Евгений Минин. Записки учителя, или Мои дети

САША, или НЕРВНЫЙ СРЫВ

Вот уже полгода работаю учителем труда. У нас прекрасные учебники, по которым дети учат теорию, а в классе теорию укрепляю практикой. Урок веду по системе – опрос трёх-четырёх мальчишек, а потом работаем. Кормушки, скворечники, модели кораблей – многие из нас занимались таким рукодельем, обучаясь работать молотком, пилой, сверлом. Столярная мастерская была оборудована прекрасно – три токарных по дереву – их осваивали старшеклассники. Два сверлильных с тисками, не каждый мог удержать деталь пассатижами.

Сам в детстве, рассверливая болванку для молотка, на выходе сверла из металла не удержал, и заготовка, вращаясь на бешеной скорости, стала опускаться к кончику сверла.

Трудовик успел крикнуть «ложись», и мы попадали на пол. Заготовка вылетела в открытое окно, отыскать её на переменке не удалось. А я получил новую болванку и начал работу над ней заново.

Поэтому в классе строго соблюдал технику безопасности. Всегда говорил, что техника безопасности как религия – можешь верить в Бога, можешь не верить, но соблюдать законы обязан. Ещё в детстве любил читать книги по воспитанию и педагогике и понимал, что в любой ситуации надо действовать интуитивно – в деле воспитания общих правил нет. Сколько детей, столько и правил.

Получая класс, всегда выяснял подноготную ученика: атмосферу в семье, хронические болезни, черты характера. Я видел, что развод родителей или тяжёлая болезнь одного из них для маленького человечка представляет огромную трагедию. И кто как не педсостав школы должен контролировать эту ситуацию и помогать ребёнку выстоять.

Так вот, вызываю к доске Сашу. Хороший старательный мальчик. Стоит и молчит. Проходит несколько минут.

Подхожу к нему, кладу ладонь на голову. Ребёнка от волнения бьёт дрожь. Колотит как надо.

«Какими злыднями должны быть учителя, чтобы доводить до такого состояния», – думаю я себе.

– Саша, ты что – так волнуешься? – участливо  спрашиваю мальчика.

Тот кивает головой – говорить не может – видимо, спазм от волнения.

Беру журнал:

– Саша, я знаю, что ты хорошо знаешь урок и поэтому поставлю тебе «пять».

Саша смотрит, как я напротив его фамилии вывожу жирную пятёрку.

–  А ты садись на место, приди в себя, а в конце урока я тебя спрошу. Хорошо?

Саша опять кивнул.

За пять минут до звонка опять вызвал Сашу. Тот отбарабанил без запинки.

–  Давай дневник, –  сказал мальчику. – Ты очень хорошо подготовился. И не надо волноваться у доски – самые главные волнения ещё впереди.

И главное – класс понял: выйти к доске и отвечать – не самое страшное в жизни, если учитель на твоей стороне, а не напротив.

СЕРЁЖА, или БЕЙ СВОИХ

История эта произошла давно, когда я работал в средней школе в Витебске. Пришёл я к первому уроку и почувствовал, что в воздухе царит какое-то напряжение, словно произошло что-то из ряда вон выходящее. Дежурная учительница, отвечая на мой вопросительный взгляд, сказала с возмущением: «Сходите, поглядите, что сделали наши «отличники» с кабинетом географии!» Выйдя из вестибюля и обойдя школу, сразу же за углом наткнулся на груду осколков. Кабинет географии выглядел так, словно неподалёку преодолел звуковой барьер современный истребитель. Но, надо отметить, это был другой истребитель, истребитель стёкол, меткий и беспощадный, не пожалевший ни одного квадратика рамы. Мститель поработал на совесть и, помножив месть на меткость, выразил всё, что накипело в его душе за продолжительный период обучения в школе. Подошла директор школы, горько вздохнула и попросила меня подняться в пострадавший класс – помочь завхозу, который вовсю занимался вытаскиванием осколков из рам.

– Кто же это? – риторически спросил я, уже предугадывая ответ. 

– Неуловимые мстители, – вздохнула директриса. – Учим мы их, учим, а они…

            Я поднялся на второй этаж в кабинет географии, привёл в порядок класс под укоризненным взглядом Миклухо-Маклая, следившего с портрета за уборкой и остеклением класса. Полагаю, что даже для него, знакомого с нравами папуасов Новой Гвинеи, зрелище было жутковато.

Окончив работу, мы с завхозом кивнули друг другу и разбежались по своим делам. Но жгучее любопытство – узнать имя мстителя – не давало мне покоя. На следующий день у меня были уроки в седьмых классах. Должен же был кто-то проболтаться или, в крайнем случае, намекнуть. Но, увы... Все, кого спрашивал, увиливали от моего вопроса или вообще молчали. Последний урок был в седьмом «А», классным руководителем которого была та самая учительница географии. Думал, может здесь кто-нибудь расскажет из чувства обиды за классную.

Ни-че-го!

Уже после звонка возле меня задержался умница и отличник Петя:

– Напрасно вы ищете, Евгений Аронович! Никто ничего не скажет. Тут можно только дедуктивным методом Шерлока Холмса.

– То есть как, дедуктивным методом? – ошарашенно спросил я, хотя сам с детских пор был поклонником героя Конан Дойла.

– Да всё просто, – лукаво произнёс Петя. – Вчера была контрольная по географии. Возьмите журналы и посмотрите – у кого самая низкая оценка, тот и…

Последнюю фразу мой консультант закончил, уже закрывая дверь класса. И, вообще, как я сам не додумался!

Иду после уроков в учительскую, просматриваю журналы. В седьмом «В» напротив фамилии Серёжи красовалась бесподобной величины единица. То, что в школьном обиходе называется коротким и ёмким словом «кол». Неужели всё так просто?!

            На следующем уроке, задержавшись у рабочего места Серёжи и дождавшись, когда останемся одни, я спросил:

– Зачем ты разбил окна?

– Это не я, – буркнул тот, опустив голову, орудуя напильником.

– Я не спрашиваю, ты это или не ты, я спрашиваю – зачем?

Сергей раскололся со второго раза:

– За то, что она поставила кол. И за то, что терпеть не может меня. И… вообще, за всё.

Я молчал. Как  мне в данную минуту расхлебать кашу за всю нашу педагогическую систему? Где-то я был на стороне Сергея, как бывший хулиган с четвёркой по поведению за четверть. А с другой стороны, понимал, что дурной пример заразителен. И если промолчать, то предугадать последствия не так уж сложно. Окон в школе было много.

– Вот что, Сергей, – начал я с вопроса. – А чего ты не побил окна в наших мастерских? Смотри, так удобно. Во-первых, первый этаж – целиться не надо. Во-вторых, целых шесть окон вместо трёх. Во где разгуляться душе!

Сергей поднял изумлённый взгляд на меня, словно на сошедшего с ума от всего виденного:

– Вы чего! С какой стати я должен бить у вас окна! Что вы мне сделали! И у меня пятёрка по трудам!

– Да ты пойми, чудак, сколько в школе мужиков – завхоз и я, значит, нам пришлось и стёкла вставлять в кабинете географии. А я высоты боюсь, мало ли что, ещё свалюсь. А тут – первый этаж, не работа, а удовольствие, бей, сколько хочешь. Получил двойку по химии – бей в столярной мастерской, по физике – в слесарной, по пению…, кстати, как ты поёшь?

– Нормально пою, на четвёрку, а что? – отвечал Сергей, глядя на меня, как на ненормального.

– Так вот, когда в следующий раз вставлять будем стёкла, приходи, споёшь что-нибудь. Ты же знаешь, Серёга, под музыку и работать как-то полегче. В общем, договорились. А директрисе ничего не скажу, обещаю, – и как ни в чём не бывало пошёл между верстаками, помогая и подсказывая мальчишкам. Прозвенел звонок, я принимал у мальчишек работу, ставил оценки. Сергей подошёл последним. Получив пятёрку и пряча дневник в портфель, недоверчиво переспросил:

– Неужели не расскажете никому?

– Да что ты волнуешься, я уже забыл. Иди на свою географию.

Я сдержал слово и о выходке Сергея никому не сказал. Стёкла в школе больше не разбивались…

ИЦИК, или НОБЕЛЕВСКАЯ ПРЕМИЯ

Об учениках: или хорошо, или ничего, особенно если это маленькие дети, ­– так я перефразировал известный латинский афоризм после эпизода, произошедшего у меня с одним учеником несколько лет назад.

Уроки закончились. Я спешил домой. Передо мной неторопливо шёл высокий мужчина, за которым понуро плёлся Ицик. Я вспомнил, что этот мужчина – отец Ицика, час назад он стоял возле учительской, облепленный учительницами, как мёд мухами. Со всех сторон неслись жалобы, просьбы и без конца разные педагогические советы.

– Надо что-то делать, – говорила одна.

– Примите меры, – тут же вторила ей другая.

– Бедный Ицик, – с грустью Гамлета вздохнул я тогда, пробегая мимо – не поздоровится тебе сегодня. Я спешил на урок и жаловаться на Ицика мне просто было некогда.

И вот эта «сладкая парочка» идёт впереди меня. Ну, Ицик, погоди! Вот теперь-то расскажу твоему папе, как ты работаешь на моих уроках!

Прибавив шаг и настигнув отца, я открыл рот, чтобы внести свою лепту в корзину жалоб по поводу несносного ребенка, но, увидев злое выражение лица родителя, молниеносно сообразил – Ицик в самом деле в опасности, если не весь, то одна часть его тела – точно.

И я неожиданно для себя произнёс:

– Вы знаете, ваш Ицик очень способный мальчик, я бы сказал – гениальный.

Отца пригвоздило на месте. Возможно, он предположил, что от детей и учебной нагрузки у меня поехала крыша. Но я выглядел вполне пристойно, и моя стойкая положительная репутация среди родителей не давала возможности в этом усомниться. Ицик по инерции сделал шаг и тоже оторопел – таких слов применительно к себе, полагаю, он никогда не слышал, и не уверен, что услышит в будущем. А меня несло:

– Он – надежда нашей страны. Возможно, его ждёт Нобелевская премия. Вы знаете, что такое Нобелевская премия – это миллион «ихних» денег. И Ицику это по силам, но вместо того, чтобы стремиться к этой премии – он валяет дурака с приятелями, ничего не делает на уроке, и это – при его-то гениальности.

Вы не представляете, как смотрел на меня Ицик. Так, наверное, будут смотреть на Мессию, когда он явится народу. Две-три обычных фразы превратили будущую жертву в надежду и кормильца большой семьи. Будущий Нобелевский лауреат на моих глазах из заклёванного и униженного воробышка превращался в важную фигуру, от которой зависит, если не всё, то многое. Он выпрямился и гордо смотрел на отца, а тот ошалело глядел на меня, иногда переводя взгляд на Ицика, ничего не понимая и медленно соображая, каким сокровищем он обладает. Наступила непродолжительная пауза.

– Ицик, а Ицик, ты чего! – наконец просительно вздохнул отец – Ты чего валяешь дурака, Ицик, ты же знаешь, как нам нужны деньги!

– Знаю, знаю, – назидательно сморщился тот. – Пошли домой. Сколько ещё будем стоять, а мне уроки делать надо.

Это окончательно подкосило отца. Он развернулся и, не попрощавшись, пошёл за сыном на негнущихся ногах. Роли переменились. Стало ясно, что сегодня Ицику ничего не угрожает. Более того, теперь он, по-видимому, будет главным лицом в семье. Но было интересно, как мальчишка оценит мой фарс.

Признаюсь, чего-чего, но такого эффекта я не ожидал. На следующем уроке Ицик подошёл и спросил:

– Ну, чем сегодня будем заниматься? – хотя раньше эта проблема интересовала его меньше всего на свете.

Он начал работать на уроке, стараться, улучшились оценки. Уже успешно выполнялись контрольные работы, и понемножку Ицик превращался в добросовестного ученика на моих уроках и, думаю, на других – тоже.

Но как-то я пришёл к третьему уроку, смотрю, увы, – Ицик стоит у кабинета директора, видно не сдержался, поколотил кого-то.

– Ицик-Ицик, – печально произнёс я. – Мы так рассчитывали на Нобелевскую премию, а ты... – и, грустно опустив голову, пошёл в учительскую, не оглядываясь на него.

Ицик понял, какую обиду нанёс мне.

– Я больше не буду, – сердито закричал он мне в спину эту вечную фразу, досадуя на себя, что подвёл всю свою большую семью, меня, а главное – Нобелевский комитет.

– Они первые начали…

Ицик-Ицик!