                                   Маяковский

 

Не машет май в саду руками тёплыми.

Пришла беда в наш маленький кишлак –

Опять зима, и вата между стёклами,

мороз не устаканится никак.

 

Разбрызганных созвездий какофония,

и тьма почти библейская уже,

один кукую на зелёном фоне я,

окрестности застряли в монтаже.

 

Добра ко мне природа, как буфетчица,

обиделась, но сдачи не даёт.

Закат ангиной болен и не лечится –

смотри, какое зарево ревёт.

 

Вот собрались на станции засранцы и

сухой мороз клюют, как чистый спирт –

им не уйти вовек из авиации,

их за ошибки Родина простит,

 

мне с ними ворошить ещё историю,

где стыд сплошной и лампочки osram.

Но свой коллайдер всё-таки дострою я,

вот так и передай своим послам.

 

НОСТАЛЬГИЯ

 

Великую империю поправ –

в развале поучаствовал невольно –

по полной оторвался, как рукав,

а счастья нет – но есть покой и «volvo».

 

Пока свистком размахивает рак,

и лебедь не найдёт свои балетки,

и щука подо льдом тоскует, как

потерянная варежка на ветке,

 

не выйти из зверинца сразу вон –

дверная накосячила цепочка.

Понравится какой-нибудь смартфон,

подумаешь – прощай, вторая почка,

 

наверно, проще кинуться с моста,

рискуя на корягу напороться,

но остаются светлые места

от пятновыводителя на солнце,

 

пока воспринимаешь без помех

отчизны необъятные просторы,

где столько женских тел сосками вверх,

что постоянно тянет в эти горы.

 

НЕСВАРЕНИЕ МИРА

 

Создан мир из картонных коробок,

где и ты паковаться изволь –

выдающийся, как подбородок,

упоительный, как алкоголь.

 

Набирая цвета понемногу,

за тобой подтянулись след в след –

куст сирени, на босую ногу,

и, на скорую руку, рассвет.

 

Как часы, переводишь дыханье

над блуждающим нервом свечи.

Смерч, такая пружина в диване,

нагибай – и до неба скачи,

 

но объём не вмещается в плоскость,

значит, снова система крива.

Зеленеет берёза от злости,

и качает права-мурава.

 

Почему, как расстёгнут ошейник,

контролёру на всё наплевать –

отвечающий за освещенье,

бросил свечку и лезет в кровать?

 

Выбирая другую основу,

на потеху друзьям-босякам,

надеваешь свой фартук фартовый

в день, когда пал последний секам.

 

ВТОРОЕ ДЫХАНИЕ

 

Обветренной губы болит треска,

«Аквариум», и джаз на грани фолка,

по лезвию бегущая строка,

висящая на ниточке двустволка,

 

и молодость, и боты в соцсетях,

больные, но живучие поэты,

зажавшие в загашнике пустяк –

по три-четыре сотки Интернета,

 

в надежде, что удастся может быть,

дождавшись урожая терпеливо,

у Млечного пути перекурить,

насущный хлеб забулькивая пивом –

 

гуляя Эбби роуд поперёк,

почёсывая пятку Ахиллеса,

не каждый что-то путное изрёк,

жалея остальных, идущих лесом,

 

где невозможно тень перешагнуть,

сороки шелестят засохшим скотчем,

опять любовь теснит младую грудь,

пора бы с ней завязывать, а впрочем…

 

СТУДЕНТКА

 

В троллейбусе доехали не скоро,

она в шершавых стёклах золотых

протаивала пальцами узоры

щекотные, как буквы для слепых.

 

Бежали через двор, большой и зябкий,

когда из сумки выскользнула вдруг

жестянка леденцов – такая взятка,

чтоб из общаги выкурить подруг.

 

Обкусывали с варежек ледышки,

мигал на подоконнике утюг.

Такая вот любовная интрижка,

а не роман какой-нибудь виктюк.

 

ЯЛТИНСКИЙ ПРОГОН

 

Луна в облаках отмычала и вся изошла на филей.

Суда подползают к причалу на лапах стальных якорей,

где виснут пернатые яхты и тычутся клювом в ладонь –

им крошками с бухты-барахты просыпался дождь молодой,

 

маяк пучеглазый в серёдке на волны вскарабкался вдруг,

и море блестит, как селёдка и свеженарезанный лук.

В тиши выгребаешь весловно начальник окрестных наяд

катать каменюги по склону, что, лбами сшибаясь, искрят.

 

Сквозняк заболтался на рее, и кажется чайке рябой –

за гвоздиком не заржавеет, и персик с пушком над губой.

Сорвёшь этикетку привычно, почувствовав старую дрожь,

но в пальцах горящую спичку, боясь расплескать, сбережёшь.

 

Сквозь сито космических вмятин проскочит комета, как мышь.

Не утро, а нате в томате – с похмелья ворчишь, Кибальчиш.

И, взглядом погуглив, пугливо туда, где открыто с восьми,

пойдёшь за разбавленным пивом, чтоб лечь за свободу костьми.

 

ПОЕЗД НА ЧАТТАНУГУ

 

Порой таких чудес нароешь в инстаграме,

Чукотка в сентябре, какой-нибудь Прованс –

как хорошо не пить в России вечерами

компот, по три часа разглядывая вас.

 

Олени разбрелись по солнечному кругу,

вокруг горят снега, начищены, как медь

корнета-а-пистон в пути на Чаттанугу,

но не спешит чу-чу ломать свою комедь.

 

На волю из штанов не сыплются опилки,

погода не ведёт незримую войну –

дрожит локомотив, как огурец на вилке,

блестящий и проклёпанный во всю длину,

 

его вдохнёт тоннель, чтоб притереться вкратце –

мурлычет, словно кот, очередной перрон.

Надумал старый дуб к рябине перебраться –

пыхтит, пока щелбан не выпишет тромбон.

 

Возник не он один, раздухарясь без нужды.

Вон девушка едва видна сквозь лёгкий джаз –

вдруг кто-то на ходу протянет хобот дружбы,

лысеющим хвостом за поручни держась.