Чётки любви

Синопсис

Чётки – символ непрерывной молитвы. Эта пьеса – воспоминание и молитва о тех, кто бежал от смерти, выжил благодаря любви и сам смог подарить жизнь. «Чётки любви» – семь бусин-новелл, свитых нитью татарской истории.

Это последняя рыбалка в жизни деда, и ему так много нужно успеть рассказать и передать внуку, чтобы связать ту самую «нить поколений». И вот он – самый важный разговор по душам, который так необходим, но на который у нас всегда недостает времени. Как и на молитву обо всех тех, благодаря кому мы родились. 

Вот муж и жена, спасаясь от голода в Поволжье, привязывают свою маленькую дочь к дорожному столбу, чтобы её подобрали проезжие люди. Сдюжит ли материнское сердце?

Вот молодая татарская семья в маленькой пристанционной будке посреди огромной казахской степи… Как же скучают они по родному краю, по утраченной родине, по Татарстану. 

Вот старик, который каждый день идет на вокзал и встречает поезда. Он кого-то ждет. Как-то раз он проснулся и забыл, что постарел. А ведь мама наказывала маленькому сыну ждать её, чтобы нислучилось. 

Вот десятилетняя девочка, которую внезапно ночью обуял страх смерти. Ни уговоры, ни логика не помогают. И только призрак бабушки находит спасительные слова для неё. 

Вот пожилая пара. С годами герой забыл имя жены, забыл, кто она… И только сердце не стареет – помнит любовь!

Вот бабушка учит внучку печь хлеб. А на самом-тоделе делится тайнами бытия: как вызвать и сохранить любовь мужчины, как вырастить детей и сберечь семейное счастье. 

На рыбалке уже знакомый нам дед объявляет внуку, что улетает в Америку к фронтовому другу, который давно его приглашает. И просит внука помнить всё, что он ему сейчас на реке поведал.

Действующие лица:

и стар, и мал

(основано на реальных событиях)

На берегу озера сидят рыбаки – дед и внук. Раннее утро. Над их головами, в кронах деревьев, теплится нежный свет восходящего солнца. Поют птицы. Звук их голосов таинственный, глубокий и протяжный, будто с эхом, как это всегда бывает у воды. На фигурах рыбаков, на ветвях деревьев дрожат и слоятся серебристые блики озерной воды. Внук «клюёт» носом, но дед не видит этого.

Д е д. Н у и что же, что не клюёт! Ты думаешь, я сюда рыбачить приехал? Я приехал, чтоб с тобой побыть! Так тепло вот здесь на душе, что мы с тобой.  Что нет никого: ни интернета, ни привета, никого – только мы. Мне столько тебе сказать надо, столько всего, не знаешь, с чего начать.

ЗАТЕМНЕНИЕ

Тихо звучит колыбельная песня. Слепит солнце. Изнуряющий степной зной. Легкая повозка с поклажей – скудный деревенский скарб. Возле неё женщина – с мучением на лице прижимает к груди ребёнка и пытаетсянапевать колыбельную пересохшим ртом, почти хрипит. Ребёнок тихонько постанывает. 

М и н с л у. Не плачь, Сания, не плачь. (Отирает девочке лицо). Откуда у тебя столько слёз? Мы два дня без воды! Не плачь, маленькая. Скоро придём в Казахстан. Там много хлеба и мяса. (Женщина прикладывает ладонь козырьком ко лбу, осматривает даль). Вода, вода…

Подходит молодой, измождённый мужчина, бросает в повозку небольшие топор и лопатку. Скорбно склоняется над женщиной с ребёнком. 

Г а з и з. Ахматуллины умерли. Жёсткая земля… Засыпал их, чтоб собаки не разрыли.

Женщина баюкает ребёнка.

Г а з и з. Теперь только мы с тобой остались из всей нашей деревни. 

Женщина вытирает пересохшие губы.

М и н с л у. У них пить ничего не осталось, Газиз? Я есть так не хочу, как пить! 

Мужчина качает головой. 

М и н с л у. Может быть, они спрятали где?

Г а з и з. Ага, в землю закопали!

М и н с л у. И Сания грудь тянет (Смотрит на ребёнка).  А там уже давно ничего!

Г а з и з. Я бы кровь для вас бы спустил, но вы без меня все равно…

Уходит за повозку и оттуда смотрит на родных. Женщина тревожно крутит головой.

М и н с л у. Газиз, подержи (передаёт ребёнка мужу).

Женщина уходит. Мужчина склоняется над ребёнком и сотрясается в сухом плаче. Женщина возвращается с жестяной миской.

М и н с л у. Газиз, я жир растопила. Больше нет ничего. Его пей… Пей, пока не остыл!

Мужчина пьёт жир. Потом пьёт женщина.

Г а з и з. Минслу, надо идти.

Женщина кивает головой.

Г а з и з. Минслу, Сания не выживет с нами. Все дети первыми умирали…

Женщина бросается и пытается вырвать ребёнка.

Г а з и з. Эта дорога важная, тут начальники ездят... иногда.

М и н с л у. Это мой первенец, Газиз!

Г а з и з. Давай её за ногу привяжем к столбу, чтоб в степь не уползла. Начальник увидит и заберёт.

Женщина вцепляется в ребёнка. 

Г а з и з. Минслу, она у тебя на руках от голода умрёт. Ты сама с ума сойдёшь. Отпусти, сказал!

Женщина падает на землю. Мужчина обвязывает верёвкой дорогой кулёк. Нежно гладит лицо. Женщина снимает платок и накрывает ребёнка. Мужчина хватает постромки повозки, другой рукой крепко прижимает к себе женщину. Уволакивает за собой и повозку и женщину.Стихает скрип колёс. Воет ветер. Слышен плач ребёнка. 

Через какое-то время врывается женщина. Пробегает мимо ребёнка. Бегает кругами. Убегает в овраги по краям дороги. Возвращается, находит и хватает своё чадо. Крепко прижимает к себе. Уходит.

Звучит колыбельная песня.

ЗАТЕМНЕНИЕ

Берег озера. Рыбаки.

Д е д. Эта девочка выжила. Потом в колхозе работала. Ей было пятнадцать лет, дома есть нечего. И она для маленьких братишек украла пиалушку муки. И села в тюрьму на шесть лет. Там у неё знаешь кто родился?

В н у к. Кто?

Д е д. Подумай хорошенько.

В н у к. Ленин что ли?

Д е д. Тьфу ты! 

В н у к. Смотри, клюёт у тебя!

Д е д. Это не клюёт, это у меня руки трясутся.

ЗАТЕМНЕНИЕ

Небольшая пристанционная комнатка. Потрескивает печь. Голос из радиоточки: «Трудящиеся Оренбургской области единодушно требуют уничтожить троцкистско-бухаринских фашистских гадин». Молодая женщина выключает радио. За окном завывает ветер. Слышны гудки паровозов. Перестук вагонных колёс. Женщина хлопочет «по дому». Доносятся объявления: «Внимание, скорый поезд «Москва-Андижан» прибывает на второй путь». Открывает форточку. Прислушивается. Комнату окутывает морозный пар.

М а р ь я м. Что-то он задерживается сегодня! Не думала, что разнорабочий - такая страшная работа, если б не железная дорога.

Стук в дверь.

М а р ь я м. Открыто! Сил что ли нет?

Снова стук.

М а р ь я м. Открыто же!

Бежит и открывает. Сначала вваливается пар с мороза, затем с ног до головы закутанный человек.

М а р ь я м. О, господи.

З а к а р и я (протягивает руки, как зомби). А! А!

М а р ь я м. Ох, милый.

Она бросается к мужу и раскутывает, разворачивает его из шарфов и шалей.

М а р ь я м. Ты хоть двигаться можешь?

Закария ложится на спину, а Марьям пытается стянуть с него сапоги. Тянет изо всех сил.

М а р ь я м. У тебя ноги что ли к подошвам примёрзли?

Тянет изо всех сил и падает на пол вместе с сапогом. Второй уже снимает при помощи мужа. Из сапог торчат портянки. Она пытается их вынуть, они не вынимаются.

М а р ь я м. И правда примёрзли! (Поднимает сапоги за портянки и несёт к печи).

Закарья трёт промёрзшие ступни и чуть ли не стонет. Марьям открывает дверцу и ворошит угли кочергой. Закария ковыляет и греет руки у самой дверцы.

З а к а р и я. Южный Казахстан – сорок градусов мороза! Ничего себе юг!

М а р ь я м. Осторожнее! Помнишь Хайдар задницу так грел, и у него штаны загорелись!

З а к а р и я. Сегодня делали экипировку Фрунзенского поезда, а в третьем вагоне проводник уголь пропил.

М а р ь я м. О боже! И что?

З а к а р и я. У пассажиров чай в подстаканниках замерз.

М а р ь я м. И что? 

З а к а р и я. Что-что? Расстреляли проводника к чёртовой матери!

М а р ь я м. О, господи.

З а к а р и я. Я лично! Зарядил свою метлу и долбанул ему по заднице!

М а р ь я м. Я так и знала, что шутишь!

«Внимание. Скорый поезд Москва-Ташкент прибывает на первый путь».

Марьям подходит сзади и хочет обнять мужа, но стесняется.

М а р ь я м. Я понимаю, как тебе тяжело! Если б не ты, мы бы уж с голода померли! Спасибо тебе, Закария!

З а к а р и я. Я теперь не Закария!

М а р ь я м. Ох! А кто же?

З а к р и я. Захарка.

М а р ь я м. О, господи!

З а к а р и я. Жалеешь меня! А не стала слушать, когда я говорил дальше поехали.

М а р ь я м. Куда? Если юг такой холодный, то какой же север у них? И мне уже казалось, что дорога наша никогда не кончится. 

З а к а р и я.  Казалось… А мне казалось, что у тебя ноги стройные!

М а р ь я м. Ты просто от усталости злишься.

З а к а р и я. Ты мне ноги не показала свои.

М а р ь я м. Как показать? Юбку задирать что ли? Я что,проститутка?

З а к а р и я. Знал бы, не брал тебя в жёны. А ты то в юбке до земли, как тумбочка, то на нарах постоянно сидишь. 

М а р ь я м. Ну так что же?

З а к а р и я. Когда разглядел, поздно было.

М а р ь я м. Ясно всё с тобой, товарищ. Садись, поужинаем.

З а к а р и я. Не хочу, не могу. (В волнении трёт грудь и подходит к окну).

З а к а р и я. Как они здесь живут? Полгода зима и мороз!

М а р ь я м. Ну и у нас так было.

З а к а р и я. Нет, у нас другой мороз – мягкий такой и снег нежный. А пахнет как!

«Внимание. Скорый поезд Свердловск – Алма-Ата прибывает на второй путь».

З а к а р и я (хлопая форточкой). Первый путь, второй путь! Второй путь, первый путь!

М а р ь я м. Ну здесь хоть трудодни тебе выписывают! 

З а к а р и я. И солнца нет никогда. Первый путь, второй путь.  Ашхабад, Караганда.

М а р ь я м. Паёк хороший дают! А там мы с голоду умирали.

З а к а р и я. Паёк, паёк... Как в тюрьме!  Первый путь, второй путь… Что вы все заладили?! 

М а р ь я м. Я уж и не знаю, чего сказать тебе? Поешь давай-ка.

З а к а р и я. И еда здесь невкусная, прямо тошнит! Как они это все едят? Если бы не водка, они бы здесь ничего не ели! Они не едят, а закусывают.

М а р ь я м. Они нам хоть крышу над головой дали! Паёк.

З а к а р и я. А какое небо у нас! Звёзды какие! Каждая как алмаз, нет - как бриллиант! Лучше бриллианта. Звезда – это космический материал! (Подходит к окну, открывает форточку и дышит, будто задыхается).

М а р ь я м. Ты простынешь!

З а к а р и я. Ай, лучше сдохнуть!.. Где мой путь в Башкирию!? Сел бы на лошадь и ускакал туда! Там шаг шагнёшь – озеро, второй шаг – река, маленький шаг в сторонку – ручеёк бежит. Просто стоишь, а из-под ног ключ бьёт! А здесь? Степь. Здесь даже дождь песчаный! А вода только мираж! Всё как мираж.

М а р ь я м. А помнишь у Сагитжана понос был?

З а к а р и я. Дизентерия.

М а р ь я м. Я помню, ты пошёл нам еды поискать. А я с ним под кустом сижу и в отчаянии думаю: ну умрёт, так умрёт. А мимо древний, белобородый дедушка проходит и говорит, что случилось с ним, дочка? Я говорю: вот, мол, поносится. Умрёт, наверное.  А он говорит, ну ты и дура молодая, ты же под лекарством сидишь – это черемуха! Ты ягоды сорви, завари и пусть он пьёт! Так и спасли Сагитжана.

З а к а р и я. А какие у нас травы в Башкирии? Мёд какой! Запах такой, что сами пчёлы в обморок падают! А картошка какая! А здесь не картошка, а тухлый урюк!

М а р ь я м. Вот заладил – Башкирия, Башкирия! Ты же татарин! Слышишь? Татарин!

З а к а р и я. Ну так что, если это родина моя! (Бьёт кулаком по стене).

Внимание! Скорый поезд….

Закария захлопывает форточку и закрывает лицо руками.

З а к а р и я. Все! Не могу больше! Марьям! Спой, запускай песню! Сил моих больше нет!

Марьям поёт песню «Су буйлап». У неё очень сильный, красивый и пронзительный голос.

«Внимание! Скорый поезд Кемертау…

З а к а р и я (в окно). Да заткнись ты! Жена поет!

Объявления смолкают. Марьям не прерывает пение. Слёзы текут по лицу мужчины. Он их и не скрывает.

З а к а р и я. Да, мы – татары. И куда бы нас ни занесла судьба, куда бы злая сила ни забросила, где бы мы ни были по всему миру, но душой к Татарстану рвёмся! И как ручейки и притоки все стекаются в нашу Волгу, так и мы стремимся на Родину! А с возрастом только сильнее тяга становится! Такая, что душа плачет и дышать трудно! Ах, родина…

Марья поёт. Голос ее дрожит и замирает.

З а к а р и я. Ах, Марьям, какой же у тебя голос! Недаром жеШаляпин в Казани родился! Я всё за твой голос отдать готов! Люблю тебя!

М а р ь я м. Так у меня же ноги кривые?

З а к а р и я. Не обижайся, Марьям на глупую шутку.Обещаю тебе, я всё сделаю, чтоб выбраться из этой нищеты, чтоб у нас дом был и всё как людей.

ЗАТЕМНЕНИЕ

На берегу озера, с удочками в руках сидят дед и внук. Тихий плеск воды. Иногда, будто спросонья, поёт соловей. 

Д е д. Ну ты что обиделся?

Насупленная тишина.

Д е д. Малый не должен на старого обижаться.

В н у к. Я просто думаю.

Д е д. О чём же?

В н у к. Дедушка, а ты знаешь есть теория такая…

Д е д. Какая же?

В н у к. А такая, что дедушки после смерти, снова у своих внуков рождаются.

Д е д. Ничего себе!

В н у к. Так что ты у меня, похоже, родишься.  

Дед косится на внука.

В н у к. Ну, какие будут пожелания? Как тебя назвать-то?

Д е д. Ты меня извини, но я бы не хотел больше сюда рождаться.

В н у к. Почему?

Д е д. Я в семь лет сиротой остался. Папу моего в лагеря отправили. Мама так сильно переживала, что через полгода умерла. Мы с братом у добрых людей под нарами жили. Летом овец пасли. А у меня даже одежды не было. Брат сшил мне из шкуры барана куртку от горла до колен. В ней потом вши завелись. Брат клал её на камень, а другим сверху бил, вшей гонял.

В н у к. Же-есть!

Дед вдруг громко и заливисто смеётся. 

В н у к. Ты чего?

Д е д. Одна старушка не любила меня. Ругала, что я объедки с нар таскаю. Так вот я однажды взял и в её кумганчик в туалете перца насыпал. Вот ты не знаешь, что это такое. А там та-акое было (дед заразительно смеётся). Да-а-а… Назови меня Фатхутдином, как моего отца. Я хоть пожил, внуков дождался. 

В н у к. Же-есть.

Д е д. Потом война началась. Меня в девятнадцать лет призвали. Нет, не хочу больше, на самом деле.

В н у к. Ну а чего тебе тогда нравится?

Д е д. Нравится с тобой рыбачить, соловьёв слушать. Хотел бы в свою деревню хотя бы на три дня вернуться, когда мама с папой живы были. Послушать снова, как мама пела. Хотел бы с бабушкой твоей погулять, когда она молодая была. И еще бы разик в тот миг вернуться, когда я на сабантуе самый первый прискакал – я же очень лёгкий был, цепкий. Мне приз вручили! Целого барана! Представь! Мне так все завидовали. Девчонки на меня смотрели. Хотел бы… Ладно, так и быть, рожай меня заново!

В н у к. Договорились.

Д е д. Только надо, чтоб ты жену себе выбрал добрую и веселую. Чтоб она не бурчала, а песни пела.

В н у к. Дедушка.

Д е д. Слушаю.

В н у к. А что делать, если ты девочкой родишься?

Дед смотрит на внука в предельной степени растерянности.

Д е д. Клюёт! Клюёт у тебя!  Подсекай!

В н у к. Как подсекай?

Дед и внук вместе тянут удилище.

ЗАТЕМНЕНИЕ

Женщина открывает портсигар и с наслаждением нюхает, почти вплотную прижимая его к лицу.

Ж е н щ и н а. Не хотите? Тут и «Мальборо», и «Винстон» и даже «Беломор-Канал»! Не хотите?

Женщина уходит.

Утро. Мужчина бреется опасной бритвой и при этому умудряется напевать. Песню подхватывает женский голос, и через секунду в комнату вбегает молодая женщина.

Г у л ь ш а т. Сыттык, я тебе яичницу пожарила!

С ы т т ы к. Гульшат, родная моя. (Обнимает её).

Г у л ь ш а т. И даже остудила её как надо!

С ы т т ы к. Скажи, откуда ты яйца берешь? Ты нашу курицу душишь что ли?

Г у л ь ш а т. Она от страха сама их роняет, как Троцкий!

С ы т т ы к. Интересные у нас яйца получаются!

Г у л ь ш а т. Осторожно! Кажется, за нами подглядывают пираты.

Из спальни выскакивают дети – мальчик и девочка - и бросаются к отцу с матерью.  Отец обнимает их всех. Дружной гурьбой удаляются. Голоса, смех, звон посуды.

Через какое-то время вбегает девочка и что-то прячет. Стук в дверь. Пробегает Гульшат. Входит озабоченный Сыттык.

Г у л ь ш а т. Ты вернулся, родной! Ай-я-яй. Посмотри в зеркало.

С ы т т ы к. Портсигар забыл. Руфья, ты его не видела?

Р у ф ь я. Нет папочка!

Г у л ь ш а т. Как сквозь землю провалился.

Девочка бросается к отцу и хватает его за ногу. Так он и уходит, переставляя ногу с вцепившейся в неё дочерью. Гульшат прибирается и напевает. Затемнение.

Грохот опрокидываемой мебели. Гульшат с детьми в углу. По комнате бесцеремонно прогуливаются два милиционера и гражданский с папкой под мышкой.

М е н т. Нет ничего! Хоть шаром покати!

М у ж и к с папкой. Как нет?! Он – директор маслозавода! У него растрата на сотни рублей! Молоко, масло, сыр, брынза, обрат!

М е н т (обращаясь к женщине). Гульшат Хамитовна, где деньги прячете?! Где его личный автомобиль? Ценности?

Г у л ь ш а т. Побойтесь бога! Какие деньги? Какой автомобиль! Посмотрите – у нас пол мазаный! Он же коммунист!

М е н т. Ну вот и положит партбилет на стол!

Г у л ь ш а т. Не вы вручали, не вам отбирать. Ему товарищ Жуков этот билет дал.

М у ж и к. А ещё у него портсигар был серебряный с камушком! Где он?

М е н т. При нём не было!

Г у л ь ш а т. При нём?! Что вы сделали с моим мужем? Верните его! У нас дети!

М у ж и к. А у меня что - щенки что ли?

Грохот мебели. Крики Гульшат. Плач детей. Затемнение.

Гульшат сидит в горе. Свесила руки, волосы распущены. К ней подходит русская женщина с узелком.

Ж е н щ и н а. Гуля, твой муж моих детей от голода спас! Он хоть и татарин, но хороший человек. Вот, муки вам принесла. (Оставляет узелок, уходит).

Заходит старушка с кувшинчиком.

С т а р у ш к а. Гуля, слезами горю не помочь. У тебя дети. А муж твой святой человек был, он моих внуков спас. Я обрат себе отливала, а он делал вид, что не видит. Обрат хоть и жидкий, а всё же… Век мужа твоего поминать будем!

Старушка оставляет кувшинчик и уходит. В глубине комнаты стоит маленькая Руфья и нюхает портсигар, почти вплотную прижимая его к лицу.

Ж е н щ и н а. Нате, закуривайте! Тут и «Мальборо», и «Винстон», и даже «Беломор-Канал»! Не хотите?

ЗАТЕМНЕНИЕ

Берег озера. Дед и внук.

В н у к. Дедушка, а помнишь мой папа тебе колбасу купил и денег не взял, а сказал, чтоб ты мне их отдал, что я банкир.

Д е д. Ну да, я ж отдал тебе сто рублей.

В н у к. Я был с бабушкой в магазине, там такая колбаса триста рублей стоит.

Д е д. Ничего себе! Давай я тебе разницу верну морожеными чипсами, которые ты всегда просишь покупать?

В н у к. Дедушка, а почему говорят, что когда татарин родился, то еврей заплакал?

Д е д. Не знаю, это русские придумали всё.

В н у к. Дедушка, а почему мы татары?

Д е д. Ну-у… Э-э-э… Ну почему вода – вода, а рыба – рыба.

Внук глубоко вздыхает.

Д е д. А ты, небось, русским хотел быть, да?

В н у к. Ну-у…

Д е д. Ты не горюй, что ты не русский. Ты лучше радуйся, что ты не еврей или негр какой-нибудь?

В н у к. Дед, а почему говорят: нам татарам лишь бы даром?

Д е д. Где это тебе всё говорят?

В н у к. В школе.

Д е д. У вас в школе какой-то антисемитизм против татар.

В н у к. Ну всё же?

Д е д. Давно придумали это оскорбление для нас. Понимаешь, когда нашу страну захватили, то наших предков всего лишили – земли, дома, работы. А жить как-то надо. Вот они и просили даром, ведь ни денег, ни возможности их заработать нет никакой. А те, кто нас захватил и всё наше забрал, еще и насмехаются над нами. А вообще, татары крутые ребята!

В н у к. Ну в чём?

Д е д. Ну-у… мы выжили, много нас, правильные мы ивесёлые, даже если плохо всё.

ЗАТЕМНЕНИЕ

Вокзал. Сирены поездов. Гулкие, невнятные объявления.

«Продолжается посадка на скорый поезд №139 Казань — Адлер, поезд стоит у платформы №3, на 4-м пути, нумерация вагонов с хвоста поезда. Благодарим за внимание»! 

На перроне, на раскладном стульчике сидит старик. В нескольких метрах от него мужчина и мальчик.

М у ж ч и н а. Чувак, ты такой молодец, что ходил с ним сюда! Присматривал. Бабушка говорит, ты каждый день, как штык, пока она болела.

М а л ь ч и к. Да-а, таскался с ним. Пап, ну это смешно!

М у ж ч и н а. Чел, ему столько досталось по жизни! Ему лет пять было, когда он в голодные годы несколько дней пролежал в бараке рядом с трупом родной мамочки. Тьфу-тьфу, не дай бог никому!

М а л ь ч и к. Знаю. Жесть, конечно!

«Скорый поезд №44 Москва — Казань прибывает на 4-й путь к платформе №3. Нумерация вагонов с хвоста поезда».

Старик поднимается в большом волнении. Он идёт навстречу прибывшим и напряжённо, с болезненным вниманием всматривается в лица зрителей – на лице гамма различных чувств – мгновенная радость, уныние, надежда, отчаяние и снова мгновенная радость. Перрон пустеет. Старик снова садится.

М а л ь ч и к. Бабушка каждый раз просит звонить! Чуть ли не каждые пятнадцать минут. Я звоню, конечно, но деньги на телефоне кончаются. Мама потом ругается! 

М у ж ч и н а. Эх, понимаю. Но всё, что мы имеем, – все дед. Он, чтоб ты знал, в прошлом известный адвокат. У него была большая практика в Москве. Он даже Марка Бернеса разводил с его женой. Так вот, когда они вышли из зала суда, после успешного дела, Марк Наумович так ему и сказал: «Ты не адвокат, Марван! Ты – поэт»!

М а л ь ч и к. А поэтом стал ты!

М у ж ч и н а. Эх-х.

«Скорый поезд номер 150 Екатеринбург-Казань прибывает на третий путь». 

Старик поднимается, идет навстречу прибывшим и напряжённо, с болезненным вниманием всматривается в лица зрителей. Перрон пустеет. Старик снова садится. Разворачивает сверток и аккуратно ужинает.

М у ж ч и н а. Мама молодец, что отпустила тебя к бабушке. Я ей очень благодарен! Кстати, как она? Небось ругает меня?

М а л ь ч и к. Да нет, пап. Давно не ругает. 

М у ж ч и н а. А что говорит?

М а л ь ч и к. Говорит, чтоб я тебя уважал, говорит, чтоб я тебе звонил, ты же – отец.

М у ж ч и н а. А что ещё говорит?

М а л ь ч и к. Говорит, какой бы ни был, но отец! Другого не будет.

М у ж ч и н а. Правильно говорит. Ну как она вообще? Ходит к ней кто-нибудь?

М а л ь ч и к. В смысле?

М у ж ч и н а. Ну, мужчины какие-нибудь. Коллеги там, по работе всякие. 

М а л ь ч и к. А-а, ты про это. Да не ходит к ней никто, кроме коллекторов. Не волнуйся.

М у ж ч и н а. Ну, я не волнуюсь. Чего мне волноваться-то?

Прибывает поезд. Старик поднимается, снова идёт навстречу прибывшим и напряжённо, с болезненным вниманием всматривается в лица молодых женщин. Перрон пустеет. Старик садится.

М у ж ч и н а. Ты не проголодался?

М а л ь ч и к. Нет, папа.

М у ж ч и н а. Небось, когда был один здесь с дедом кока-колу пил и гамбургером заедал?

М а л ь ч и к. Не-е. 

М у ж ч и н а. Чипсы и энергетик, да? Пойдём. У меня уже кишка кишке рапорт пишет.

Мужчина с мальчиком подходят к старику.

М у ж ч и н а (трогая старика за плечо). Пап, пойдём домой. Холодно. Поздно уже. Мы поможем тебе добраться.

Старик с непониманием смотрит на них.

С т а р и к. А кто вы?

М у ж ч и н а (со вздохом).  Отец, я – твой сын, Марат Ягофаров – известный писатель. Профессор. Специалист по Тукаю! Это твой внук – Дамир Маратович Ягофаров. Он уже известный в определенных кругах шахматист, одинаково виртуозно ведущий партии в миттельшпиле и эндшпиле. Лауреат премии Капабланки.

С т а р и к (печально качая головой). Знаешь, как бы я был счастлив, будь все это правдой!

Старик отворачивается и, приложив ладонь козырьком ко лбу, печально смотрит в гигантский проем вокзала.

С т а р и к. Но самое печальное, что мамочка моя не приехала! И сегодня её нет ни с одного вагона! Как же так, а?

М у ж ч и н а. Наверное, завтра приедет? Пойдём, пойдём.

Мужчина уводит старика и машет мальчику, чтоб догонял. 

Мальчик один на перроне. Достает телефон и набирает номер.

М а л ь ч и к. Мам, это я. Привет. Не голодный… Я вот чего… Да… Да… Так же. Да с ним. Мам, прости. Дай мне сказать, пожалуйста. Он любит тебя. Прям вот сейчас это сказал. Один, да. Он с дедом пошел. И я тебя люблю! Я жду тебя. Может быть, ты приедешь? Приезжай, мамочка! 

Затемнение.

Луч освещает старика. Он сидит на кровати и плачет. 

С т а р и к. Мама. Мамочка, где же ты? 

Немного успокаивается и ложится. Лежит и шмыгает носом. 

Появляется молоденькая, почти девочка, женщина.

Д е в у ш к а. Эй, засоня!

С т а р и к. Мамочка! Ты вернулась! 

Д е в у ш к а. Конечно! А ты чего нюни распустил? Я же сказала, что обязательно приду за тобой. (Платком вытирает слёзы и нос). Сморкнись! Не так! Громко! Дуй прямо в нос!

Старик громко сморкается.

Д е в у ш к а. Вот молодец! Как ты тут? Не голодал без меня?

С т а р и к. Мама, я хорошо себя вел. Ты бы мной гордилась. Меня уважают! Бабушка какая-то за мной постоянно ухаживает, кормит меня каждый день.

Д е в у ш к а. Любимый мой! Кровиночка моя! Ты вещички свои собрал?

С т а р и к. Да, мамочка. Давно уже.

Д е в у ш к а. Ну, пошли тогда. Давай ручку, сынок!

Старик встает и подает девушке руку. Уходят.

ЗАТЕМЕНЕНИЕ

На берегу озера, с удочками в руках дед и внук. 

В н у к (резко бьёт себя по щеке). Сука!

Д е д. Эй! Сейчас щелбана дам!

В н у к. Это же я комару, а не тебе!

Д е д. Всё равно! Это ругательное слово! 

Насупленная тишина.

Д е д. Думаешь? Я уже, честно говоря, боюсь, когда ты задумываешься.

В н у к. Я просто думаю.

Д е д. О чем же?

В н у к. Дедушка, а ты знаешь, что бабушка тоже ругается?

Д е д. Как же?

В н у к. Ну иногда она говорит; ах ты такая сякая – кошкина дырка!

Д е д. Ничего себе! А ещё как?

В н у к. Ну прямо совсем неудобно. 

Д е д. Ну говори. Сейчас можно.

В н у к. Она когда злится, иногда говорит, что в рот тебе написает! Ну интересно прямо. 

Дед косится на внука.

Д е д. Мне?

В н у к. Тебе-тебе. Не притворяйся, что глухой.

Оба задумались.

Д е д. Хм. Ты чего-то снова задумался?

В н у к. Ну, ты сам тоже хорош! Ты такое завернёшь, аж уши вянут. Помнишь, когда ты в подпол за помидорами полез, а на тебя кошка нечаянно упала?

Д е д. Хм. И чего я?.. Ты только не кричи, а то всю рыбу распугаешь!

В н у к. Я тебе на ухо скажу. (Встает, подходит к деду и шепчет в ухо).

Д е д (подпрыгивает и роняет удочку). Твою мать!.. Как ты запомнил! Да ещё четко так выговариваешь, блин! Ну-ка, еще раз повтори!

Внук снова шепчет и грозит кулаком. Дед слушает и заливисто хохочет.

Д е д. Ну я! Вот это дал! Ну я вообще!

В н у к. А помнишь, когда бабушка узнала, что ты три мешка дроблёнки бабе Маше Федоровой отвёз? Помнишь, что ты в сарае говорил?

Д е д. Ну?

Внук склоняется, шепчет в ухо. Потом отстраняется, вспоминает, сурово притопывает ногой и с жаром шепчет дальше. 

Д е д (хватается за сердце). Ты… это… слышишь, ты родителям и никому вообще такое никогда не говори! Никому, никогда. Ты уж тогда лучше просто сука говори, и все.

В н у к. Но я еще не договорил, там у тебя такое продолжение было! Ты так…

Д е д. Клюёт! Клюёт у тебя! Подсекай!

ЗАТЕМНЕНИЕ

Ночь. Шум ветра. Звонкий шорох «вертолётиков» на ветвях клена, старческий скрип карагачей. Далёкий, заунывный лай собаки. 

Нурия сидит на кровати. Волосы всклокочены. Она некрасиво кривит лицо, по щекам текут слёзы. Девочка близка к отчаянию. Вбегает мама.

М а м а. Нурия! Как же ты меня напугала! Ты чего?

Девочка захлёбывается в плаче и не может начать говорить.

М а м а. Да что с тобой такое? 

Н у р и я. Ма-ма, я умираю!

М а м а. Что болит? Живот?! Что? Чего? Скажи ты!

Н у р и я. Нет, мама! Я умру!

М а м а. Да с чего ты умрёшь?

Н у р и я. Я проснулась и поняла, что я умру! Я точно знаю, что я умру. Мне страшно!

М а м а. Так тебе папа что ли пьяный приснился?

Н у р и я. Я умру, умру! Мама, почему я так несчастлива? Я самая несчастная! Я так боюсь!

М а м а. Дочка, я в три раза старше тебя! Я же не боюсь!

Н у р и я. Не в этом дело! Мне так жалко мои руки – они тоже умрут. И пальчики умрут. И я вся-вся умру!

М а м а. Да с чего ты взяла? Ну что за капризы, Нурия?

Н у р и я. Я точно знаю, что умру. Я умру. Ты не можешь понять!

Матери и жалко дочь, и в то же время она начинает раздражаться.

М а м а. Хватит! Успокойся. Я тебе валерьянки сейчас накапаю. И ведро из сеней сюда принесу. Если захочешь, в него сходи по-маленькому. А может обидел кто? Ты сразу мне говори! Я любого урою!

Н у р и я. Не-ет. Мне просто страшно. Я точно знаю, что я неудачник, и я умру.

М а м а. Так. Давай успокаивайся. На днях в больницу, повезу тебя, в район. Пусть анализы возьмут.

Уходит. Затемнение. 

Лает собака. Проезжает запоздалая машина. По комнате проползает свет фар. Нурия открывает глаза. Лицо дрожит и кривится. Слышится шорох тихих шагов. Появляется седенькая благообразная старушка в белом одеянии.

Б а б у ш к а. Привет от старых штиблет! Плачешь чего?

Девочка смотрит на бабушку в предельной степени удивления. Даже челюсть отвисла.

Б а б у ш к а. Рот закрой, а то кишки простудишь!

Н у р и я. Бабушка? Ты же умерла! 

Б а б у ш к а. Ничего я не умерла.

Н у р и я. А как же ты приехала?

Б а б у ш к а. Обычно, на поезде.

Н у р и я. А папа сказал: зарыли, и чёрт с ней!

Б а б у ш к а. Псих. Я его родителям пожалуюсь, ишь!

Н у р и я. А что же ты делать тут будешь?

Б а б у ш к а. Баурсаки печь.

Нурия снова смотрит на неё раскрыв рот.

Б а б у ш к а. Ну хватит зубы сушить. Рассказывай, как мать себе ведёт?

Н у р и я. Нормально ведёт.

Б а б у ш к а. Дом два смотрит и весь день в телефоне, так? То одноклассники, то вацап, то вконтакт, анау-мунау…

Н у р и я. Откуда ты всё знаешь, бабушка?

Б а б у ш к а.  А ты как? Чего сидишь такая, как будто человека съела?

Н у р и я. Эх-х… Мама с работы отпросилась, денег взяла в долг, и мы завтра в больницу поедем.

Б а б у ш к а. Чем же ты захворала, маленькая?

Н у р и я. Я не знаю, бабушка.

Б а б у ш к а. Интересный случай. Ну а доктору, что скажешь, голубушка? 

Нурия с мучением в лице смотрит на бабушку.

Н у р и я. Скажу, что умру. 

Старушка печально качает головой. 

Н у р и я. Умереть боюсь. Вот.

Б а б у ш к а. Так-так. Ничего не болит, а ты помирать собралась?

Нурия кивает головой. И удивляется волнению бабушки.

Б а б у ш к а. Вот что скажу: когда я была в том же возрасте, что и ты сейчас, я тоже боялась смерти.

Н у р и я. Правда?

Б а б у ш к а. Вот ни с того ни с сего! Ночами не спала. Все дрыхнут, а я плачу. Дети днём играют, а я слышу их крики радостные и думаю, вот же счастливые, играют и не знают, что я умру. 

Н у р и я. И я точно так же, бабушка. И у меня так же!

Б а б у ш к а. Но тебе повезло больше, чем мне.

Н у р и я. Чем? 

Б а б у ш к а. Тогда, в детдоме, некому было сказать, не бойся девочка, ведь есть бог. Он тебя любит и оберегает. Понимаешь, ведь ты из ничего получилась, из воздуха, из дыхания мамы и папы. И всё это – бог. А тебе-то чего тогда бояться? Подумай. Тем более, что смерти вовсе нет. Душа тут временно живет. Тело – домик её.

Старушка прилежно и уверенно стучит кулачком по груди. Лицо Нурии исподволь освещается огнём внутренней радости.

Б а б у ш к а. Это мне домик свой в поликлинике надо было ремонтировать Печку мою (прикладывает ладонь к сердцу). А тебе здоровое тело лечить – только калечить. Анализы всякие брать.

Нурия усердно кивает головой.

Б а б у ш к а. Запомни, доченька, не думай, что я старая дура, бог любит тебя. Оберегает и не допустит, чтоб ты умерла. А сильнее его и нет никого. 

Н у р и я. Так неужели бог и вправду есть? 

Б а б у ш к а. Вот ты муравей! 

Н у р и я. Почему это муравей? 

Б а б у ш к а. А представь, муравей стоит на самом верху муравейника, смотрит снизу вверх на во-от такой листик и спрашивает: да неужели человек есть? Не может такого быть? 

Н у р и я. Но как же бог один, а нас много? Как он даже меня в деревне Карагала, вот в таком маленьком домике может ночью отличить и защитить?

Б а б у ш к а. Ты, наверное, не знаешь, что такое Джи Пи Эс навигатор? 

Н у р и я. Не знаю, бабушка. Мы географию еще не проходим.

Б а б у ш к а. А это просто, мне таксист рассказывал, в космосе болтается на орбите спутник и отслеживает миллионы машинок на земле, связанных с ним. Женским голосом дорогу им подсказывает, говорит, где авария, пробка или ремонт. И даже если ты в глухой степи заблудился, спутник этот тебя отследит и дорогу укажет. То есть одна железячка другую видит и помогает ей. А ты думаешь, что Господь всемогущий не сможет живого человека отследить, помочь ему, сберечь и на путь истинный направить? 

Н у р и я. Может.

Б а б у ш к а. А жить будешь столько, что аж сама устанешь. Будешь старенькая говорить: ой устала уже, когда же я на тот свет уйду? Надоели вы мне все тут. 

Нурия заливисто смеётся, так что аж пополам сгибается.

Б а б у ш к а. Вот ты смеёшься, а я тебе чуть не забыла главный секрет сказать.

Н у р и я. Скажи, бабушка, пожалуйста.

Б а б у ш к а. Тебе страшные сны снятся? Такие что аж, кажется, умрёшь, какие они страшные.

Н у р и я. Снятся.

Б а б у ш к а. А вот неверующие люди даже умирают во сне от страха. А потому что они заветной формулы не знают.

Нурия слушает, затаив дыхание.

Б а б у ш к а. Всего-навсего надо произнести: «БисмиЛляхиРахмани Рахим»! Даже во сне за эту формулу держись божественную. И все ужасы от тебя как дым отлетят. И так же, если страх смерти приходит. Я вот в детдоме была одна одинешенька. И некому было сказать тогда, что я не одна, в какой бы пустыне ни находилась. Ах, Нурия, так мне горько за ту девочку.

Н у р и я. Горько.

Б а б у ш к а. БисмиЛляхи Рахмани Рахим! Вот и все. Запомнила? Повтори.

Н у р и я. БисмиЛляхи Рахмани Рахим!

Б а б у ш к а. Ну, все, закрывай глазки, я тебе колыбельную спою, которую мне моя бабушка пела. А ты своим внукам петь её будешь.

Бабушка поёт колыбельную и гладит внучку по голове. Затемнение. Слышен громкий и счастливый смех Нурии. Вскакивает мать, бежит к ней.

М а м а. Нурия! Ты чего хохочешь? Вставай быстро. Мы на станцию опоздали! 

Н у р и я. Кажется, не надо уже никуда. Всё прошло. Мама, прошу, ложись спать.

Затемнение. Далекий лай собаки. Шуршит карагач. Словно экзотическая птица, вскрикивает сова. Нурия лежит на кровати, не спит. Спокойным и ясным взором смотрит она во тьму ночи. 

Н у р и я. БисмиЛляхи Рахмани Рахим!

Светлая улыбка проступает на её лице. Девочка вздыхает и спокойно закрывает глаза.

ЗАТЕМНЕНИЕ

На берегу озера, с удочками в руках сидят дед и внук. Тихий плеск воды. Дед скрытно прикладывается к бутылочке.

Д е д. Ух, изжога совсем замучила. Чего молчишь?

В н у к. Я просто думаю… Дедушка, а почему так говорят: нам, татарам, всё равно, что водка, что пулемёт, лишь бы с ног сшибала?

Д е д. Ну, не знаю, анау мунау, пословица какая-то такая. Это, наверное, русские придумали.

В н у к. Дедушка, а ты знаешь, что алкоголь – грех?

Д е д. Знаю, конечно. Грех, конечно, анау мунау. Чего замолчал?

В н у к. А ты знаешь, как бабушка сразу узнает, что ты выпил?

Дед косится на внука.

Д е д. Хм. Да мне это и неинтересно даже.

В н у к. Ну ладно тогда.

Д е д. По запаху, наверное?

В н у к. Нет. Ты отворачиваешься, ходишь вот такой (внук машет ладонью у рта). Чеснок ешь, а она всё равно знает. Загадка! А? Ну, ладно, если неинтересно.

Д е д. Ну и как же все-таки? Так, для смеха спрашиваю.

В н у к. Не, сразу не захотел узнать, теперь не скажу.

Д е д. Десять рублей.

В н у к. Пятьдесят!

Д е д. Я что сын миллионера?

В н у к. А я?

Д е д. Ладно.

В н у к. А ты как чекалдыкнешь, сразу начинаешь говорить анау мунау. Ну что, мать, есть что поесть, анау мунау… 

Д е д. Ану мунау!

В н у к. Ну что, мать, опять премию не дали, анау мунау.

Д е д. Учту.

В н у к. Учти уж… Как вы с ними все живёте? Я вот никогда не женюсь!

Д е д. Да ну?

В н у к. Ну, конечно! А что с ними делать? С ними даже играть нельзя. Ты, анау мунау, а она уже плачет! Ну, как так жить?

Д е д. А кто же тебе готовить будет?

В н у к. Как кто? Курьер из Макдональдса или Суши-шмуши. Один звонок!

Д е д. Да-а, в наше время Макдональдсов не было.

В н у к. Интернета не было, секса не было.

Д е д. Чего не было?

В н у к. Секса. Ну не знаешь что ли, так говорят: в эсэсэрсекса не было.

Д е д. Ана мана… боюсь переспрашивать.

В н у к. Чего?

Д е д. Как ты это слышишь все?

В н у к. Ну не глухой же.

Д е д. Ты это, когда вырастешь, тоже выпивать начнешь.

В н у к. Да ни за что!

Д е д. Да.

В н у к. Нет!

Д е д. Ну, вдруг кто-то уговорит, ну, один раз. Ты смотри, много не пей, потому что тошнить будет. 

В н у к. Да ну? Тебя же не тошнит. Ты её пьешь, как кока-колу!

Д е д. Я молодой был, анау мунау, не знал, что когда много,плохо бывает. Значит, когда выпьешь, то глаза на секунду закрывай – и, если голова уже кружится, – все, вставай и спать иди. Помни. Меня не будет, а ты помни. Чего молчишь?

В н у к. Да вот думаю… Дед, а что же на самом деле такое секс?

Д е д. Это тебе пусть отец дома объяснит!

В н у к. Ладно, скажу: дед не знает.

Д е д. Клюёт! Клюёт у тебя!  Подсекай!

В н у к. Как подсекай?!

Дед и внук вместе тянут удилище.

ЗАТЕМНЕНИЕ

Пение птиц. Ветер колышет занавеску. В комнате солнечные пятна – они дрожат, точно солнце – это водная гладь.  Мы застаём старушку в странной, осиянной задумчивости. Свет тихой и счастливой мысли удивительно преображает пожилую женщину, и кажется, будто из-под светового заслона застенчиво проступает девушка. 

Она крутит ручку радиоприемника, там только шорох и треск, иногда обрывки мелодий. Старуха качает головой, прислушивается. Со двора доносится крик немного растерянного и будто бы потерявшегося человека: «Любимая, любимая»… Старуха взволнованно направляется к окну. Входит, вернее, если б так можно было сказать: порывисто входит Старик.

С т а р и к. Любимая, любимая… Где ты?

С т а р у х а. Да здесь же я! Что? Что случилось, родной мой?

С т а р и к (растерявшись). Я хотел тебе рассказать… Я что-то вспомнил!

С т а р у х а. Что же, что?

С т а р и к. Я забыл. Так спешил, так хотел рассказать тебе что-то! Так пели птицы, такой запах липы и еще что-то такое, что мне захотелось вдруг рассказать тебе! 

С т а р у х а. Подойди ко мне.

Старик покорно подходит. Старуха очищает его плечи от пыли и соринок.

С т а р и к. Как же я мог забыть? Это было что-то хорошее.

С т а р у х а. Я знаю, это было что-то из молодости. Из наших с тобой счастливых дней.

С т а р и к. Откуда тебе знать то, чего я сам не помню?

Старуха обнимает его. Старик замирает, ему неловко.

С т а р у х а.  Ты, сам того не заметив, кричал мне: любимая, любимая! Так ты не звал меня, сколько уже… наверное, Сталин еще был живой.

С т а р и к (отстраняясь). Не может быть! Лю… что? Ты ослышалась, показалось тебе.

С т а р у х а. Хорошо хоть зрение ещё не подводит. 

С т а р и к. Любимая, хм. Тебе так и поцеловаться захочется.

С т а р у х а. Ну, ну, не нагревайся, пожалуйста. 

С т а р и к. Так, но что же я хотел? Прямо мысль на языке чешется.

С т а р у х а. Пусть голова вспоминает. А ты пока сюда посмотри.

Старуха показывает страничку из журнала. Старик вынимает лупу и внимательно изучает.

С т а р и к. Где смотреть-то? Ну, старая бабка какая-то с собачками.

С т а р у х а. Однажды, давно, на том краю нашей жизни, я убиралась на твоём столе и нашла вырезку из журнала – там была Брижит Бардо – молоденькая такая, в купальнике.

С т а р и к. Кто?

С т а р у х а. Как же я хотела быть похожей на эту БрижитБардо. Я завидовала ей все же. Ты хранил её, как тайну какую-то. Как страничку из какой-то прекрасной, но несбывшейся книги своей жизни.

С т а р и к. Ну ты на старости лет совсем как поэт какой-то стала. Я уж все забыл.

С т а р у х а. А мне так хотелось угодить тебе, все для тебя сделать. Я научилась хлеб печь и все-все делать. И порой жалела, что не могу заново создать для тебя воду. Досадовала, что бог меня опередил!

С т а р и к. Ну точно, философ стала.

С т а р у х а. А вчера в журнале Галиюшки я снова увидела Брижит Бардо. Смотри! Теперь мы с ней точно похожи!

Старик снова изучает страничку.

С т а р и к. Ой, страшная какая! Нисколько вы не похожи! Ты – моложе! А она страшная и злая.

С т а р у х а. Мне тоже злой показалась. Может быть, оттого, что она нравилась миллионам, а тот, единственный на всю жизнь, так и не нашёлся.

С т а р и к. Да она всех мужей уже пережила.

С т а р у х а. О! А сказал, не помнит!

Старик, не зная, что ответить, подходит к приёмнику и хлопает по нему ладонью. Тот включается. Звучит песня.

С т а р у х а. А у тебя шнурок развязался.

Старик пытается нагнуться. Охает.

С т а р у х а. Стой! Я сама.

Присаживается и завязывает шнурок.

С т а р у х а. Помнишь, как ты мне шнурки завязывал, когда я беременная была?

Старик поводит ладонью над её головой, будто не решаясь погладить.

С т а р и к. Так ты моя жена!

С т а р у х а. Пошутил?

Старик сидит за столом, задумчиво подперев голову рукою.

С т а р и к. А мне нравится, как ты косы заплетаешь.

Старуха за его спиной слушает песню. Мягкое, игривое выражение на ее лице. Она поводит плечами, и начинает медленный танец, будто поддразнивая его и радуясь, что не видит он её.

С т а р и к. Даже когда сейчас заплетаешь, ты мне всё равнокажешься той девчонкой… Ну что же, что я хотел тебе рассказать?

С т а р у х а. Может быть, что когда-то я была девочка-персик, а теперь – старуха-курага?

С т а р и к. Дурочка ты совсем. Нет, не то. А что – не помню.

Он сидит и не видит, как старуха танцует за его спиной.

ЗАТЕМНЕНИЕ

Берег озера. Рыбаки. 

Д е д. Ну нельзя в воде голыми ногами стоять. А сапожки мы забыли с тобой!

В н у к. Почему нельзя?

Д е д. Потому что мужчинам нельзя в холодном стоять. И сидеть на холодном тоже нельзя.

В н у к. Почему нельзя? Всё нельзя!

Д е д. Потому что у нас вот тут (показывает меж ног). Этот. Простатит-етит (называет по-русски).

В н у к. Простатит-етит?

Д е д. Он. Для всех мужиков беда.

В н у к. Ну я же не мужик еще!

Д е д. Тем более. Запомни, вот я умру, а ты помни: на холодном не сиди, и, когда искупался, в мокрых трусах не сиди. Старайся менять. Нельзя, чтоб мокрое и холодное.

В н у к. Простатит-етит. 

Д е д. И если с одной девочкой дружишь, то с ней и дружи. Не надо так, чтобы с одной дружу, потом с другой дружу, одновременно и с третьей дружу. 

В н у к. Они что холодные что ли?

Д е д. Хе, холодные... Горячие слишком!

В н у к. Ну, не понимаю тебя.

Внук вздыхает. Дед с грустью смотрит на него.

Д е д. Сегодня воскресенье… Это, что ты уже через пять дней уезжаешь?

В н у к. К школе готовиться надо.

Д е д. А что к ней готовиться? Я, например, в первом классе вообще не учился.

В н у к. Ана мана…

Д е д. У нас тоже школа хорошая. Я бы с директором поговорил. Оставался бы у нас. Я даже интернет проведу тебе.

В н у к. Да, вот думаю.

Д е д. Боюсь, не запомнишь ты моих слов.

В н у к. Почему же, про жену помню.

Д е д. Ну?

В н у к. Выбирать такую девушку, которая не ругается с тобой. Если с первых дней ругаетесь, то, значит, всю жизнь будете ругаться.

Д е д. Предков всех наших запомнил?

В н у к. Перечислить?

Д е д. Ладно, верю.

В н у к. Да никаких проблем, простатит-етит.

Д е д. Знаешь, а я ведь скоро могу уехать.

В н у к. Куда же?

Д е д. В Америку поеду!

В н у к. Когда?

Д е д. Да чувствую, что скоро уже… Там… друг там у меня живет. Давно зовёт он меня к себе. И это, я сюда уже, наверное, не вернусь тогда. Там океан, климат, красота. Да и билет обратный очень уж дорогой. Ты уж меня не жди.

В н у к. А бабушка как же?

Д е д. Ну, со временем и она ко мне переедет. Чего молчишь?

В н у к. Ну, ты это, как устроишься там, айфон мне пришли, пожалуйста. Ну если сможешь или, может, друг у тебя этот богач.

Д е д. Обещаю. Только ты помни всё, что я тебе говорил.

ЗАТЕМНЕНИЕ

Играет старая пластинка. В окно бьёт солнце. Ветер шевелит тюлевую занавеску. Бабушка – женственная, как говорится «со следами былой красоты» - седыми, поредевшими косами, в вязаных носках, старинной, расписной шали и монистах на груди, чуть качаясь в такт музыке, рассматривает старое фото на стене. Улыбается. Подходит к окну. Примеряет тюлевую занавеску, как фату. На подоконнике большое кашпо с фикусом. Бабушка отпускает «фату», вздыхает, достает из кашпо припрятанную там бутылочку. Наливает в рюмку, прячет бутылку обратно. Поднимает рюмочку. Грохот в коридоре. Бабушка прислушивается и снова поднимает. И снова грохот и чертыханья. Бабушка в очередной раз пытается выпить. Дверь распахивается и врывается юная девушка – правнучка Наиля.

Б а б у ш к а. Всегда узнаю тебя по скромной девичей ходьбе!

Девушка обижено плюхается на стул.

Б а б у ш к а. Что надулась, как мышь на крупу? Всёхорошо?

Н а и л я. Всё!

Б а б у ш к а. Ну и хорошо.

Бабушка укромно опрокидывает рюмочку.

Н а и л я. Что ты там пьёшь все время?

Б а б у ш к а. Лекарство  это. От желудка помогает.

Н а и л я. Хорошо… Не то слово, как хорошо!

Б а б у ш к а. Так, значит, не очень хорошо?

Н а и л я. Не очень! Он меня не любит!.. Мне так грустно! Ба, помоги! Ты же можешь! Я все, как ты учила!.. Интересное рассказываю... И платье… А он в телефоне… И с друзьями! Я накрасилась даже… А ему всё равно!

Б а б у ш к а. Уф… Душа моя!.. Тихо-тихо! Ты дверь закрыла в огород? Боюсь, куры набегут.

Н а и л я.  Ба, ты меня слышишь вообще?! Он меня не любит! Понимаешь? Помнишь, ты говорила заинтересовать его чем-то? Вот… Я неделю в институт с папиным альбомом ходила. Говорю: «У меня коллекция есть!» Даже Дан, у которого мотороллер, сказал: «Покажи!» А Ринат просто взял и ушёл!  

Б а б у ш к а. Так, спокойно! Погоди… Я что-то ничего не соображу.

Н а и л я. А ты ещё выпей! Может, и сообразишь.

Б а б у ш к а Ты так говоришь, прям… Как будто там незнаю что, прям, а не лекарство.

Н а и л я. Бабушка, все уже давно знают, что у тебя там не лекарство!

Б а б у ш к а. Да, нет же… Лекарства всегда на спирту делают, даже травное настаивают, даже детям.

Н а и л я. Да я пробовала! Там у тебя коньяк!

Б а б у ш к а. Так ты что выпиваешь уже?!

Н а и л я. Не-е, мне не понравилось! Мама сказала следить за тобой, тебе же вредно!

Б а б у ш к а. Ох, дела идут, контора пишет! (Бабушка произносит это по-русски). И бабушка знает?

Н а и л я. Бабушка, мне жить не хочется… а вы все только о своём говорите!

Б а б у ш к а. Подожди! (Бабушка выпивает рюмку, замирает с закрытыми глазами, выдыхает, снова открывает глаза и обнимает Наилю за плечи). Во-первых, кто он?

Н а и л я. Ну, Ринат же! Я тебе рассказывала! Ты совсем уже память теряешь!

Б а б у ш к а. Ты много про кого рассказывала. В твоём возрасте влюбленности меняются, как тени в саду.

Н а и л я. Это, правда, любовь! Как у мамы с папой! Как у деда с бабушкой. Как у тебя с прадедом! Я только про него и говорю! А мама (передразнивает): «Ой, да глупости всё это, еще сто раз влюбишься!..» А мне никто не нужен! Я вижу его во сне! И каждый раз, когда сплю, выхожу за него замуж!.. 

Б а б у ш к а. Верю, Наиля. Если правда так, то верю!

Н а и л я. Поможешь? Заговор скажешь?

Б а б у ш к а. Нет. Я научу тебя печь для него хлеб! У меня как раз тесто поставлено… Пойдём!

Н а и л я. Ба, ну ты сама подумай, до хлеба мне сейчас?(Наиля перестает хорохориться, и наружу опять проступает ее огорчение и подавленность). Я ж к тебе не как к бабушке, а как к своему лучшему другу пришла! Думала, ты мне хоть погадаешь.

Б а б у ш к а. Это сильнее гадания, это колдовство от наших предков! Несчастная ли, счастливая ли любовь, если это действительно она, самое время выпекать хлеб. 

Н а и л я. Ну я же умею! Мама же учила.

Б а б у ш к а. Мама тебя учила делать просто тесто.

Н а и л я. Так это же и есть хлеб.

Б а б у ш к а. Нет! Хлеб влюбленной женщины – это четки любви! Помнишь, я подарила тебе четки?

Н а и л я. Да, ты по ним молитвы и заговоры читала… Теперь я читаю… Каждое слово – бусина: «Бисмиллах аррахман аррахим…» А от зубной боли: «…Чалпу булгап. Шуны имлим. Бер, ике, оч, Имлэп кайтмасац, Мица оят, Имлэп кайтсац, Сица оят, Тфу, тфу!»

Б а б у ш к а. Не произноси просто так, а то силу потеряет! А помнишь, как я тебя учила в школу ничего не забывать по пальцам одной руки?

Н а и л я. Да! Большой палец – ключи, указательный – сменка, средний – проездной, безымянный – деньги на обед, мизинец – телефон!

Б а б у ш к а. Умница моя! (Бабушка целует внучку в макушку и делает какие-то явно колдовские пассы). Так и по хлебу, как по четкам, как по пальцам, любовь в его сердце вложить можно. И если нашла того единственного, кого и правда любишь... (Бабушка прерывает напевную речь, подведя внучку ко столу). Жди здесь! Сейчас принесу корчагу.

Н а и л я. Ох бабушка… Он такой… Он, по-моему, самый красивый парень в школе! Мне кажется, все девчонки на него только смотрят! Он такой умный, ба! Он во все игры всех наших пацанов обыгрывает. А когда не выигрывает, то я думаю, что они просто жульничают. А еще он такой… Ну,маленьких любит! На каникулах вожатым в школьном лагере для малышей был – читал сказки первоклашкам. Они до сих пор при встрече уважительно зовут его «абый»! А еще он умеет на лошади скакать даже без седла. Я на Сабантуе видела! Но он не любит меня, бабушка!

Б а б у ш к а. А почему ты так решила? (Бабушка появляется из темноты с накрытым полотенцем глиняным округлым сосудом в руках). 

Н а и л я. Ну…  Потому, что он не обращает на меня внимания, как я ни стараюсь понравиться ему, подружиться с ним, с какой стороны не подхожу.

Б а б у ш к а. У-у-у! Так ты хлеб любви не испечёшь… Если бы «старание подружиться-понравиться» было наиважнойженской чертой, лучшими женщинами были бы мухи! 

Н а и л я. Ба! Я же, как ты учила… Джинсы на платья сменила; волосы ото рта убираю; считаю до трёх, прежде чем ответить; угощаю печеньем… Чего ты смеёшься?! Ничего смешного! Я делаю всё, чтобы понравиться! Но каждый раз, как я спрашиваю его о чём-то, пытаюсь поговорить, он сбегает!..

Б а б у ш к а. Во-первых, всё перечисленное ты делаешь не для него, а для себя.

Н а и л я. Ба, не начинай говорить, как училка! Не для себя! Для него я это делаю. Я ради него, на что угодно готова!

Б а б у ш к а. А в покое его оставить не готова? Делая что-то для него, подумай, это действительно нужно ему или это то, что тебе самой хочется, чтобы он видел, что ты это делаешь ради него? (Говоря заверченную фразу, бабушка даже крутит руками, как бы наматывая меж ними пряжу мудрости и делая акценты на противопоставлении «нужно ему – нужно тебе»).

Наиля осекается и прикусывает губу.

Б а б у ш к а. А теперь смотри сюда. (Бабушка загадочно кивает на кувшин). Что там под полотенцем?

Н а и л я. Тесто, наверное.

Б а б у ш к а. Само собой, тесто! Это ж корчага, а не горшок с фикусом! Но какое это тесто? Насколько оно ожило, поднялось?

Н а и л я. Не знаю, ба, ты ж его ставила. 

Б а б у ш к а. Я тоже не знаю. В том-то и дело!.. Я не знаю, потому что не мешаю хлебу обдумать всё вложенное мною в него и подняться. С вечера, замешивая этот хлеб, я наполнила корчагу очень теплым, но не обжигающим молоком, иначе дрожжи, поднимающие тесто, умрут от ожога. Твой интерес к мужчине должен греть его, а не обжигать! Потом я щедро всыпала сахар!.. Восхищайся и гордись им, не бойся показать, что он для тебя единственный. Мальчишки – сладкоежки и только хотят казаться циничными. Рано ли поздно он обязательно это оценит. А вот соль и приправы добавляй аккуратно, и не все подряд, а только избранные!  Особенности и «изюминки» всякие хороши, только если вкусны именно для Него…

Н а и л я. А как понять, что именно вкусно для Него? (Наиля слушает бабушку открыв рот и спрашивает шепотом, в тон гипнотическому «заговору»).

Б а б у ш к а. Почувствуй! Ты ж девочка! У тебя же сиськи! (Бабушка возвращается к обычному тону и наливает себе ещё коньяку). На то они тебе богом и дадены, чтобы чувствовать, а не только лифчик носить!

Н а и л я. Ну Ба! Я же всерьёз! 

Б а б у ш к а. Так и я серьёзно! В этом женском чувствовании основа колдовства. Когда дело касается любви, выключай разум! Не давай ему слова, ибо ты женщина. На полную включай только сердце! Тогда и травы, и соль, и перец для твоего хлеба любви подберутся сами собой. Понимаешь? Научись отдавать и ждать, а не требовать. Полюбила - сделай для него всё, что можешь, сложи к его ногам и… Отойди. Замесив тесто, накрой корчагу полотенцем и поставь в теплый, скрытый от посторонних глаз угол души. Не трогай ее, не ходи рядом, не шуми, иначе тесто не поднимется! Не дергай его! Не тормоши! Не заглядывай внутрь с вопросом: «Вкусен ли сахар? Хороши ли травы?» Уважай свой «хуш исле икмек» и не лезь к нему в душу. Не лезь, пока твой хлеб сам не позовёт тебя, не поднимется и не пойдёт тебе навстречу… Поднимая полотенце! (Бабушка весело подмигивает). И вот тогда вымешивай его! 

Н а и л я. Ба, ты точно о хлебе говоришь? (Наиля хохочет, пряча лицо в ладони). А то после коньяка тебя трудно однозначно понимать.

Б а б у ш к а. Конечно, о хлебе! О чём же ещё?..

Бабушка, позванивая монистами, подходит к сидящей внучке, и та перестаёт смеяться, погружается в транс. Продолжая говорить нараспев, бабушка заплетает ей косы и покрывает свадебным калфаком с фатой. 

Б а б у ш к а. Вымешивая Хлеб Любви, останови время. Пусть замрут стрелки часов и стучит только сердце. Люби! Замешивай Хлеб снова и снова, крепко обжимая со всех сторон, обнимая, пока не устанет. Нежно укрывай его вышитым полотенцем и оставляй, чтобы передохнул, но снова и снова возвращайся, как только поднимется. С каждым твоим приходом, твоему хлебу будет нужно всёменьше и меньше времени, чтобы отдохнуть от тебя. Ты сама почувствуешь, как он льнет к твоим рукам. Разбухает под пальцами, не желая отдыха, будто не хочет разлучаться с твоими ладонями. И вот тогда хлеб твоей любви готов! Выпекай! Теперь даже страсть печного жара не испугает его! 

Бабушка поет заклинание на народный распев-мотив реальных ырымчи и сопровождает его пластическим танцем-изображением выпеканием хлеба. 

Б а б у ш к а. «... Багладым башыпы, миндин узгэгээйлэнмэсун! Багладум ике кузене, мипдип узгэгэ карамасун! Багладум ике колакыпы, мипдип узгэгэ сузепе тацпамасупБагладум телепе, мипдип узгэрэ сузлэмэсеп Багладымйорэкепе, мипдип узгэгэ йылыпдурмасып! Багладым икекульт, миндин узгэго тотмасып Багладым зэкерепс, мипдипузгэгэ кыйлмасып! Багладым барча эгъзаларуп: оч йозалтмыш тамыры берлэ, турт поз кырук дурт сойэклэрберлэп, курур кузе берлэп, сузлэр сузе берлэп…»

Хлеб готов. Румяный каравай бабушка выкладывает на стол. Наиля в трансе. Она по-прежнему в фате. Бабушка аккуратно делит хлеб пополам ножом. Потом одну половину пеленает в полотенце и передает на руки Наиле, как ребенка:

Б а б у ш к а. Научишься правильно печь Хлеб любви, однажды он превратится в человека. В маленького человека, который объединит тебя и твоего любимого навечно. Это будет девочка. В нашем роду всегда девочки. Ты передашь ей свою мудрость.

Н а и л я. Как красиво! Как сильно бьется сердце! (Наиля держит спелёнатый каравай, как младенца, укрывает его фатой, любуется им, принюхивается). Пахнет счастьем… 

Б а б у ш к а. Ну вот и всё! (Бабушка громко хлопает по бёдрам, отряхивает руки о передник, поднимая облако муки и будто бы стряхивая гипноз). 

Девочка очухивается, с растерянной улыбкой смотрит на каравай, трогает фату, калфак, смотрит на бабушку, будто пытаясь понять, что происходит.

Н а и л я. Ба… Как-то я странно себя чувствую. И мысли путаются… Ты что, колдовала? 

Б а б у ш к а. Немножко. Не переживай. Мысли улягутся. На самом деле ты всё-всё помнишь и теперь гораздо больше знаешь. Поигралась, и будет с тебя! (Она забирает у Наили калфак, прячет в шкаф, грозит пальцем полушутливо). Сама не трогай! Иш ты… Коньяк она пробовала! Всё, а теперь давай, беги домой! Передашь родителям поцелуи и хлеб. 

Бабушка вручает внучке сумку, куда они кладут полкаравая, и провожает Наилю до двери.

Н а и л я. Ба, а почему ты до сих пор хлеб сама печёшь?Ведь и в магазине купить можно. Все покупают. А ты устаёшь, и ноги болят... Зачем мучиться? 

Б а б у ш к а. Твой дедушка магазинный есть не станет!

Н а и л я. Ты точно пьяная! Дедушка давно умер…

Б а б у ш к а. Потому и пеку, Наиля. Для него. Из дома, где выпекают Хлеб любви, мужчина никогда не уходит насовсем! 

Н а и л я. Мама говорит, что тебе очень повезло без памяти влюбиться в дедушку. Что именно поэтому ты боготворишь мужчин. Но не всем везет, у других всё сложнее и с мужчинами, и с любовью.

Б а б у ш к а. А я и не спорю, что мне повезло! И с мужем, и дочкой, и с внучкой, а теперь и с правнучкой! Но подобное везение, дорогая, называют закономерностью. Это я к тому, что любой женщине, у которой сиськи (бабушка вешает многозначительную паузу, поднимая палец), ты уже помнишь, (хором с Наилей): «не только, чтобы лифчик носить», непременно повезёт! И нечего смеяться! Лучше скажи, с чего это мама разговор на эту тему завела? У них что, с папой что-то не ладно?

Н а и л я. Нет, конечно! Что ты, бабуль!  Они любят друг друга. Но мама… В общем, она ему «хлеб любви», по-моему, не всегда выпекает. 

Б а б у ш к а. Это не тебе судить! Меж двоих только они сами разобраться могут. Твоя мама любима и любит, значит,она счастливая женщина. А ты будешь ещё счастливее!Беги! Выпекай в сердце Хлеб любви для своего Рината. И не забывай основу рецепта.

Н а и л я. Хлебу и мужчине главное не-ме-шать! (Радостно поддерживает Наиля, и они бьются с бабушкой ладошками, по принципу «дай пять!»). Ой, ну какая же ты у меня! Ты мой лучший друг! И ты вот совсем-совсем не стареешь! Чего смеёшься? Клянусь! Все мои подруги так говорят! А я прямо вот вижу ту девчонку, которая как я… И печёт хлеб для любимого! И она такая!.. Ух! Как я хочу быть на тебя похожей! Повезло дедушке! (Наиля подмигивает, еще раз целует бабушку и убегает).

Бабушка остаётся одна, снова звучит мелодия молодости с пластинки. Она подходит к портрету, где они с мужем. Свет по всей сцене гаснет, луч выхватывает только её и портрет. Она смотрит на фото, отирает рукавом пыль…

Б а б у ш к а. Ну что, мой дорогой… Ты доволен мной? Наша дочь замужем и счастлива. Внучка тоже замужем и счастлива. Правнучка уже влюблена. Ей передался мой дар, и, значит, она будет ещё счастливее! 

Загорается свет над столом, где, нарезая оставшийся каравай, сидит дух её мужа. Меж двумя световыми пятнами, в которых он и она – темнота, как грань того и этого мира.

С т а р и к. Спасибо, Фарида. Я рад.

Б а б у ш к а. Ты пришёл, наконец, забрать меня? (Она радостно оглядывается).

С т а р и к. Нет ещё. Рано. Просто вкусно пахло…

Он встаёт из-за стола, делает шаг к ней, она – к нему, но темнота не даёт им приблизиться друг к другу. Каждый остается в своем световом пятне. 

С т а р и к. Прости, любимая, что оставил тебя одну. 

Б а б у ш к а. Что ты, милый! Это ты прости, что вышла за тебя замуж без любви. Ох я и злилась тогда на тебя! Помнишь?

С т а р и к. Помню! Я приехал тогда с фронта свататься. Бравый, грудь в орденах…

Б а б у ш к а. А я-то знать не знала, что ты вот так заявишься! Ну, переписывалась с каким-то фронтовиком… Так все переписывались! «Поддержка фронту» называлось. Кто ж этому значение придавал?.. Я ведь даже в лицо тебя не знала – ты ж чужую фотокарточку прислал!

С т а р и к. Ну да… Своей-то не было. А эту я на дороге подобрал и послал, потому что ты очень просила.

Б а б у ш к а. Того парня, что на фото, может и в живых-то уже не было, когда я думала, что он письма мне пишет. И вдруг приехал ты! Незнакомый. Совсем чужой, но с вязанкой моих писем в кармане!

С т а р и к. Я помню тот вечер… Ты мне нравилась. Мне и в голову не приходило, что чувство может быть невзаимным! Сижу с твоим отцом в комнате и только слышу, как ты с матерью во дворе ругаешься…

Б а б у ш к а. Ну да! Я была влюблена в другого! А мать как отрезала: К тебе фронтовик приехал! Герой! Сама ж ему писала! А теперь что, в кусты?.. Смотри, их живых мало. На всех не хватит!

С т а р и к. Нас ведь потом считали лучшей парой в деревне, друзья даже завидовали, мол «мало кого так жены любят». 

Б а б у ш к а. Я просто всегда пекла для тебя хлеб. Хлеб в своём сердце. И жила по его правилам.

ЗАТЕМНЕНИЕ

Берег озера. Дед с внуком едят.

В н у к. Дед, простатит-етит, ты на чем сидишь?

Д е д. Да ладно, мне уже не страшно.

В н у к (показывая кусочек). Дедушка, а это что?

Д е д. Это сердце утки.

В н у к. Ничего себе! Такое маленькое?

Д е д. Твое тоже маленькое. Вот как твой кулак.

Внук молча рассматривает свой кулак.

Д е д. Чего молчишь?

В н у к. Да вот, думаю.

Д е д. О чем же?

В н у к. А если я не буду сердце утки жевать, а проглочу целиком, у меня тогда два сердца будет?

Дед гладит его по голове.

В н у к. Вот ты хихикаешь там, а не знаешь, что у осьминога два сердца!

Д е д. Да ну?!

В н у к. Вот. А был бы интернет, ты быстро бы в Яндексе все узнал. Дедушка, не грусти. 

Д е д. Как же не грустить?

В н у к. Зря я сердце утки съел, надо было бы тебе отдать!

Д е д. Маленькое слишком для меня.

В н у к. Дед, обещаю, когда ты в Америку уедешь, я буду приходить сюда и сидеть на этом месте, как ты сидишь. Я все буду как будто от твоего имени здесь делать. Чего молчишь?

Д е д. Да вот, думаю.

В н у к. Дед, не надо мне айфон… Ты лучше обратный билет купи себе. Обещаешь? 

Д е д. Клюёт у тебя!

В н у к. И у тебя…

Д е д. Сачок где, ана мана…

Кричат. Бегают. Спотыкаются. Падают. Тянут удочки, и всё пространство заливает трепещущий серебристый свет.

В н у к. Дедушка, я поймал! Я первый раз в жизни рыбу поймал!