БАТТЕРФЛЯЙ

Туман в городе сгущался, пар смешивался с влажным воздухом и исчезал. Она бросила сигарету на мокрый асфальт, зашагала в сторону входа, зачем-то обернулась, пару секунд постояла, задумавшись, и, растянув губы в подобие улыбки, открыла запасную дверь театра.

Яркий свет прожектора, хлопок, музыка, прямая спина, самый яркий макияж, грация и тонкость, облачённые в шёлк. Её прозвали баттерфляй. Она предпочитала называть себя мотыльком, вечно бьющимся у света. Но это лишь половина всей истории. Она стремилась к свету, но никогда не могла его познать, а момент, когда она бы достигла его, стал бы последним действием в её жизни. Восхищение, аплодисменты, букеты цветов – вот она жизнь, вечная погоня за светлым.
    
На скамейке сидит маленькая девочка, в руках у неё лента, намотанная на палочку (сделал папа). Она кружится, рисует ею узоры, смеётся. Когда шёлковая лента обматывается вокруг палочки, путается, она бежит домой, и папа вновь всё исправляет. Так до следующего раза.

С тех пор прошло немногим более двадцати лет.

В четырнадцать она увидела её, изящную, самую прекрасную из всех девушек на сцене, балерину. Всё действие разворачивалось вокруг неё, а она не прикасалась к сцене, а летала. Летала!

Первый вывих случился неделю спустя, она рыдала на полу в комнате, била себя по бёдрам, не ела. «Слишком жирная, жирная, неуклюжая... старая?...» Не пускала никого, похудела. Спустя неделю написала в дневнике: «Похудела в бровях».

Это не помешало ей, вопреки боли, танцевать. Она падала, но, стиснув зубы, повторяла плие. Крупные слёзы со звуком падали на пол и распадались на тысячи мелких капель.

Безжалостная по отношению к себе и амбициозная – такой она вышла на сцену театра. Более того, некогда неприметная героиня второго плана стала самой способной ученицей в балетной школе.
Дым следует за ней шлейфом, слишком контрастным для её утончённой красоты. Она с гордой осанкой доходит до гримёрки, закрывает дверь на ключ и заходится кашлем. Эти приступы порой длятся по нескольку минут, последний год до крови. Изо дня в день она выходит на сцену, скрывая боль, которая, подобно чёрной змее, опутала её хрупкое фарфоровое тело. Ночью она не спит, кашель нарастает в это время суток. Холодный пот выступает на коже, и тело бросает в дрожь.

Она – бабочка баттерфляй, за стеклом от всех и каждого. За ним она прячет душу. Люди довольствуются её оболочкой, точными движениями и обманчиво яркими глазами. Всё это лишь образ, заключённый в хрупкое тело. А истина – в моментах одиночества, в затуманенных на фоне темноты глазах, в которые просачивается мрак, в застилающей их пелене печали или высшего блаженства... Её зовут бабочкой, и она бьётся у лампы.

О кровоточащих и до уродства стёртых пальцах ног здесь принято молчать, это привычно для тех, кто посвятил себя искусству. Её именуют бабочкой...

Если бабочку подержать в руках, неизвестно, сможет ли она потом взлететь и вообще выжить после всех манипуляций с крыльями. У неё уже стёрли все яркие цвета, оставив лишь полупрозрачное тело и вечное обязательство. Бабочка.
– Я хочу детей, понимаешь?
– Но я не могу, у меня контракт!
– Тебе тридцать, когда ты собираешься родить? В сорок? Когда карьеру завершишь?
– Послушай, тебе важно лишь это?
– А тебе? Только твоё дело? Танцы перед толпой?
– Замолчи.

Утро начиналось с бокала крепкого напитка на голодный желудок и бутерброда. Этот перекус был вредным и даже запрещался, но обеспечивал ей шестичасовые тренировки. Корсет сжимал её ребра, благодаря его поддержке она не падала, ощущала опору. В последние месяцы её обнимали лишь прутья корсета. Она всё чаще задумывалась о семье. О любимом человеке и детях.

Ей – тридцать два. Лицо в зеркале становится всё старше, появляются первые намёки на морщины. Грим съедает кожу, она с ненавистью смывает его вместе с макияжем. Если сейчас возраст не заметен со сцены даже в первых рядах, то, когда подводит тело, видят все. 
Актёры никогда не теряют профессию, они могут играть всю жизнь. У балерин на этот счёт всё куда печальнее, годы убивают тело, движения становятся шаткими. Да и организм весом в сорок три килограмма при росте сто шестьдесят восемь не всегда справляется с нагрузками.

Больнее всего видеть, как подрастают юные девочки и становятся конкурентами в борьбе за место солистки.
«У балерин нет вредных привычек». У неё целых три. В довершение к двум известным – ещё и уныние.
Она знает точно: это выступление станет последним. Дело всей жизни идёт к логическому завершению. Страх за будущее гложет душу, но она устала бороться, устала видеть свою выдуманную жизнь, тратить время на поиски себя... В этом театре прошла её жизнь, целая жизнь, как один спектакль. Она сыграла так хорошо, что превратилась в образ, забыла, кто она на самом деле. Всё, что у неё есть сейчас, – заключение трёхмесячной давности от врача о том, что динамики нет.

Время ускользает, подобно шёлковой накидке с красивых плеч юниорок, оставляя лишь больную память о том, что было и чего уже не будет.
И вот она откашливается в последний раз в гримёрке от витающей в воздухе пудры. Худое лицо с тонкими чертами и выпирающими скулами, украшенное парой блёсток, с огромными ярко обведёнными глазами и удлиняющими их стрелками, смотрит в глубь зеркала, тревога сменяется уверенностью.

Она встала, оглянулась на своё отражение, нервно погладила исхудавшими руками подол балетного костюма – одного из самых прекрасных за всю её карьеру: он напоминал цветок чёрного лотоса на фоне космоса, усеянного звёздами.
Сделала шаг из-за кулис, тотчас спина её выпрямилась, голова гордо поднялась, плечи расправились, и она выпорхнула на сцену.
Пачка отливала тысячами искорок, взгляд ранил острее любого лезвия...

Некоторые люди рождены, чтоб порхать.
Вопреки тьме внутри, она полетит к свету.
Дотронувшись до пола кончиком носка, она вспорхнула в жете. Оно было настолько изящным, что она, взлетев, более не коснулась пола.
Слишком низменным был этот мир.
Она вспорхнула, сделав короткий резкий вдох в грациозном, но незавершённом полёте.
Бабочка упала на сцену. На неё посыпались осколки молчания, затем зал удивлённо охнул. Недоумение накрыло всё пространство, а она с улыбкой и взглядом, обращённым вверх, на купол театра, улетела со сцены. Навечно.

Мотылёк у свечи умирает,
Чтобы вечно пылала свеча