Дмитрий Туманов. Ленинградская акварель

 

2018, 9

 

Геннадию Васильевичу Жиркову –

дорогому для меня человеку –

этот Петербургский цикл

 

х х х

 

На Невский трезубец наколотый город

Меня поманил, и – сдержаться не в силах –

Накину свой плащ, подниму выше ворот:

Сегодня он ждёт там, где время застыло.

 

Безлюдно и тихо ещё спозаранку.

Сквозь лёгкую дымку Исакий чуть видно.

Пройдусь по Гороховой я, по Казанской,

На Невский сверну и на Думскую выйду…

 

Мне город знаком. Провожатых не нужно.

Гостиный, пожалуй, пройду стороною.

Вот видится банка подкова-окружность,

Пойду по Садовой на встречу с Сенною.

 

Где женщину били когда-то кнутами –

Стоит гауптвахта и ватер-клозеты…

Вперёд по Садовой, пока не устану:

Там ждёт Вознесенский, никем не воспетый.

 

И снова направо – до "Сашкина сада".

Мне купол Исакия дарит сиянье.

Не надо спешить, торопиться не надо,

Сэр Питер любитель неспешных гуляний.

 

В любую погоду – хоть ведро, хоть слякоть –

Вершу кругосветку. Мне путь этот дорог.

Люблю – и от счастья мне хочется плакать! –

На Невский трезубец наколотый город.

 

х х х

 

Этот город – лишь сон, этот город – Zero,

Этот город – придуманный замок.

И по линиям улиц волшебных его

Где-то бродит Прекрасная Дама.

 

Этот город – в мечтах, этот город – в любви

И в сплетениях тени и света,

Этот город – стальные его корабли,

Этот город – виденье Поэта.

 

Этот город – как плач, этот город – как стон,

Моя вечная боль и награда,

Государевых тюрем сырой бастион

И холодные ночи Блокады.

 

Он под просинью неба, где речки изгиб,

Золотится игрушечной главкой,

Но ночами слышней в Инженерном шаги

И рыданья над Зимней канавкой.

 

х х х

 

Я вдоль Зимнего шёл с головой непокрытой,

Продираясь сквозь ветра ноябрьского вой,

И опять за спиной грохотали копыта,

Искры сыпались в небо над тёмной Невой.

 

Снова Медный кумир над взбешённой стихией

Рвал поводья – и конь поднимался во фрунт.

А Нева бушевала подобно России:

Беспощадный, безумный, бессмысленный бунт.

 

На добро бы кому-то был город задуман, –

Нет! надменным соседям он строил назло.

Так над топью болот, всё в оградах чугунных,

Петербурга гранитное чрево взросло.

 

Не пытаясь гадать – это грех ли, не грех ли –

Медный Всадник летел, чуть дрожала рука…

Догорела луна своим медным доспехом,

И кровавой зарёй истекли над Невой облака.

 

х х х

 

В глухую полночь на исходе марта

Предчувствие томительно и жгуче:

На кон легла моя шальная карта,

Которую поднимет подпоручик.

 

Мучительна от пристани дорога,

И лунный свет – тяжёлый груз на плечи.

Что ждёт? Марьяж? Ах, крапом вверх так долго

Понтирует судьба на чёт и нечет.

 

Здесь тишина. Но вот беда – усну ли?

Не суждена мне скорая расплата:

Та партия закончится в июле

Под сводами сырого каземата.

 

Понтёр зарвётся, козыри положит,

Чужой игры, увы, не замечая.

И по могиле – как мороз по коже –

Сиреневые волны Иван-чая.

 

Дрожат зигзаги дальнего созвездья,

Стряхнув дурман тюремного недуга,

И луч луны, как высшее возмездье,

Пронзает в полночь стены Шлиссельбурга.

 

х х х

 

Когда-нибудь, под бой часов, полночный ангел вострубит,

Заветный свиток будет вновь рукою вечности развит,

К раззолочённому крыльцу опять подкатит экипаж,

И исполины на руках поднимут Новый Эрмитаж.

 

Когда-нибудь, под звон копыт, очнутся чахлые сады,

Вновь оторвутся стаи птиц белёсым паром от воды,

С залива ветер налетит, но вспять Нева не потечёт,

И снова бронзовый поэт стихи надрывные прочтёт.

 

Когда-нибудь, под рокот волн, мосты взовьются к небесам,

И будет трудно на земле стоять задумчивым лесам,

Тогда мы двинемся вперёд, хоть будет труден каждый шаг,

Поднимет ввысь Мальтийский крест над Инженерным замком флаг.

 

х х х

 

Двенадцать месяцев – двенадцать мальчиков,

И млеют клавиши от нежных пальчиков,

А струны сердятся, ворчат неласково:

"Двенадцать месяцев – сюжет затасканный".

 

Вот в камельке огонь, внезапно вспыхнувший

Под Петербургскими седыми крышами,

Волшебным отблеском прогнал ночную хмарь, –

И добрым мальчиком сошёл с небес январь.

 

Он – круговерти дней, он – неба просини,

Под цвет подснежника, под промельк осени,

И в хороводе нот прошли-растаяли

Двенадцать месяцев – творенья малые.

 

Ещё рояль раскрыт в сиянье ночи, но

Двенадцать пьес уже давно закончены,

А струны ластятся, мурлычут искренне:

"Двенадцать месяцев – сюжет изысканный".

 

Умолкли критики, их словно срезали.

А "пустячки" всегда сродни поэзии,

Они по-доброму улыбкой светятся:

Двенадцать мальчиков – двенадцать месяцев…

 

х х х

 

Под цветистой радугой

На рассвете – розовый…

Я люблю над Ладогой

Этот край берёзовый.

 

Он не только грозами

Осенью богатый:

Месяц над берёзами –

Серебро да злато;

 

Сосен строй над дюнами;

Отмели с откосами –

Вытянулись струнами

С камешками острыми;

 

Кряжи каменистые

К небу спины выгнули;

Мотобот неистовый

Капитана Сигварда;

 

Волны цвета кобальта

Манят за собою;

Нежно берег пробует

Белый снег прибоя;

 

Молнии разрывами –

Проблеск между тучами…

Сердце с корнем вырвал мне

Этот край задумчивый.

 

х х х

 

Я забуду, наверное, город,

Его улиц прямых паутину.

Я уеду отсюда. Но скоро

Без него в одиночестве сгину.

 

Не оставить мне сердце без тела,

Не оставить мне душу без Бога,

Мой магнит – эта серая стела

И на Чёрную речку дорога…

 

Моя кровь – эти гроздья рябины,

Этот снег по-весеннему рыхлый…

Петербург я едва ли покину

До тех пор, пока боль не утихла,

 

Пока рана ещё кровоточит,

Сердце в рёбра колотится бойко,

И покуда под пологом ночи

Стынут толпы у дома на Мойке.

 

х х х

 

Бьёт о гранит Нева устало,

Промчится как мгновенье год.

Скорбеть об этом не пристало:

Спешу, куда судьба ведёт,

Пока не примет смерть в объятья,

Закрыв уста своей печатью, –

"В опасный путь средь бурных вод".

 

Пока мне кто-то в казино

Коварно Даму Пик не вынет,

Хочу пригубить, как вино,

Для россиян святое имя

И повторить призыв простой:

"Красуйся, град Петров, и стой…"

Ан, не стоит! несётся мимо!

 

Ему весь мир – одна потеха…

И этой скачкой опьянён,

Живу, пытаясь без успеха

Гасить в груди своей огонь

И наблюдать: над кромкой леса

Взошла луна – экслибрис беса.

"Куда ты скачешь, гордый конь?"

 

х х х

 

Облака, словно снов вереницу,

В город ветер июньский принёс,

И не спрятаться мне, и не скрыться

От Её белокурых волос.

 

И от глаз Её ясно-лучистых

Мне уже никуда не уйти.

И предчувствие – что-то случится –

Щемит радостью сердце в груди.

 

Когда подвечер вспыхнут зарницы

И навеки сожгут небеса,

Я увижу – трепещут ресницы

Той Незримой, чьё имя – Краса.

 

Очарованный вечною тайной,

Я забудусь, но чуть погодя

Её губ ощущу я дыханье

В жарком воздухе, полном дождя.

 

А затеплится месяц лампадкой,

То под отблеск Ростральной свечи

Встречу я над Лебяжьей канавкой –

Незнакомку, что плачет в ночи.

 

х х х

 

Серебристых тучек стая,

Воздух приторно-густой,

В хмуром мареве растаял

Золотой кораблик твой.

 

Острова спешат укрыться

В клейкой зелени садов.

В город шествует царица

Голубых весенних снов.

 

Сердцу стало так тоскливо –

Прочь от Питерской земли!

В дымке Финского залива

Чуть заметны корабли.

 

За весенней этой ломкой –

То ли промельк, то ли тень:

Чу! прекрасной Незнакомкой

Улыбнётся новый день.

 

х х х

 

На офортах – гранит и ограды,

Истуканы стоят как литые,

И решётка у Летнего сада,

И над Смольным кресты золотые.

 

Сеть ветвей в обрамлении неба,

Грязно-жёлтого, словно холстина…

И малюет Господь на потребу

Петербурга скупые картины.

 

Как отрава бесплодных хотений

Эти тусклые белые ночи,

И скользят над офортами тени,

И тревога уняться не хочет.

 

х х х

 

На Смоленском кладбище лютуют:

Чертят символ с ветхостью пророчеств…

Над Невой всё жёстче ветры дуют,

Всё длинней тоскующие ночи.

 

С просинью февральские метели,

Только в них прожить совсем не просто

О душе страдая – не о теле,

Подвизаясь в подвиге юродства.

 

Заметает землю злая вьюга,

Но своей молитвою нас греет

Первая святая Петербурга –

Ксения под именем Андрея.

 

И в своём служении неброском,

Чтоб сберечь нам в сердце человека,

Всё приходит в мужниных обносках

К нам из восемнадцатого века.

 

Может быть, весною снег растает,

И в часовню отворятся двери…

А чудес на свете не бывает

Потому, что в них теперь не верят…

 

х х х

 

Я уезжаю, так тайны не вызнав

Этих проспектов, расчерченных строго.

Если и есть геометрия жизни,

То, вероятно, она не от Бога.

 

Город, как Молох людей пожирая,

Тысячи тел превращает в фундамент.

Если и есть здесь хоть что-то от Рая,

Это молитва погибнувших. Amen.

 

Кто архитектор твой? Строю догадки.

В линиях улиц легко заблудиться.

Белые ночи обманчиво кратки.

Чёрные дни обещают продлиться.

 

х х х

 

Город львов – город хищных царей,

Колыбель революций и смуты,

Вместо виселиц – ряд фонарей,

И расправы – мгновенны и круты…

 

Почему ж я люблю этот мир,

Где так сумрачно, сыро как в трюмах,

Где коня вздыбив, Медный кумир

На Коллегии смотрит угрюмо?

 

Потому, что под рокот Невы

И под шелест стареющих клёнов

Он со мною почтенно на Вы –

Этот город невежд и учёных…

 

х х х

 

Высокое небо пронзил Петропавловский шпиль,

Нева растворилась навеки в величье неброском…

Наверное, так: я отправлю все мысли в утиль,

Чтоб строить свой город по Вашим, Учитель, наброскам.

 

Немного эстет Вы. Но разве же это порок?

Органом звучит в этом городе архитектура.

"Отечества не унести на подошвах сапог"…

Но это Отечество – Ваша вторая натура.

 

Нас что-то роднит. Может, этот Казанский собор?

А может быть сад, где склоняются липы тенисто?

Вы знаете, я ведь немного эстет и отчасти позёр,

Заснувший над книгою, где-нибудь у букиниста.

 

Я вечный романтик, приехавший в эти края

Ходить к равелину, гранита рукою касаться…

Простите, Учитель, такая уж доля моя.

Я вжился в свой сон. Я уже не хочу просыпаться…