Зарина Бикмуллина. Бумажные дети

Родилась в Казани 3 мая 1999 г. Студентка МГУ им. Ломоносова. Автор
четырёх поэтических и прозаических сборников: «Детям до… и взрослым после» (2015),
«Онтогенез» (2016), «Интертекст» (2017), «Сказки 18-» (2018). Публиковалась в журналах
«Дети Ра», «Идель», «Нижний Новгород», «Талант». Лауреат Горьковской литературной
премии, международной литературной премии им. Бианки, премии «Золотое перо Руси»,
обладатель Гран-При и трёхкратный лауреат Независимой детской литературной премии
«Глаголица». Лауреат 1 степени Международного конкурса «Русский Гофман»,
победитель V литературного конкурса «Горю поэзии огнём», победитель
Республиканского литературного молодёжного конкурса «Душой рождённая строка»
(2019).

ЗЭНГЭР ШЭЛ

Игла ныряет вперёд и назад,
Стекает в лазоревый шёлк,
Как будто апрель опустился на сад,
По ткани листвой прошёл.

В татарский аул приезжает арба
С товаром и звоном монет.
А век девятнадцатый стар и горбат,
Длинней на четырнадцать лет.

Татарская песня в родном уголке –
В ней трель соловья и посев.
Серебряной нитью на синем платке
Она вышивает напев.

Тяжёлое время, в спину дыша,
Несёт июньский восход.
И дочь надевает прозрачную шаль,
И старую песню поёт.

Она собирает в платок лебеду
И кормит голодных детей.
О том, кто ушёл по тонкому льду,
Давно не слыхать вестей.

Мне бабушка тихую песню поёт
В потёртом платке своём.
Потом остаются сундук и комод
И слишком холодный дом.

Теряется шаль в бесконечной реке:
Года и чужие дома.
И песню на главном, родном языке
Я пробую петь сама.
 
СЧАСТЛИВАЯ

Она разрешила себе: дыши,
Теперь ни к чему беречь кислород.
Она разрешила и «жы», и «шы»,
Держа на кончиках пальцев восход.

Она разрешила глаголы с не,
Накинув на киноварь киноварь, 
Пока не заплакал чернилами снег,
Пока на дворе был седой январь.

Она разрешила пломбир зимой
И танцы в бледной дымке ветвей.
Скроить волшебное платье самой:
Осталась неделя, быть может, две.

Она разрешила и пить, и петь:
Причина и следствие, А и Я.
С разбега запрыгнуть на скучную треть,
Слегка растянув земные края.

Аляска где-то над головой,
В ногах развалился Советский Союз.
Она решила остаться собой
И вместо крестика ставить плюс.

Успеет потрескаться тонкий лёд,
Но вряд ли под зонтик спрячется сныть.
Она разрешила корицу и мёд,
Ведь следующей осени может не быть.

Статистика жить не даёт до ста,
Но кто запрещает прожить на сто?
Усталой стали моста достать:
Металл – такой же осенний листок.

Не доверяя случайным свечам,
Голодный камин доедает тетрадь:
Никто не узнает, как по ночам
Она заставляла себя дышать.

СУСЛИК

Когда пустота, будто в высохшем русле,
И трудно дышать, будто в воздухе смог,
Представь, что в степи дремлет маленький суслик,
Свернувшись в пушистый и тёплый комок.

А где-то над сусликом плещутся маки, 
Коробочки зёрен и шелест семян.
И снятся ему золотистые злаки
И солнечный воин, и отблеск стремян.

И травы покрыты хрустящею коркой,
Которая сладко трещит на зубах.
Темно и уютно у суслика в норке,
И сам он степными лугами пропах.

Спит суслик. Он дёргает левою лапой
И острую мордочку прячет под хвост.
А ветер разносит чарующий запах
Тревоги, полыни и конских волос.

И если весь мир, угловатый и жёсткий,
Несётся с обрыва, круша и дробя,
Пусть маленький суслик с пушистою шёрсткой
Увидит прекрасные сны за тебя.

ETC

У книжных детей было много больших забот,
Добро, справедливость и храбрость, эт цетера.
Всё это – пока апельсин не утратил завод
И звёзды вину берут на себя до утра.

Бумажные дети освоили устный счёт:
Четыреста сорок, четыреста сорок два.
Отращивать сломанный хрящик их не влечёт,
Пусть лужи себе под размер подбирает плотва.

Дома осыпают чешуйками этажи,
В глубинах мерцает люминесцентный планктон.
Серебряный век, переплавленный на ножи,
Лежит под подушкой, завёрнутый в плотный картон.

Покуда монетка решает, кто победит,
Бумажные дети не спят и не верят окну.
А Маугли на ветке в каменных джунглях сидит
И воет на синтетическую луну.

Четыреста сорок, четыреста сорок шесть.
Все жалобы крыши – на совести потолка.
Нельзя ни понять, ни сравнить убогую жесть
С блестящей жестокостью жала в стальных руках.

Зачем, если в планах десяток хороших дел,
Побед, эполет и полётов ветрам назло?
Бумажные дети считают в уме предел:
Четыреста сорок девять – плохое число.

От списка судов до Ахилла, от «альфы» до «хи»,
От Лимба и до зеленеющей финифти трав.
И дети с бумажными крыльями пишут стихи,
От собственных перьев большую часть отодрав.

Но жизнь не швыряет перчатки, а метит под дых,
Поправки внося в голубой выпускной альбом.
Порою приходится любых менять на любых,
Тестировать стены на стойкость собственным лбом.

Феномен слона в удаве необъясним.
Его в формалин или в топку, взрослеть пора.
Уходит детство в зольный остаток, а с ним –
Добро, справедливость и храбрость, эт цетера.

Фонарик угаснет на жёлтых сухих листах,
Бесшумно скользящих в ромашковый мягкий сатин.
А книжные дети заснут на четырёхстах,
Не в силах прибавить ещё пятьдесят один.