Булат Безгодов. Судьи и правосудие (отрывок из романа «Влюблённые в Бога»)

Шестеро крепких парней с железными прутьями и молотками встали возле двери. Цепляли^[1] тупо и бездарно. Стучали в дверь, просили родителей пригласить меня, дескать, старые приятели наведались. Соседи несколько раз вызывали милицию, но те успевали скинуть железки и молотки в мусоропровод или спрятать в подъезде. Изо дня в день, с утра до вечера пацаны стояли, чтобы выцепить меня. Изредка стояли на улице возле подъезда. Даже с родителями выйти из квартиры не представлялось возможным, поскольку родительское присутствие в таких случаях никогда не считалось преградой. Всю жизнь сидеть в квартире я не мог. Покровителей у меня не было. Оставалось одно –  присоединиться к местной гопоте. На рассвете выбрался из квартиры. Весь день болтался по микрорайону и вечером пришёл на стадион, на сборы. Подошёл к ребятам, поздоровался, ответил на вопросы. Вот и всё. В тот же вечер взрослые ребята созвонились с «кировскими» и просто сказали: «Этот человек с нами». Вот и весь вопрос.

Я попал в младший возраст. Мы стояли в кругу и слушали старших ребят. Со стороны выглядело всё довольно прозаично. Младшие делали вид, что вникали, и были похожи на послушных солдат, даже стояли, сомкнув ступни. Если затекала одна нога, то переносили вес на другую. Старшие крутили ножи или чётки в руках, небрежно сплёвывали. Ноги на ширине плеч, руки для важности на груди или на поясе, плечи расправлены, подбородки кверху. Большая часть старших замечания вставляли изредка. Говорил один, по прозвищу Турбо, говорил возмущённо, жёстко и патриотично:

– Пройдитесь по дворам, что за пьянь по коробкам шатается? Иду вчера по шестой коробке, там какие-то сивые бухари меня окликают, сигарету просят. А чё галевские у нас гуляют как у себя дома? Я что-то никак не вкурю! – Турбо посмотрел на всех с недоумением. – Вы чё, ребята, за районом не следите? Совсем расслабились, люди. Лето? Куражи? Чтоб сегодня же всех разогнали. И вообще, по всем дворам пройдитесь. Руслан, ты будешь ответственным, за это с тебя спросим. Арматуру нарезали?

– Сотню штук, – откликнулся Руслан.

– Раскидайте по тайникам, в случае войны, чтобы в каждом дворе были арматуры. Чтобы всегда была под руками. Коктейля двадцать бутылок нужно, этим займётся Макар. Чё приуныл, Макар? И ещё это… – Турбо почесал затылок, придумывая, что бы ещё такого воспитательного сказать, – если кого-нибудь из вас встретим без ножей и молотков, имейте в виду, все получите … все, без исключения. Всё ясно?

В ответ прозвучал нестройный жидкий хор:

– Ясно…

Турбо обвёл внимательным взором тех, кто ответил, а потом тех, кто промолчал. На этом воспитательная часть окончилась. Кто-то из старших был занят болтовней, при этом откровенно рисуясь. Кто-то отводил младших в сторонку и давал личные поручения. Наконец, старшие ушли в ночной клуб. Сразу же поднялся весёлый гвалт, и только один за всё ответственный Руслан пытался утихомирить ребят и навести деловую атмосферу. Поскольку у всех были за пазухой молотки и ножи, мне за неимением оных инструментов, всучили железный прут. Всей толпой двинулись по дворам. Первый двор, второй двор, третья коробка, четвертая… Отдыхающая на лавочках молодёжь, моментально разбегалась, как от чумы. Но вот в моём дворе, возле моего дома у лавочки предстала нашим очам шумная пьяная компания. Я всегда видел, как появляются новые компании, из каких людей они формируются. Но никогда не знал, как потом пропадали люди, и не замечал, как эти общества постепенно прекращали своё существование. А довольно «приличные» молодые люди, не то что шпана, подобная Третьяку, попадали в лагеря, спивались, гибли или же устраивались грузчиками, кладовщиками, водителями и тоже пили. Вот примерно на таких мы и наткнулись: Баш, Маслина, Кот и другие.

Мы разделились на две кучки по пятнадцать человек и вошли в шестую коробку одновременно с двух сторон. Шесть «галевских» мирно сидели на лавочке. Увидели нас и всё сразу поняли. Конечно, не ожидали, но поняли. Мало ли что случилось. Может быть, война час назад началась. Может быть, где-то в городе старшие схлестнулись. Всё это неважно. Галевские встали, вынули ножи, некоторые для уверенности подняли кирпичи с земли, прижались друг к другу и потихоньку стали отодвигаться за пределы двора в сторону оврага и ближайшей границы нашего района. Мы галопом сорвались к ним. Галевские тоже побежали. Всё произошедшее дальше казалось невозможным. Самого отстающего из них догнали, стали бить по голове молотками. Раз, два, три, и столько кровищи сразу! Он умудрялся вытирать с лица кровь, держаться на ногах, отбегать назад и отмахиваться ножом, а в голове зияли два пролома. Большинство из нас молотками били по голове «аккуратно», чтобы не убить. Но были и такие, кто не особо озабочивался этим. Один из них в пылу бойни крикнул всем нам:

– Держите его, не отпускайте, в плен возьмём! 

Но более быстрые в спринте приятели нашей жертвы вернулись, чтобы разделить участь с товарищем. Было отчего восхититься. Им тоже разбили головы, одному вспороли живот, другому щёку, но ребята держались молодцами и не падали. Наконец, мы сами побежали с поля боя, чтобы не попасться в лапы ментов. Добежали до стадиона и там разделились, одни разбежались по домам, другие десять побежали ночевать в спортзал, чтобы по команде старших в любую секунду быть готовыми к «сцепу». Я побежал с последними. Всю ночь и весь следующий день мы боялись появления в спортзале наших новых врагов. Хотя все хорохорились. Только вечером стало спокойнее, когда в спортзале сошлись сразу несколько возрастов из нашей группировки. Последние новости за сутки оказались неутешительными. В ночном клубе зарезали двух старших. Машину ещё одного сожгли, а сам он едва спасся от пуль. Теперь уже хорохорились все. «Молодые» говорили о том, что «старшие» отомстят и тоже постреляют. «Старшие» – о том, что ещё более старшие достойно ответят врагам. Соответственно те уповали на взрослых: «Они уже занимаются этим вопросом, завтра перестреляют галевских ублюдков». Но я сильно подозревал, что «взрослые» в это время пьют «Hennessy» в обществе красивых женщин, в чарующей обстановке ресторана «Safar».

Нас собралось около ста с лишком человек в спортзале, хотя общая численность банды зашкаливала за двести пятьдесят, вплоть до людей переживших пятидесятилетний рубеж, занимающихся крупным бизнесом. Серьёзная сила. Мощь. Включили освещение. Лица жестокие, испитые. Позы солидные. Сразу видно: люди с большим жизненным опытом, побывавшие в передрягах, стойкие и выносливые, вплоть до последнего салаги. Около тридцати человек из старших возрастов разом ушли. Оставшиеся ребята затеяли тренировку. Для разминки побежали по периметру зала. Лица сосредоточенные, агрессивные, дескать: «Покажи галевского, и я порву его». Исполняющий тренерские обязанности кричал: 

– Левым боком вперёд. Правым боком. Левый апперкот! Не останавливаемся, бежим, резче удар! Правый джэб!

Ребята на бегу с ненавистью наносили удары по мнимому врагу. Постепенно растворялся страх. На смену приходило желание борьбы, крови, драки. В спортзале раздался оглушительный хлопок, как будто от сейсмического толчка задрожал свет, на мгновение вновь вспыхнул, потом погас и через полминуты окончательно загорелся. Все семьдесят спортсменов лежали на полу, прикрыв затылки руками. Лишь авторитетный взрослый пацан Креп застыл в позе «конца света», отгородивши лицо и пугливо выглядывал из-под ладоней. Лица у лежащих на полу бледны, озадачены, пристыжены. Это не галевские тротиловую шашку в спортзал через окно кинули. Это не ОМОН световую гранату подбросил. Первым с пола поднялся тренер:

– Всё нормально, пацаны, это просто пробки. Давно пора поменять. Так всех прожекторов лишимся. Руслан, ты займёшься этим.

Естественно, что после такого сильного стресса спортсмены тренироваться не очень хотели. Тренеру приходилось кричать, раздавать пинки и угрожать строгими сборами. Что, впрочем, и произошло сразу после тренировки. Мы, молодые, остались в большом зале. Старшие перешли в малый зал и оттуда выкрикивали поочерёдно наши клички. Самое неприятное в ожидании было то, что те, кто прошёл через «круг», не выходили обратно к нам в большой зал, а уходили в небольшую дальнюю комнату отдыха за малым залом, откуда доносились звуки побоев. Позвали меня. Старшие численностью в пятнадцать человек стояли в кругу, поглядывая плотоядно и безжалостно. Среди них были двое, с кем я частенько дрался в школе, до тех пор, пока они не присоединились к банде. Я встал в центр круга, спрятал руки за спиной, чтобы не мешались, и поднял лицо. Первым подошёл Турбо. Не спеша примерился для джэба и ударил в челюсть. Потом – прямой удар в зубы. Потом зачем-то вложил в свой кулак металлический подшипник и снова ударил в челюсть. Потом провёл прекрасную двоечку в челюсть и в зубы, повторил и закончил апперкотом в подбородок. Я падал, поднимался, снова падал и поднимался, слыша сквозь туман: «Держись на ногах или по второму кругу пойдёшь!» Турбо перестал бить в голову, начал пробивать пресс под дых и весьма плодотворно сбивал дыхание. Уставши от ударов по корпусу, которые требовали больших усилий и точности, напоследок он провёл троечку в голову и, неудовлетворённый, отошёл в сторонку. Каждый подходящий старший производил те же нехитрые операции. Все очень старательно готовились перед каждым ударом, долго метили, примерялись. Я, в общем-то, успел тогда отрешённо подумать, что во всём этом был резон, имея в виду шлифовку боксёрского мастерства. Двумя последними воспитателями стали те, двое. Первый из них начал, как все, но вошёл в раж и закончил сидя на мне. Второго я не помню. В комнату отдыха меня занесли мои ребята.

К обеду следующего дня я уже совсем пришёл в себя. Вечером все должны были собраться на стадионе в полной боевой готовности. А пока решали вопрос с питанием, ибо двое суток в спортзале мы перебивались кефиром и батоном. Один лишь раз какие-то лохи принесли нам домашнюю пищу и только потому, что мои сотоварищи били их и угрожали жестокой расправой. Нас в спортзале оставалось пятеро. Других пятерых старшие отправили рыскать по городу: «Чтобы к вечеру было четыре пейджера, радиотелефон, мешок картошки и шесть килограмм мяса, это грев на тюрьму пацанам». Узнав об этом, я удивился и спросил Жука:

– Но ведь война, как же они по городу-то…

– Старшие сказали…

Эта фраза объясняла всё, и дальнейшие вопросы просто глупо было задавать. Но я сильно подозревал, что пейджеры и радиотелефон заказали для личных нужд, что подтвердилось позднее. В парадную дверь прогромыхали. Посмотрели в глазок – Турбо. Открыли. Вошёл и с порога:

– Так, чё расслабились? Отдыхаем?! Чтоб через час двадцать лохов было.

– Для чего?

– Яму под фундамент выкопать надо, это возле Речного порта, там Грин магазин себе строит. Чё, куда автобус через час пригнать?

Мы озадачились, почесали затылки. Всё-таки лето. Училища закрыты на каникулы. Жук сообразил, что-то вспомнив:

– К техникуму.

– Всё давай, пацаны, – выходя на улицу, сказал Турбо, – решайте вопрос. Жук, ты ответственный. Только аккуратно, галевским не попадайтесь. Молотки и ножи с собой? Если кто из вас в плен попадёт, сразу же отошьём.

Перебежками впятером мы пробирались к техникуму. На пути повстречались два старшеклассника. Один из них однажды с приятелями унизил меня при девочках, оскорбил, дал пинок, я ответил сдачей, после чего меня забили на глазах у всех школяров. В один миг я припомнил и заносчивость, и высокомерие, и унижения:

– Слышь, ты, чёрт, иди-ка сюда.

– Слышь, урод, резче ко мне подошёл, – крикнул он в ответ издалека, не разглядев с кем я иду.

Только этого и надо. Мои сотоварищи удивлённо поглядели на Мартына и побежали к нему, на бегу выхватив молотки. Убегать не имело смысла, поскольку всё равно жил с нами в одном районе, и поэтому, поняв какую беду навлёк на себя, он лишь только завизжал, прикрывая голову руками:

– Пацаны извините, извините! Я же не знал! Погодите!   

Несколько раз несильно ударили по спине, пожалели. Наконец, неторопливо подошёл я:

– Ну, чё? Деньги есть?

Видя, что Мартын приходит в себя и думает, будто первая опасность минована, и не хочет расставаться с честью и деньгами, я приказал:

– Выворачивай карманы! 

И дабы прервать дальнейшие сомнения, ударил молотком в плечо. Тот взвизгнул, но вывернул карман за карманом. Я забрал деньги. Это такая приятная лёгкость изымания чужих средств! Лёгкость, побуждающая жадность. Мне понравились новенькие спортивные кроссы на его ногах. У меня же были старые тяжёлые демисезонные ботинки, в которых летом было жарко и жутко воняли ноги. Я завёл Мартына в подъезд, чтобы лишить его шансов на спасение, и там сказал:

– Братан, у моей девушки сегодня день рождения, я у тебя возьму кроссы, а послезавтра верну.

– Но, братан, у меня мать…

– Не веди себя, как чёрт, – перебил я наставительно и доброжелательно, как бы невзначай от безделья взмахнув молотком, – чё для тебя два дня решают? Помоги пацану. 

– Братан, но не могу же, пойми, я их вчера только купил…

Я мог бы ударить в лицо, но ударил в пресс, поскольку гораздо эффективнее дать понять, что в запасе есть ещё более жестокие средства. Если бы он отказал, то тогда бы ударил по лицу. Если бы и на этот раз Мартын отказал, то тогда бы ударил молотком. Но Мартын всё правильно понял, снял кроссы и отдал мне, конечно же, насовсем. Сам ушёл в моих вонючих осенних ботинках. Я подумал о перипетиях жизни. Мартын в школе изгалялся надо мной. Но вот я перепрыгнул через голову и теперь уже над ним изгалялся я, будучи злее, сильнее и голоднее. И теперь уже между нами ничего не изменится, ибо Мартын ни в коем случае не присоединится к банде, боясь побоев, дисциплины и перспективы оказаться за решёткой. В то же время он не может обратиться в милицию, поскольку в этом случае весь район будет показывать пальцем на Мартына. Значит ли это, что надо уметь перепрыгивать?

Мы двинулись дальше. Техникум находился на окраине нашей территории. Шли вступительные экзамены, и перед входом было много парней. Жук, Жираф и я пошли к толпе. Начали отводить в сторонку по два-три абитуриента, объясняли им, в чём дело, и переправляли к двум другим нашим товарищам, стоящим поодаль, чтобы они не дали сбежать лохам. Лохами для нас были все, хотя мы никого из них не знали. У нас была задача, которую мы выполняли. На двенадцатом по счёту лохе мы слегка споткнулись:  

– Слышь, парни, помочь надо…    

Он стоял с приятелем. Ответил с достоинством:

– Понимаю, пацаны, но мы заняты.

– Да там только ямку копнуть, всего-то пять минут дела…

Он знал, что поддаваться нельзя, и мы поняли, что он это знает.

– Нет, пацаны, у меня экзамен.

– Слышь, ты чё какой наглый? – возмутились мы. – Ты у нас тут учиться планируешь, а пацанам помочь не хочешь? Чё, пять минут что-то решат для тебя? Не будь уж чушпаном, братан, – исподволь оскорбили и определили статус, – помоги пацанам.

Он сдался, пошёл к нашим товарищам, охранявшим кучку таких же завербованных. Мои сотоварищи были не глупее этих студентов, обладали значительной силой убеждения и умели запугивать. Вследствие чего я начал думать о других ребятах, выбравших для себя иной путь, как о ничтожествах...

Остальные абитуриенты сопротивлялись вяло. Я избегал одуванчиков и выбирал самые наглые самоуверенные лица, мстя за прошлое. Сотоварищи, напротив, хотели вербовать одуванчиков и избегали наглых по виду: «С ними же хлопотно, если рыпаться начнут, надо убеждать, угрожать, бить», но я отвечал, следуя сильной логике: «Зато работники из них крепче и выносливее», хотя, в сущности, было абсолютно плевать на качество рабочей силы. Наконец, подъехал обещанный автобус. Аж двадцать пять лохов послушно погрузилось в салон. Многие были гораздо взрослее нас. Никто не спросил, почему набралось столько народу, почему и куда везут на автобусе, ведь просили о незначительной пятиминутной помощи. Один, всё тот же, попытался возмутиться, но получил по зубам и моментально затих. До Речного порта ехать около двадцати минут. Мои товарищи, не таясь, хохотали и перекрикивали рёв мотора:

– Вот овцы!  

По прибытии всем лохам выдали лопаты, и работа закипела. Двадцать пять лохов усердно копали. Пять пацанов ходили между рабочими и приглядывали. Иногда кто-нибудь жалобно спрашивал:

– Скоро уже закончим?

Тогда ему отвечали:

– Копай, знай. Быстрее выкопаешь, быстрее уйдёшь.

Если этого не хватало, для убедительности били по зубам. И тогда лохи с большим усердием копали. В чистых костюмчиках, в белых рубашках, в блестящих ботинках и уже почти по пояс в земле. На деньги, отнятые ранее у старшеклассника, мы купили несколько пакетов кефира, пирожки и кексы. Пожевали немного. Я видел, как один парень смотрел на нас голодным взглядом. Перепачканный, вспотевший, ну не жалко ли? Вопреки возражениям товарищей, великодушно угостил кексом и дал ему немного попить. Остальные двадцать четыре лоха смотрели на него с ненавистью и до самого вечера злобно оскорбляли товарища по несчастью, имевшего глупость кормиться с моих рук.

Видно было, что работе конца краю нет. Дело обещало затянуться, как минимум, до десяти вечера. Вскоре приехал на джипе Грин. Огромный волосатый небритый дядька лет сорока. Оглядел фронт работы, сказал удовлетворённо:

– Глядите, пацаны, никого не отпускайте, пока не закончат.    

Он собрался уезжать. А мы между собой договорились, что двое останутся с лохами, а остальные поедут на сборы, на школьный стадион. Попросили Грина подбросить до нашего района, но он отказал. Было не по пути. Тогда мы втроём поехали на маршрутном автобусе, естественно, рассчитывая доехать бесплатно. У моих товарищей были длинные причёски, по новой моде. Водитель и контролёр, оказались с виду очень крепкими мужиками. Я вышел беспрепятственно, ибо был коротко стрижен и по оценке мужиков сошёл за пацана. Но моих товарищей мужики остановили и заблокировали дверь. Донеслась ругань, Жук послал на три известные буквы контролёра, который безбоязненно и даже нахально ответил несильным ударом в грудь. Жук вынул нож и воткнул в живот мужику, в то время, когда я разбил молотком лобовые стёкла. Дверь немедленно отворилась. Пацаны спокойно вышли из автобуса, и мы втроём направились сквозь толпу к стадиону. Люди на остановке нервно отворачивались от нас. Я думал про мужика, что он никогда не забудет своего удивления и трёх подростков шестнадцати лет.

Мы озирались, боясь нарваться на засаду или ментов. На сборы пришли вовремя, точно к шести вечера. Но никого из старших почему-то не было. Смотрящий за возрастом Руслан давал наставления:

– Старшие сказали, чтобы завтра два крайних лотка на рынке разорили. Опрокиньте прилавок так, чтоб все видели. Этим займётся…

Вдруг на краю стадиона показались два старших Блуд и Синий, взволнованные и запыхавшиеся. Подошли к нам, показали на меня и Жука пальцем:

– Ты и ты, поехали. Молотки и ножи возьмите.       

– Куда? – не удержавшись, задал глупый вопрос Жук.

Старшие возмутились:

– Ты чё, урод, накурился? Вопросы маме будешь задавать.

И мы поехали на такси по направлению к центру города. Причалили к парковке возле ресторана и отпустили водителя.  

Нужно было пройти парковку, затем миновать широкие подъездные ворота, далее пересечь стоянку на десять мест, где стояли шикарные купе и кабриолеты. В ресторан мы не вошли, а сели вчетвером за летний столик во внутреннем дворике, где уже сидело достаточно взрослых парней и солидных мужиков. Мужики сгрудились за двумя длинными совмещёнными столами. Пузатые, ухоженные, с рубахами навыпуск, под которыми проглядывались очертания «пекалей». Блуд от нечего делать и по доброте душевной показывал взглядом нам на каждого мужика и просвещал. За длинными столами собрались три стороны.

У наших «стариков» были немного равнодушные, спокойные, но сосредоточенные лица, стеклянные глаза. Среди галевских мужиков двое периодически вставали, что-то нервно вскрикивали, снова успокаивались. Это были Сарай, пухлый, с хищным отвратным взглядом, и Микстура, худой, жилистый, обветренный, жёсткий как кремень. Всех мужиков было около тридцати. Тем временем во внутренний дворик въехал джип, из него выбрались два интеллигентных пожилых человека и атлетического сложения гигант, коротко стриженный, с крепкой шеей, одетый в лёгкие белые брюки и рубашку классического фасона. Блуд прокомментировал их появление:

– А вот и коммерсанты. 

Пожилые люди совершенно спокойно уселись за соседним от места разбора столиком. Гигант остался стоять в центре двора. Потом начал прохаживаться: пять шагов туда, пять шагов обратно, тайком поглядывая на крыши и окна окружающих зданий. За другими пятью круглыми столиками сидели наши старшие (все мы здесь находились для толпы). Ещё три столика занимали галевские парни. Мне приспичило по нужде. Я вышел из дворика, намереваясь перейти дорогу и там где-нибудь в трущобах справить свои дела. Переходя дорогу, поглядел направо: у бордюра были припаркованы два тонированных новеньких микроавтобуса, чуть покачивались, будто кто-то ёрзал в салоне. Поглядел налево: пять стареньких тонированных Жигулей, сквозь лобовые стёкла было видно, что забиты до отказа. Ясно, что стареньких машин не жалко, в случае чего. Справив дела, возвратился к ресторану, сел за столик.

Стало смешно: такие серьёзные дядьки, пистолеты за поясом, куча народа на подстраховке. И тут я – шестнадцатилетний салага – сижу с молотком и ржавым ножиком, голодный, в дырявых спортивных трико и старой олимпийке. Дело-то не в том, что меня таким образом дрессировали, воспитывали и тренировали. Просто чем больше мяса, тем больше шансов спастись от пуль в суматохе и даже прикрыться. Теперь стало ясным, что Турбо приказал нам бить галевских по решению взрослых, а вовсе не потому, что гулял по дворам и пострадало его чувство патриота. А ведь как говорил красиво: «Вы чё за районом не следите?! Чё расслабились?! Почему позволяете чужим развлекаться у нас дома?» Оказывается, если что-то говорят сверху – это значит, что наверху кому-то хочется кушать.

Между тем парни за столиками явно заскучали. Начались разговоры, беседы, болтовня, которая как бы невзначай перекрывала нарастающую брань за главным столом. Там уже некоторые мужики откровенно не сдерживались, зазвучали предупреждения и угрозы, послышались первые матерные выражения, забасили голоса. Телохранитель коммерсантов заметно нервничал, вполне сознавая свою беспомощность и, наверное, беспокоясь за жизнь. Лицо великана обильно потело. За ближайшим к нам столом один из старших (Потап иной раз был неудержимо болтлив) с увлечением рассказывал анекдот. Рассказывал негромко. Общий совокупный гул всех столиков тем временем вновь был заглушён криками за главным столом. Но как принято в некоторых глупых анекдотах и у некоторых не менее глупых рассказчиков, что самую соль нужно почему-то выкрикивать, Потап воскликнул:

– Мочи!

Моментально перевернулся главный стол, на землю посыпалась посуда, мужики заголосили, выхватили пистолеты. Эта реакция безудержно понеслась по другим столам, замелькали топорики, молотки, ножи и прутья. Человек двадцать, представители всех трёх сторон, не дожидаясь бойни, бросились врассыпную. Коммерсанты побледнели, бросились на землю и прикрыли головы руками, что-то заблеяв в испуге. Их телохранитель уже сидел за рулем джипа, завёл двигатель и, судя по всему, дожидался хозяев. Потап с наивным виноватым лицом пытался до всех докричаться:

– Эй, я же просто пошутил!

Разъехались мирно, но для молодых война не закончилась. По-прежнему пасли друг друга по адресам, ставили засады во дворах, ездили искать по летним базам отдыха, жгли автомобили, стреляли, резали. Галевские узнали, что сын нашего взрослого авторитета лежит в больнице с отитом, ворвались скопом в здание, нашли палату и прямо в палате до смерти забили молотками. На общих сборах все поглядывали на Грина. Дядька ничем не выказывал печали. Всё такой же лохматый, небритый, тот же равнодушный взгляд, тот же деловой говорок, тот же начальственный тон. Он раздавал приказы, разглагольствовал с другими и на отца, потерявшего сына, совсем не был похож. Восхищённые одобрительные взгляды сотоварищей и старших, словно бы говорили: «О, как горе скрывает – волчара!» Но я совершенно точно прочёл в глазах Грина другое. Система, на которую работал Грин, которая давала деньги, уважение, возможности, отняла у него сына. Грин был готов расстаться со свободой, здоровьем или жизнью, но система потребовала в жертву сына. Что же теперь зря убиваться, если судьба оказалась непредупредительной. Другого характера это был человек, не мы – сентиментальные опарыши. В отместку зарезали пожилого отца одного из представителей вражеской стороны. Но на этом кое-как замирили, иначе родственников было не уберечь.

На следующий день после перемирия отдыхали в ночном клубе. Старшие под несуществующим предлогом обязали прийти в ночной клуб весь наш возраст, ибо отдыхать без толпы за спиной было страшновато. Денег у молодых почти не было. Поэтому с великодушного позволения хорошенько нагрузились спиртным вне заведения, а потом только вошли на дискотеку и присоединились к старшим. Мне повстречался знакомый – старший брат моего одноклассника, милиционер, мы поздоровались сухо. У меня возникло дурное предчувствие. Не раздумывая и не спрашивая у старших разрешения, я ушёл домой. Но не пробыл дома и двух часов, как позвонили, а потом забарабанили в парадную. Мать спросила:

– Кто?

– Откройте, милиция! 

Мать открыла. Не предъявляя никаких документов, трое пьяных ворвались в квартиру, нашли меня и потащили на выход. Мать заголосила – в ответ ноль эмоций. Только махнули удостоверением перед носом: «На опознание. Скоро вернётся». Силком вытащили на улицу, сковали наручниками запястья за спиной и впихнули в «уазик». Скоро добрались до ОВД. Завели в грязный тусклый кабинет, там ещё трое пьяных: двое огромных дядек и с ними молодой парень лет двадцати, которому дали право вести допрос. Усадили на стул. Один дядька встал за моей спиной. Парень спросил:

– С кем был на дискотеке?

– Один.

Последовал удар ладонью в висок. Посыпались искры. Я чуть не опрокинулся набок, но дядька, стоявший позади, удержал, положив огромные ручища на мои плечи.

– Говори! Быстрее вернёшься домой.

– Что говорить? 

Парень молча взял какую-то толстую книгу и с размаху ударил по макушке. Глухой удар, звонкий отзвук. И снова ударил. Клацнули зубы, потому что я не успел сомкнуть челюсть.

– С кем пришёл на дискотеку? 

– Да, один, дяденьки, – взмолился я.

– Слушай сюда, ублюдок! Твои друзья оперативника зарезали, либо ты скажешь, либо повесим на тебя смерть нашего товарища, сделаем петухом и уедешь на тюрьму.

– Дяденьки, не было у меня друзей, я один пришёл и ушёл сразу же. Потому что там хулиганов много было. Спросите у мамы, я уже два часа дома был, когда вы пришли. 

Он снова принялся бить ладонями по голове, рвал пальцами рот, рвал уши, выдавливал глаза, а огромный дядька держал, чтобы парню было сподручнее. Хотя я был в панике, но не отступал от занятой позиции, понимая, что в любом случае бить будут. Тем более если погиб их коллега. Я лихорадочно гадал о том, что произошло в клубе. Если мента зарезали то, как он мог сообщить обо мне? Значит, зарезали другого мента. Значит, ментов в клубе было несколько. Какая-то логическая загадка была во всём этом. Но я не имел сил и внимания уцепиться за ниточку, потому что парень беспрестанно бил и твердил:

– Мы твоих подельников уже взяли. Они уже пишут признательные показания в отношения тебя. Давай рассказывай!

Конечно, я испугался, что кто-то спихивает вину на меня, невиновного, и ни за что ни про что уеду на тюрьму. И всё же, следуя заданной логике, промычал в ответ: «Один». Губу-то он мне уже нечаянно разбил. Да и нос потёк, поскольку были свежи побои ещё со строгих сборов. Я думал, что он после этого остановится, что пришло время для отдыха в камере, ведь уже около получаса измывались надо мной. Но этот гад вытащил напильник из ящика стола, а дядька разжал мне челюсть. И вот этим напильником, которым, видимо, не раз мучили наркоманов, алкашей и другой разный сброд, стал подтачивать верхние передние зубы. Зубы во весь ряд заходили ходуном, и каждое мгновение казалось, что вот-вот все они посыплются. Я заорал, заревел. Он ко всему, как будто специально, задевал дёсны. Он отступился и я закричал:

– Всё скажу! Всё!

– С кем был?

– Скажите, с кем надо, с тем и буду!

Он снова приложился напильником к зубам и протёр три раза. Я ревел, как ревут свиньи, когда их режут. Меня вновь оглушили толстой книгой по голове. Я притих.

– Говори, сука, с кем был?

– Дяденька, умоляю, вы скажите, что нужно повторить, я повторю, только не делайте так больше!

– Ну, раз такой упрямый, давай нижние шлифанём! – парень вновь подступился.    

Нет, я уже не смог бы этого вынести. Никого. Ни одной души. Ни проблеска надежды. В голове проносились роем истории некоторых обывателей, доведённых в милиции до отупения героином, замученных электрошоком и монотонными ударами по голове, посаженных на ножку табурета. И всё это без сна, без возможности присесть и прилечь, на протяжении нескольких суток. Но чтобы вот так сразу напильником по зубам! А ведь как я был уверен, полагаясь на несовершеннолетие, что милиция не страшна. Но этот невидимый страшный дядька за спиной, эти лапы на моих плечах, эти руки по-хозяйски мнущие, рвущие и бьющие мою голову, как резиновый мяч. Вдруг позади открылась дверь – я мельком успел подумать, что не слышал шагов, – в кабинет кто-то вошёл и сказал хриплым, тихим, уверенным голосом:

– Так, ребята, там других подвезли, встретьте, побеседуйте.

Все ушли, а голос остался. Расковал мне руки. Напротив на стуле уселся майор, почему-то в спортивных штанах и при этом в кителе. Обильная седина странно перемежалась со смолью. Что-то подсказывало, что этому мужику не более сорока лет. У него были очень сострадательные глаза: большие, чёрные, глубокие зрачки, голубые мешки под глазами, окружёнными мелкими морщинами. С появлением майора в атмосфере появился приятный аромат духов. Вместе с тем от него ещё за версту пахнуло перегаром. По всему было видно, что человек прожжённый. Кажется, он испытывал глубокую ненависть, которая составляла весь смысл бытия, но при этом знал что-то такое горькое, неизбежное, непреодолимое, что обнуляло и делало тщетным всё его бытиё. Майор посмотрел пристально и спросил отечески:

– Больно?

– Больно, гражданин майор, – прошамкал я, плача. 

– С кем был в клубе?

Поскольку руки у меня теперь были раскованы, я воспользовался случаем и молитвенно распростёр их ладонями кверху:

– Один, дяденька, – и зарыдал, вполне искренне.

Сквозь слёзы всё же я приметил едва уловимое удивление в глазах, когда он увидел мой жест. Майор вдруг спросил:

– Давно в наручниках?

– Одели, когда из дома забирали. 

Майор слегка побледнел, нахмурился, подумал немного и сказал:

– Слушай, щенок, если ты не скажешь, с кем ты был, тебя действительно посадят!

– Я дяденька на дискотеке пять минут был. – Я шамкал, рыдал, но очень осторожно выговаривал слова, чтобы зубы не отвалились от прикосновений друг к другу. – И ушёл сразу, потому что много хулиганов было.

– Вот, что я тебе скажу, подонок, – как будто не верил мне майор, – сейчас под свою ответственность я тебя выпущу, но если хоть раз ты попадёшься нам на глаза с гопотой…

– Но, дяденька…

– Кому ты лепишь?! – громко возмутился майор. – Ещё раз попадёшься, посадим в петушатник..

Он лично проводил меня к выходу. Пощадил меня. Он не боялся, что я поеду в ближайший травматический пункт, составлю акт медицинской экспертизы и заявлю, куда следует. 

На следующий день на сборах рассказывали, будто в ночном клубе произошла пьяная поножовщина с участием пацанов с одной стороны и отдыхающих ментов с другой. В результате менты одолели, пацаны разбежались, а среди ментов оказался легко раненный в плечо лейтенант. Никого, кроме меня не поймали, ибо меня взяли уже дома, по указке того самого знакомого, который у одноклассника узнал домашний адрес. Вот и всё. Никого не убивали. Никого не взяли. Никакого уголовного дела не завели, а только лишь хотели спьяну отомстить и проехаться по адресам, пока было настроение. А у меня четыре зуба выпали на завтрак и ещё четыре выбили через неделю.