Аскар Богданов. История одной любви (рассказ)

Как-то утром, часов около девяти, я оказался в районе речного порта – кого-то провожал. Захотелось перекусить, и я зашел в кыстыбейную. Кафе «Кыстыбый» было известно узкому кругу как очень уютное место, где можно хорошо поесть в приличной и даже несколько романтично-ресторанной обстановке за небольшие деньги. Более того, в наши дни я сводил туда буквально всех друзей (местных и приезжих). Там мы устраивали посиделки, встречаясь с однокурсниками, дабы отведать кыстыбый как редкий вид татарской кулинарии. К сожалению, с полгода назад заведение прекратило существование, уступив помещение более прибыльному бизнесу... Но история, которой я невольно стал свидетелем, осталась…

Я был единственным и, скорее всего, первым посетителем в это утро. Набрав нехитрой снеди, с аппетитом приступил к её поглощению. Сидел я лицом к раздаче. Несмотря на некоторую гламурность для совкового заведения (например, наличие кабинок полуоткрытого типа), обслужить себя каждый посетитель должен был сам – набрать на поднос еды, питья и даже спиртного на разлив и расплатиться на кассе. В этот момент в кафе вошла парочка бомжеватого вида – мужчина и женщина. Казалось, они всю ночь провели за питием.

Тогда отношение к таким людям не было столь категоричным. Спивались все – интеллигенты, рабочие, директора, приличные (и неприличные) женщины. В их облике не было ореола романтики, но был отпечаток личной драмы, творческой или производственной неурядицы.

Нецензурная брань, попросту говоря, трёхэтажный мат, которым они разговаривали друг с другом, диссонировал со всей обстановкой чудесного утра. В их диалоге не было живого места, хотя иногда проскальзывали слова, несущие смысловую нагрузку: «Ты где вчера была?..» (эпитеты, характеризующие ответчицу, её родственников и весь род людской). – «А ты…» (художественный свист).

Весёленькая парочка набирала на подносы салаты, вторые блюда и питьё, – какие ни есть, но средства у них, видимо, были. Дама, расплатившись, первой отошла от кассы и двинулась к столикам. Пройдя три-четыре шага, она вдруг стала терять сознание. Колени её подогнулись, поднос вывалился из рук, она рухнула на пол и забилась в конвульсиях. Спутник подскочил к ней, бешено жестикулируя и взывая к окружающим. В то же время сам он будто находился в оцепенении и не мог помочь ничем путным лежащей у его ног женщине. Обильно посыпаемые матом, выскочили посудомойки, поварихи, уборщицы, кассир и солидная дама, по виду бухгалтер или администратор заведения. Совместными усилиями они уложили бедную женщину на поставленные рядком стулья, вызвали скорую помощь и стали наблюдать за несчастной. Видимо, это был обычный эпилептический припадок. Солидная дама расцепила пострадавшей зубы большой ложкой, оставив её во рту. Затем со спокойным видом удалилась, дав знак всем расходиться по рабочим местам – всё, мол, будет в порядке.  Кое-кто ушёл, но многие остались и вместе со мной стали свидетелями дальнейших событий…

А они оказались совершенной неожиданностью. Мужчина, не далее как несколько минут назад матерящий свою спутницу на чём свет стоит, опустился перед ней на колени, называя прекрасными словами. Милая, восхитительная, единственная… Слова были самые обычные, но как они были сказаны! Вряд ли даже великий актёр мог передать эти эмоции. Это было искреннее, обнажённое излияние собственного чувства. Словно по мановению волшебной палочки, матерные слова исчезли из его речи, лишь изредка появляясь в этом удивительном признании, когда накал чувств говорившего достигал апогея. Он умолял возлюбленную не оставлять его одного на всём белом свете, корил себя за невнимательность, чёрствость, давал обещания измениться немедленно и жить далее только для неё, призывая в свидетели небеса, Создателя и окружающих. Он увещевал неизвестно какого волшебника, чтобы тот спас эту женщину для него и обещал ему за это любую награду, вплоть до самой своей никчемной жизни. Сейчас я не могу вспомнить и четверти слов признания. Но ощущение…  Это ощущение чего-то прекрасного, запредельного, что есть даже в самом низком и омерзительном, осталось со мной… Последователи Будды говорят: «Цветок самого прекрасного лотоса появляется из грязи».  Может быть, это называется словом Бог. Ведь Бог – это любовь.

Мужчина тем временем, не теряя пафоса речи, поминал недобрым словом «скорую», которая не ехала спасать умирающую. Вся сцена заняла не более пяти минут: очнувшись от созерцания, я обнаружил в руках у себя надкушенный кыстыбый.

Мужчина, утомившись от бурных излияний чувств, положил голову на замызганную блузку любимой. Наступила неестественная тишина. Женщина стала приходить в себя, веки её дрогнули, глаза приоткрылись. Она подняла слабую ещё руку и медленно, с трогательной нежностью, запустила пальцы в пепельно-серую шевелюру мужчины, поглаживая давно не мытые слежавшиеся пряди. Не было сомнений, что она, будучи в обмороке, слышала все его слова, по её лицу ручьём бежали слёзы…

Происходило ли то, что написано выше курсивом, мне неизвестно. Можно предположить, что сказка закончилась так. На самом деле, положив на тарелку недоеденный кыстыбый и не притронувшись к другим блюдам, я вытер салфеткой руки и демонстративно покинул заведение. Шагая по залитому ярким солнцем тротуару, вдыхая девственный аромат воскресного утра, я бормотал про себя упрёки злосчастной парочке, которая испортила аппетит и настроение. Неожиданно стало ясно, что аппетит тут не причём. У горла стоял горячий давящий ком. Помышлять о еде в таком состоянии было просто немыслимо. Случившееся, которое казалось прежде омерзительным, предстало вдруг трогательным и восхитительным.

Признаюсь, до сих пор, по прошествии многих лет, эти противоположные чувства вспыхивают во мне одновременно, когда я вспоминаю эту ничем не примечательную историю. Детали стёрлись из памяти. Но я прекрасно помню, что ком исчез из горла, и грудь моя наполнилась неожиданной свежей радостью.

Навстречу теперь шли совсем другие люди. Внешне они по-прежнему были унылые, жалкие, озлобленные, безразличные ко всему, но я уже знал, что это всего лишь маски. Что внутри они прекрасные и возвышенные, только очень скрытные, боящиеся, что кто-то заметит их сентиментальность, их истинное лицо – лицо Бога, может быть.

Отчего не говорим мы замечательных слов своим близким и возлюбленным, детям и родителям, друзьям и соседям? Нас приучают доказывать всё поступками, а затем молчать о них, исполнившись важности от содеянного. Редко кому из нас доведётся прочесть первые строки Евангелия от Иоанна (не от Матфея!), потому что оно идёт третьим или последним во всех изданиях. Иоанн начинает своё повествование так: «В начале было Слово, и Слово было у Бога. И Слово было Бог».

Вот так последними строками испорчен весь рассказ. Он приобрёл налёт божественной юродивости и сопутствующего ей неуместного пафоса. Не знаю, отчего я, человек столь далёкий от Бога, христианского и иудейского, мусульманского и кришнаитского, вставил эти строки в своё повествование. Право, глупо было бы полагать, что выкинь я эти строки, рассказ мой стал бы более привлекательным.