Айрат Бик-Булатов. Истории про мой город и простых людей

ЗА БАЛЕТ!

Маленькая драма разыгралась на автобусной остановке «Яшьлек», по старому «Московский рынок». Автобус ждал девочку. Юную балерину. Было уже больше десяти часов вечера. Она опаздывала: репетиция затянулась. А на Московском – последний 36-й, едет практически за город, в Залесный. Тут вся её семья. Папка, лысый, но в кепке (то снимает, то надевает), худощавый моложавый мужчина лет под сорок. Рядом жена. И ещё одна дочка, младшая. Ждём. Полный салон (ну ладно, полсалона!) злых после работы граждан, среди них выделяются две-три женщины старой закалки.

– Да мы поедем или нет?

– Да что это такое? Мы устали, домой хотим!

– Это что, ваш личный транспорт?

– Ездите на такси!

Папаше крыть нечем. «Ну потерпите ещё минуту, пожалуйста!» Эх, думаю, пожалуются они на водителя! А водитель... водитель за семью! За балет! Наверное, «по правилам» он не прав.

Кино длится уже минут пять-семь. Я начал смотреть с той минуты, когда возбуждённый мужик с середины салона (где он пытался уговорить кондуктора), побежал к водителю, нервно открыл окошечко и что-то прерывисто стал говорить. Я подумал: ну, бомж какой-то, просит бесплатного проезда, иначе чего он умоляюще прикладывает пальцы к точке, где кончается шея и начинается грудь.

Стояние затянулось, родители были уже на улице – ждали автобус, который из центра города привезёт их дочку для пересадки. Толпа орала. А водитель был за балет! И я подумал тогда, что я тоже за балет, хотя пассажиры были, наверное, правы...

Водитель через створку двери, ведущую в его кабину, смотрит по электронному табло, где тот, другой автобус, который дочку везёт. Видит, через сколько доедут, что-то говорит родителям, утешает что ли? Они улыбаются. Отец периодически забегает в автобус, пытаясь утихомирить волнующуюся толпу. У всех свой «балет», все устали и хотят домой...

Наконец, ещё с улицы крик матери: «Бегом!»

Ага! Приехала!

Забегает смущённая девушка... Волосы в пучок. На ногах чешки! Мама боится смотреть на толпу. «Убью тебя! Я сама буду разговаривать с вашим мастером! Что это такое? Надоели эти спектакли... Как я устала!». Мама с работы. Мама отлично понимает толпу. Юная балерина стоит потупив голову. Папа улыбается! Папа обнимает её. «Да не расстраивайся, всё в порядке уже!». 

Водитель гонит.

ВАСЬКА ИЗ ДОМА БРЕНИНГОВ

Ольга Арнольдовна Бренинг незадолго до смерти категорически отказывалась покидать квартиру на втором этаже здания аптеки. «Здесь родилась – здесь и умру!». В Казани начинали строить метро, должны были вестись подземные работы. Ей предлагали переместиться в комнату гостиницы «Совет», ныне Шаляпин Палас Отель, а она отказывалась... «Ну, крыша же может упасть, несчастный случай, вы можете погибнуть!» «Ну, умру так умру», – отвечала со спокойной улыбкой. Так и не убедили. Взяли с неё бумагу, что полностью берёт на себя ответственность, претензий ни к кому не имеет... Так и померла... 

Рудольф Арнольдович, её брат, большую часть времени проводил уже в другой квартире. Но приходил подкармливать кота Ваську, который никуда из квартиры не хотел деваться... Потом не стало и последнего из стариков Бренингов. 

Наследницей стала племянница, педагог музыкального училища Татьяна Арнольдовна Бренинг.

Этот дом я запомню на всю жизнь, хотя был там однажды, ещё при жизни Рудольфа и Ольги Арнольдовичей, в 2002 году. Здесь не было ни одной, кажется, вещи, младше 1950-го года, а большая часть вещей – и вовсе дореволюционной поры. Время здесь словно остановилось! В доме не было случайных людей. Долго считались они семьёй врага народа. Их отец, замечательный учёный, выдающийся аптекарь, фотограф и краевед, друг академика Арбузова, буквально спасал своими запасами лекарств казанцев в годы гражданской войны. Помимо нескольких европейских языков он выучил татарский, чтобы обслуживать пациентов из местных деревень. Арнольд Иванович Бренинг был назван врагом народа и расстрелян. Я видел его детей: они были живые хранители не только быта, но и духа, ритма жизни дореволюционной Казани.

Кажется, я был там ещё раз, когда нужно было сделать фотографии для моей статьи о них в наш с Олесей Балтусовой сотоварищи журнал «Квадратное колесо»... 

Но тогда, в первый раз, я оказался у них случайно, поразился и просто записал себе в дневник (социальных сетей же не было). А когда через год появился журнал, у меня уже был готовый материал. Мы дали его на вычитку старшим Бренингам, и неожиданно в ответ я получил целое письмо на двух, кажется, двойных листочках, исписанных мелко. Никогда ещё мои герои не писали мне письма, и такие трогательные! 

Я, в отличие от Бренингов, плохой собиратель, всё у меня теряется, ломается, я например, прошу друзей-художников не дарить мне картин, что-нибудь всё равно случится, рамка сломается, картина будет долго стоять на полу и как-нибудь испортится... Я был уверен, что письмо это, конечно, потерялось и выкинуто с макулатурой. Но неожиданно первый двойной лист этого письма – нашёлся! 13 лет письму! Я передал его в музей (ГМИИ РТ) и благодаря ему встретился с Татьяной Арнольдовной Бренинг. 

Вещи, которые я видел в доме, находятся теперь на временном хранении в музее (право собственности на них по-прежнему у семьи Бренинг). С квартиры на Баумана съехать-таки пришлось. Не соглашались, но им объявили: будут делать капремонт, не съезжаете – платите, как собственники... Да ещё как-то ночью забрались воры на чердак, украли бамбуковую полочку, которую Арнольд Иванович своими руками делал, фотографии, какие-то открытки, несколько самоваров... Потом несколько открыток с письмами от Артура Ивановича (брата Арнольда) оказались на известном самостийном книжном воскресном рынке на Тинчурина... 

Хорошо, что музей сделал у себя бренинговское пространство. Моё бывшее телевидение ухватилось за тему и попросило меня сделать сюжет. Мы с Татьяной Арнольдовной пришли в студию. Она принесла с собой несколько замечательных вещичек: кружевные перчатки, которым 101 год, лорнет, печати аптекарские, старинные визитницы с карточками...

В самой аптеке тоже есть бренинговский уголок с экспонатами, но там всё отреставрировано, шкафы новые, сделано помпезно, колонны позолоченные. «Зачем позолоченные? – спросила у ответственных за дизайн Татьяна Бренинг, – они же были одна чёрная, а другая зелёная?» «Так красивее», – заявили ей. 

О Бренингах и здесь есть стенды с информацией, всё как полагается, но кажется, они здесь уже не хозяева, они здесь просто в витринах. Кажется, духа знаменитой семьи больше осталось в пространстве Бренингов при Доме Сандецкого (ГМИИ РТ)... 

А Ваську даже я тогда запомнил, знатный был кот... 

Часы напольные, весы аптекарские, скляночки под стеклом и тихие призраки кружат вдоль колонн аптеки – одной чёрной и одной зелёной....

БОМЖОНОК

– А ты, миленький, масло-то сам возьми с холодильника, ходить уж совсем не могу, сыночек…

В конце апреля я обычно приезжаю в Зеленодольск к одинокой бабушке Валентине Ивановне Елантьевой и приношу ей гостинцы из Питера, от друзей. Бабушке нынче в июле месяце должно сполниться 88 лет… Её семью раскулачили в начале 1930-х, ходили они потом по деревням, побирались, лебеду ели.  Во время войны с двенадцати лет работала она на военном заводе, снаряды делала. Стояла, хрупкая, на деревянных колодках (без них до станка не дотягивалась) полную смену в неотапливаемом цеху, с тех пор ещё ноги-то себе застудила… Да и после жизнь не баловала, пережила и сына, и внука (чтобы лечить его, на какое-то время перебралась в Петербург, жила там, страсть полюбила пышки есть, и там-то появилась у неё подружка, годящаяся во внучки, доцент местного университета и моя коллега, с которой и я дружу, и вот от неё передаю теперь подарочки).  А потом – вернулась в Зеленодольск, из-за каких-то бандитов лишилась квартиры и живёт теперь в обшарпанной общаге на одной из окраинных улиц. Сразу за домом начинается сильно замусоренный овраг, на лужайке перед ним гуляют ленивые кошки, а за оврагом уже и лесок виднеется. 

– Бомжонок у меня был, а я над ним вроде как шефствовала. Я тогда в Петербурге жила, выхожу из Казанского собора под Пасху, вижу – сидит, а обуви-то и нет, ноги в полиэтиленовый пакет завёрнуты, шёл дождь. Я ему: чего ж ты без обуви? Ну, разговорились, так и так, мол, детдомовский. В 18 лет его выпустили, дали комнатку… А потом комнатку-то и забрали плохие люди, выбросили его на улицу. Я, говорит, каменщик, только у меня документов нету. Купила обувь ему. А на следующий день прихожу – опять без обуви сидит! Украли, говорит. «Ну что же ты! Пошли!» И купила ему вторую пару, такую же. Ты уж хоть привязывай на верёвочку, чай, заметишь, когда у тебя утащить-то хотят!.. «Ты что кушать-то любишь?» «Я, бабушка, кашу люблю». И стала я ему каждый день кашу носить, еду какую, в баню провожала, бельё купила, простое уж, дешёвое, но крепкое, в аптеку пошла, а у него же вся голова в язвинах, купила лекарства, мази, через некоторое время у него прошло всё, волосы начали расти! А к себе не могла его забрать, сама жила там на птичьих правах… Спросила, крещёный ли он. Нет, говорит. «А в Бога веруешь?» «Верю, бабушка!» Ну, я договорилась с батюшкой, и окрестили мы его. А потом у меня рука сломана оказалась. Наркоманы сумку украли, силой вырвали, ну и я на месяц оказалась выключена, не ходила к Казанскому. Прихожу – а мне и говорят: «Бабушка, бомжонка-то твоего убили! Такие же бомжи и убили!» Ух, как мне плохо было, долго не могла успокоиться, потом в церкви сделали мы по нему отпевание, и батюшка сказал: «Землю можешь отнести на любое кладбище»… Ты, может, суп-то будешь? 

«Нет, – отвечаю ей, – спасибо, бабуля. Только кофе допью. А вашу бы историю – Толстому, он бы из неё хороший рассказ записал». Валентина Ивановна лет двенадцать уже не выходит из дома, но оптимизма не теряет, хочет до ста лет дожить. Пару раз писала она заметки в газету «ЗОЖ» («здоровый образ жизни», маленькая газетка с рецептами для чтений в электричке), да это не то что заметки, а так, рассказ о себе в рубрику для поиска друзей по переписке. Я почитал эту рубрику тут же, у кровати Валентины Ивановны, там одна женщина пишет: «Жду «ЗОЖ», как младенец мамкину грудь». Надо же, думаю, для нас – такая пустяковая газета, и смотреть здесь нечего, а кому-то продлевает жизнь! 

И Валентине Ивановне начали приходить письма из разных краёв: из Ставрополя, Краснодара. Вот, думаю, знал бы – в подарочек бы ещё конвертов сунул. И однажды – так же через «ЗОЖ» – нашли её вдруг родственницы из Москвы, троюродные сёстры, их деды – братья родные. Приезжали даже как-то к ней эти сёстры. Как деда раскулачивали в 1932 году, она, трёхлетняя, смутно помнит. Дом был, железом обитый, ворота… Эти ворота потом в сельсовете стояли…

В свои 90 или почти 90 – пост держала. «Думала, не додержу, помру, попа уж позвала... но – сподобил Бог! А вот Господь таким, как мы, жизнь-то продлевает, спасибо ему! Цветочки вот посадила… Бог один – за всех молиться буду, за русских, за татар…»