«Ф Р И С Т А Й Л»

Рассказ

После школы, едва дождавшись звонка, Лёнька вприпрыжку припустил домой, где его ожидала срочная работа…
 В прошлое воскресенье, катаясь с гор, Лёнька сломал третью за сезон пару лыж и набил на лбу изрядную шишку. Лёнькин отец, вернувшись со смены, покрутил в руках обе лыжи: одна была сломана поперёк, прямо по гвоздям, которые крепили на лыже ремень, а вторая треснула вдоль и тоже восстановлению не подлежала. 

– Ну? Видел, как делаю? Теперь давай сам. Мать пыталась было заступиться за Лёньку, дескать, мал ещё, куда ему? Но отец покачал головой. 
– Некогда мне. У нас план по цеху горит. И это была правда. Отец уходил на работу рано утром, затемно, когда Лёнька ещё спал, и приходил домой тоже затемно, когда Лёнька уже спал. Он потрогал Лёнькину лиловую шишку на лбу, вздохнул, а на следующий день принёс с работы две пары полужёстких креплений к лыжам и пригоршню шурупов. Крепления были загнуты из двухмиллиметрового листового железа, имели все необходимые отверстия и точь-в-точь подходили к Лёнькиным подшитым валенкам.
 – Ух ты! Вот это да-а, — восхитился Лёнька и крепко пожал отцу три пальца. 
Другие пальцы в руку не помещались. 
– А эту пару дружку подари. Чтобы тоже лоб себе не расшиб. Задыхаясь от радости, Лёнька тут же помчался к приятелю. Забарабанил в дверь. Открыл Толик. Они жили вдвоём с матерью в небольшой избушке, похожей размерами на баню. Наверно, это и была когда-то баня, потому что в полусотне шагов чернели из снега останки сгоревшего сруба.
Толик учился в параллельном классе и был на три месяца старше Лёньки; улыбчивый, добродушный мальчуган со смуглым румянцем во все щёки. Лёнька тут же вывалил на стол крепления и шурупы к ним. 
– Это тебе! Отец послал! 
– Ух ты! Вот это да-а! — шумно восхитился Толик, когда разглядел подарок. И крепко пожал Лёньке руку. Приятели тут же принесли из сеней лыжи Толика, убрали вместе с гвоздями ремни, вырезанные из транспортёрной ленты, и прикрутили к лыжам новые полужёсткие крепления. 

На следующий день они снова собрались вместе, чтобы смастерить Лёньке новые лыжи. И не просто лыжи, а «горные» лыжи. Впрочем, горные от обычных лыж, беговых, отличались разве что размерами и соответственно весом. В школе на уроках физкультуры надо было встать и поднять вверх руку, так чтобы носок лыжи доходил до середины ладошки. А у горных лыж концы должны были доставать до Лёнькиного конопатого носа. При росте в метр десять длина горной лыжи составляла около метра. И это был оптимальный размер, проверенный многолетним опытом. Лучше всего на такие поделки шла осина. Гладкий, без сучков осиновый чурбак легко и ровно кололся на доски, без «пропеллера». Такой чурбак в дровянике отыскался. Лёнька наставил в торец топор, а Толик кувалдой загнал топор в мерзлую осину. И дело пошло. Две довольно толстые, но аккуратные доски, работая по очереди, друзья ободрали вначале шерхебелем, потом доработали рубанком и с помощью шпунтубеля выбрали по краям каждой заготовки по два желобка, чтобы будущие лыжи на снегу не разъезжались в стороны. 

Инструмент у Лёнькиного отца всегда был в полном порядке, острый, как бритва, и с точной выставкой. Но за несколько часов работы друзья выложились полностью. Толик ушёл домой учить уроки, а Лёнька из последних сил прибрался во дворе вокруг верстака и решил, что уроки на завтра он делать не будет ни при какой погоде. И ушёл спать.
2. 

Слава богу, повезло. За весь день Лёньку ни разу не вызвали к доске и не потребовали дневник. 
Домой Лёнька летел как на крыльях. Ему до чёртиков не терпелось прикрутить новые крепления к лыжам прямо сейчас, но предстояла ещё одна операция. Пожалуй, самая сложная. Ведь, чтобы лыжи окончательно стали лыжами, а не просто двумя дощечками, концы их предстояло загнуть. 

Сегодня как раз была суббота, а по субботам ближе к вечеру родители обычно топили баню.
 Пока баня топилась, Лёнька старательно прошкурил скользящую поверхность будущих лыж сначала крупной наждачной бумагой, а потом зачистил мелкой. Теперь предстояло запарить концы лыж в крутом кипятке и держать до тех пор, пока они не начнут гнуться от руки.

 Так Лёнька и сделал. Лыжи он засунул торчком в колоду с кипящей водой, приготовил верёвки, палки для скрутки верёвок, дождался, пока все набанятся и… струсил. Если конец лыжи по какой-то причине вдруг треснет, то вся огромная работа пойдёт насмарку. Такой ответственности Лёнька не выдержал и пошёл к отцу. 

После бани отец сидел возле самовара, пил чай и читал местные новости в районной газете «Ленинец». Лёнькины страхи он понял сразу, потрепал по затылку, и они вместе отправились в баню. Дальше всё происходило так, как и должно происходить по технологии изготовления горных лыж. Распаренные концы отец защемил между стеной бани и полком, перегнул через круглое полено и зафиксировал верёвкой в неподвижном состоянии. 

– Надо бы с неделю просушить это дело, чтобы не разогнулись. Так ведь у тебя терпелки не хватит? Лёнька виновато промолчал. Завтра воскресенье, а для местных горнолыжников воскресенье – это святой день. Отец понял правильно.
– Ладно, завтра мы что-нибудь придумаем.
 Назавтра, пока Лёнька ещё спал, отец смазал скользящую поверхность лыж древесной смолой и прокалил досуха паяльной лампой. Поставил к кровати, в изголовье. Спросонок, едва протерев кулаком глаза, Лёнька с восхищением уставился на свои новые, замечательные, потрясающие лыжи. Носки новых лыж задорно торчали вверх и нисколечко даже не разогнулись. 

– Ух ты! Вот это да-а… – прошептал Лёнька и взялся прикручивать к новым лыжам новые полужёсткие крепления. 

Спустя час лыжи были готовы. С недожёванным куском во рту, с лыжами и палками под мышкой Лёнька помчался к приятелю. Как и договорились накануне. Но сорваться сразу не удалось. Толик колол дрова и складывал под навес в поленницу. На пару дело пошло быстрее, но, чтобы выполнить норму, ушёл ещё час. Наконец, мать отпустила Толика, наказав на обратном пути купить хлеба, вручила талоны.
3. 

До конца светового дня оставалось ещё часа четыре, но на опушке леса Толик с Лёнькой поневоле задержались, встретив тут местного художника, который работал оформителем в Доме культуры. На деревянной подставке, отдалённо напоминающей мольберт, у дяди Василия был закреплён кусок фанеры от старого шкафа, уже загрунтованный, с каким-то наброском. А рядом, на старом пне, лежала уже готовая картина. Тоже на куске фанеры, правда, маленькая.

 Лёнька поздоровался, но ответа не последовало. Дядя Василий вообще был человек странный. У него постоянно подёргивалась левая щека и глаз выглядел так, будто он всё время вам подмигивает. Говорили, что это у дяди Василия из-за контузии. А ещё осколком у него будто бы перебило нерв на левой руке. Кисть здорово усохла в размере, и он едва мог шевелить пальцами. 

Лёнька наклонился над картиной и сразу узнал место, напротив которого они сейчас стояли. Это был отвесный обрыв из красной глины. Её брали отсюда летом для печей и прочих хозяйских надобностей. Над обрывом пышными шапками нависали сугробы снега. А из сугробов торчал ярко-зелёный еловый подрост. Вроде место как место, ничего особенного. Но чем дольше Лёнька всматривался в картину, тем больше она ему нравилась. И даже больше, чем само то место, с которого была срисована… Сегодня небо над головой серое, низкое, а у дяди Василия оно ярко-ярко-синее. Снежные, ослепительно белые шапки нависали над красной глиной и искрились разноцветными огоньками, а зелёный весёлый ельник в пышных сугробах переливался солнечными изумрудами. 

У себя за спиной Лёнька услышал дыхание приятеля и понял: картина Толику тоже очень нравится. 

– Ух ты! Вот это да… – восхищённо произнёс Толик и сдвинул шапку на затылок. 

Наконец, приятели попрощались с дядей Василием, но ответа, как и привета, не последовало. Однако впечатление от живописи оказалось настолько сильным, что спустя какое-то время, уже добравшись до места, Толик убеждённо заявил:

 – Я тоже буду художником. И снял, что называется, такие же слова у Лёньки с языка. 

Лёнька вздохнул и промолчал. Место было занято. Но не потому, что двум медведям станет тесно в одной берлоге… в городе. Просто Толик как всегда окажется художником номер один. А вторым Лёнька быть не хотел. Даже не отдавая себе отчёта, он крепко уважал приятеля хотя бы за то, что Толик лучше всех умел кататься с гор. Он совершал такие сложные и коварные спуски, на которые вряд ли решился бы даже взрослый дядька.
 Горы… 
Разумеется, это были не горы, а изрезанная глубокими оврагами и лощинами местность, которая тянулась начиная от окраин райцентра и до узкоколейки, где-то около восьми километров. Летом в здешних ельниках пасли скот, собирали грибы, ягоды, травили собаками зайцев, стреляли тетеревов и даже глухарей. И называлась вся эта овражистая местность – Прохорки, или Прошки. 

Для своих «покатушек» с «гор» местная ребятня облюбовала очень удобное место с разными перепадами высот на все вкусы, возрасты и горнолыжную подготовку. В воскресные дни, а особенно в дни зимних каникул, склоны оврагов звенели детскими голосами. Иногда здесь и вовсе нельзя было протолкнуться. 

В высшей лиге, к которой, несомненно, принадлежали Лёнька с Толиком, было намного спокойнее. Склоны гор здесь были гораздо круче, длиннее, а местами почти отвесно спускались в узкие, поросшие ельником овраги, и ты уже не просто съезжаешь с горки, а камнем падаешь вниз, едва касаясь лыжами неровностей. Потом, если сумел устоять на ногах, могучая центробежная сила вдавливает тебя в убитый лыжами снег и выбрасывает на другую сторону оврага почти на две трети. Используя оставшуюся инерцию, можно легко выскочить и на самую вершину, слегка перебирая ногами. Овраги здесь делились на рукава, рукава снова делились, превращаясь в лощины, а из склонов кое-где били родники, образуя по низинам незамерзающий ручей и лужи, подёрнутые хрупким ледком. 

Лёнька с Толиком опробовали новые лыжи и крепления во всех режимах: на самых крутых спусках, на трамплинах, на виражах по заросшим густыми ельниками оврагам… Было здорово! Заодно ребята проверили все старые обманки, подставы и ловушки, специально подстроенные для непосвящённых и новичков, чтобы никому из пацанов жизнь мёдом не казалась. 

В прошлое воскресенье, кстати, Лёнька сам и пострадал на чужой подставе. Аккуратно припорошенную на пологом спуске валёжину он заметил слишком поздно. Заложить вираж и уйти в сторону на мягких креплениях было невозможно, и Лёнька подпрыгнул… велико ли препятствие? Но опять же подвели крепления. Одна лыжа «клюнула» вниз и врезалась носом в валёжину. В результате – сломанные лыжи и шишка на лбу. Ещё пацанов насмешил.
4.

 Дело шло к вечеру. Ребятня с гор постепенно расходилась по домам. Оставшиеся человек шесть-семь собрались внизу, в овраге, и шумно обсуждали новые Лёнькины лыжи и новые полужёсткие крепления. Лёнька, чтобы не очень завидовали, достал из кармана квадратный ку сок воска и позволил ребятам натереть лыжи. Для лучшего скольжения. 

Однако не помогло. Самый маленький из «лыжунов» Колян, шмыгая сопливым носом, гордо заявил, что папка сделает ему такие же лыжи с креплениями. Даже лучше.
 – Да нет у тебя никакого папки. Чё вратьто?– хмыкнул кто-то из пацанов.
 – Есть папка! – нервно, с обидой в голосе отозвался Колян. 
– Хы! Папка… – Он к нам каждое воскресенье приходит. Вот! 
– Ага, разбежался… Он не к вам, он к мамке твоей приходит. От обиды Колян, наверно бы, расплакался. Но в этот момент сзади на снегу заскрипели лыжи и раздался хриплый голос: 
– Ну чё, сыкуны? Об чём базар? 
Этих трёх балбесов из местной шпаны Лёнька с Толиком хотели бы видеть меньше всего на свете. Да и остальная малышня тоже. За пахана у них… «держал шишку», конечно, Борька Крюк, по фамилии Крючков. Месяц назад Крюк «отмотал срок» за какую-то мелкую уголовную подлянку и теперь изображал сильно крутого: врал, что у него за спиной три «ходки», и все по «тяжким», одна по 105-й, «мокруха». Короче, нагонял вокруг себя жути.
 И надо сказать, у него это неплохо получалось. Однажды, проходя дворами, Лёнька увидел среди акаций группу подростков. Курили, распивали вино. Бренчала гитара… два аккорда, и Боря Крюк с прилипшим навечно окурком на губе хрипел блатную, слезливую песню про синее-синее море, про несчастную любовь и про слепую девушку с огромными, серыми глазами. Тут же в ногах у компании доверчиво тёрся чей-то домашний, судя по виду, котёнок. Кто-то его погладил, кто-то бросал какие-то крошки. Боря вдруг отложил гитару в сторону, схватил котёнка за кончик хвоста и поднял над головой. 
– Люблю животных, однако! – со слезой в голосе провозгласил он и косым ударом ножа отсёк «животному» хвост. 
С душераздирающим воем котёнок исчез в крапиве. Нож Крюк всегда носил при себе. И любил демонстрировать.
…На этот раз «любителя животных» сопровождали два «шестерилы» Холява и Карась. Для чего они сюда припёрлись, даже предположить было трудно. Тем более что прыщавый Карась таскал за паханом в авоське трёхлитровую банку с остатками пива, а у Холявы из кармана торчала бутылка дешёвого вина. Возможно, Крюк, отмотав срок, праздновал своё освобождение и теперь, что называется, шлялся по местам былой славы. Но это было полбеды. Настоящая беда состояла в том, что мама Лёньки преподавала русский язык и литературу в старших классах. Учительница она была строгая и регулярно выставляла нерадивым балбесам двойки. И даже колы. Зато балбесы за свои двойки и колы при каждом удобном случае отыгрывались на Лёньке. Удар кулаком в живот, мимоходом. Пинок сзади, да ещё с разбегу.
 Затрещина… Иногда отбирали деньги. Жаловаться на обидчиков среди здешних пацанов считалось западло, ты сразу становился стукачом, и даже друзья переставали с тобой общаться. Стукачу обычно объявлялся «бойкот». И Лёнька молчал. Эти трое были из тех… двоечников. Но моду бить за двойки ввёл, конечно, Крюк. Подзатыльники он начал отвешивать, когда Лёнька ещё в школу не пошёл. А теперь, после трёх-то «ходок»... Лёньке вдруг сделалось по-настоящему страшно.
 – А ну, бараны… Встали в ряд! Все! — рявкнул Крюк, и от его команды ощутимо пахнуло «зоной».
 Холява и Карась пинками построили ребятню в шеренгу. Карась при этом кривил в ухмылке рот так, чтобы его золотая коронка из «металла жёлтого цвета» производила на публику неизгладимое впечатление. Оба шестерилы, конечно, поняли, что пахан намерен нагнать на баранов жути, и сами начали подыгрывать: по-блатному веером развешивали пальцы, лихо сплёвывали через губу и «ботали по фене». 
Но круче Крюка был только сам Крюк. Он слегка сутулился, как уголовник с большим тюремным стажем, имел небритость на одутловатой физиономии и тяжёлый мутный взгляд исподлобья.
5. 
Этим мутным взглядом Крюк сразу же выцепил из шеренги конопатого Лёньку в старом пальтишке. Но начинать не спешил. Он некоторое время дымил, щуря глаз. Потом допил пиво из банки, которую таскал за ним Карась, снова прилепил на губу окурок и – двинулся к баранам. К Лёньке. 

Лёньку он ухватил за шарфик и подержал в подвешенном состоянии, буровя глазами. Но пиво, похоже, Крюка достало… Он расстегнул телогрейку, вжикнул замком на ширинке и извлёк на свет божий налитый пивом внушительных размеров член. Член был почему-то зеленовато-серого цвета, и на нём имелась наколка… Б О Р Я ! С толстым восклицательным знаком. 

Обильная порция вонючего пива хлынула Лёньке в один валенок, потом в другой. 

Но Боря на этом не иссяк. Он медленно подвигался вдоль шеренги, обильно заливая мочу в валенки все пацанёнкам подряд. Когда дело дошло до крайнего, от наколки на члене осталась только буква Я и толстый восклицательный знак. 

Под шумок, пока Крюк выцеливал валенки, а его шестёрки Холява и Карась глумливо гыгыкали, Толик, пятясь, незаметно улизнул из шеренги и теперь издали с тревогой наблюдал происходящее… С его другом Лёнькой точно происходило что-то не то. Лёнька опустился… осел на корточки и закрыл лицо руками. Обмёрзшие варежки безвольно болтались, пришитые на резинках. Конечно, сам Толик в любой момент мог смыться отсюда, никто бы даже не заметил. Но по опыту он знал, что Крюк на этом не остановится. Вот он застегнул ширинку… Зачем-то переложил из кармана в карман нож и… 

Толик свистнул. Зачем свистнул, он сам не понял. Наверно, хотел отвлечь внимание?.. Его, конечно, увидели. Крюк небрежно кивнул в сторону Холявы. 
– Достань гадёныша! 
Пока Холява разворачивал длинные лыжи, явно краденые, Толик, как воробей, прыгал по склону оврага, взбираясь на самый верх. Долговязый Холява поднимался гораздо быстрее, да ещё Карась заподозрил, что пацан может рвануть домой и бросился наперерез, логом. 

Лыжня в этом месте делала крутой поворот и снова выскакивала в горку. Для засады самое то место; к тому же, видеть маневр Карася из-за деревьев «гадёныш» никак не мог. 

Но Толик, похоже, и не собирался сбегать. Он стоял наверху и наблюдал, как Холява «лесенкой» перебирал лыжи и подвигался к нему. Когда до вершины оставалось рукой подать, Холява на секунду остановился, чтобы перевести дух. Отвернулся. В этот момент Толик резко сорвался с места и полетел со склона вниз прямо на Холяву. Казалось, они вот-вот столкнуться, но в последний миг Толик заложил крутой вираж, почти под прямым углом и, оказавшись за спиной у Холявы, подбил ему концы лыж. 

Этот приём на Прошках назывался «посадить дурака на жопу». Чаще всего ребята поопытнее испытывали его на новичках.

 И вот Холява, великовозрастный балбес, который сам вырос на здешних горках, на глазах у всех лопухнулся по полной. Звук его падения, удар об убитый до ледяного состояния склон оврага услышали все. Даже вороны. С карканьем они снялись с ближних ёлок и пересели куда подальше. А Холява, теряя лыжи, рукавицы, отрывая пуговицы на куртке, кубарем покатился вниз. Следом за Холявой кувыркалась по склону снятая с кого-то, почти новая шапка. И так до самого низу.

 Весело было всем. Смеялись даже пацаны в описанных Крюком ботах и валенках. Кроме Лёньки. Он так и сидел на корточках в стороне, закрыв лицо руками. 

Толик тоже смеялся. Он уже стоял на противоположной стороне оврага, даже пританцовывал, радуясь, что сумел вот так просто, на раз, уделать Холяву. Похоже, для Толика это была обычная игра в «догонялки», чем ребятня всегда тут развлекалась. Или в «войнушку»; благо, шишек на ёлках и под ёлками всегда было предостаточно.
6.
Зря он так думал… 

Карась то ли выломал, то ли подобрал в кустах сучкастую, увесистую палку и со злобной гримасой на лице шустро карабкался наверх. В логу Холява приводил себя в порядок: цеплял на ногу вторую лыжу и прикидывал возможные пути отхода «гадёныша». 

Метров с десяти, видя, что пацан готов сигануть с горы, Карась с размаху запустил в него тяжёлую палку. Но опорная лыжа при замахе проскользнула на снегу, и бросок ушёл в сторону. 

– Карась, ты чё? В уме? – удивился Толик и – рванул вниз. 

Карась, конечно, предугадал это движение и заранее развернул лыжи на параллельный курс. 

На такой скорости крутить головой по сторонам было себе дороже. Но когда Карась вихрем пролетел мимо Холявы и, наконец, обернулся – пацанёнка нигде не было. Ни спереди, ни сзади, ни сбоку… Холява с кривой ухмылкой кивнул на ту сторону оврага. Всё стало понятно. Пацан слегка притормозил и за спиной Карася ушёл по крутой дуге влево. Скорость была приличная, и он снова вылетел на бугор в полусотне метров от старого места. Спасибо новым креплениям!

 Сверху Толик видел, что Карась с Холявой о чём-то совещаются. К тому же куда-то исчез Крюк, и половина ребят, похоже, успела разбежаться. Только Лёнька всё так же сидел на корточках, в ступоре. В опасные минуты Толик умел собираться с духом и не терял хладнокровия, поэтому состояние друга не понимал. Он знал, конечно, что Лёньку бьют, иногда жестоко. Ну и что, маленьких и слабых всегда били. И будут бить… 

Больше всего напрягало отсутствие Крюка. Толик догадывался, что гоняться за ним по горкам Крюк не станет. Не паханское это дело. Скорее, притаится где-нибудь в кустах, за ёлкой, а оба шестерилы пойдут загоном, даже если гонять придётся до полной темноты. Тоже тот ещё приёмчик, особенно когда играешь в «войнушку» и имеешь численное превосходство. Ещё с полчаса Толик удирал от оболтусов, используя своё преимущество. Заодно высматривал по кустам засаду, где мог прятаться Крюк. Холява и Карась на длинных лыжах безнадёжно путались в густом еловом подросте, падали на спусках и – зверели на глазах. 

– На куски порежу, гандон рваный! – хрипел сзади Холява.

 – Не уйдёшь, мля! Краем глаза, пролетая с горы, Толик заметил, наконец, лёгкий дымок за толстой елью, над кустами. 

Обрадовался. Крюк обнаружил себя сам. Теперь пусть сидит, курит. А Холяву и Карася пора было наказать, и Толик решил протащить их по ловушкам. Здешние пацаны все эти ловушки и подставы знали наизусть, никто в них давно уже не попадался. А эти вряд ли. Холяву и Карася здесь сто лет никто не видел, Крюка тоже. Толик помчался в соседний лог. Там в низине протекал ручей и на одном из поворотов расплывался широкой лужей. 

Даже с наступлением морозов лужа почему-то не промерзала, а подёргивалась тонкой коркой льда и скрывалась под снегом. Здесь Толик с Лёнькой накатали с бугра и до самого берега крепкую лыжню. Если не хочешь попасть в лужу, надо было сильно оттолкнуться от берега, пролететь над лужей два с половиной метра и на другом берегу – влепиться лбом в здоровенную ёлку. Правда, до ёлки было метра три, и требовалась большая сноровка, чтобы успеть вильнуть в сторону и сохранить лоб в целости. На худой случай успеть упасть, желательно ногами вперёд. Ничего этого Холява, конечно, не знал. Он почти достал «гадёныша» на лыжне, а дальше… дальше была лужа и страшный удар в лоб… Холява стоял на коленях, обнимая шершавый ствол руками. И не шевелился. Толик постоял над телом, пока тело не начало подавать признаки жизни. Отъехал в сторону и, не спеша, начал взбираться обратно в гору. Пока Холява за ним гонялся, Карась обычно старался перехватить, часто шёл низом. Но здесь местность обильно поросла лесом, и, откуда появится Карась, угадать было трудно, поэтому Толик поднимался с осторожностью, прислушиваясь и оглядываясь по сторонам. С этого бугра, чуть в стороне, у них с Лёнькой была ещё одна хитрая подстава. 

Случилось это во время сильной оттепели. Снег к полудню намок и постоянно налипал на лыжи. Кататься стало невозможно. Сначала ребята слепили снежную бабу с красивой «причёской» из пихтовых лап, а потом Лёнька предложил построить трамплин. И не просто трамплин, а супер трамплин. Трамплин-гигант. Он свечкой уходил вверх почти на два метра. Через пару дней трамплин схватило морозом, припорошило, но ни Толик, ни Лёнька так и не решились с него прыгнуть. Потом под трамплином намело сугроб, но лыжню ребята регулярно поддерживали. Так, на всякий случай. В лесу смеркалось. Толик взобрался на бугор. Снова огляделся. Похоже, Холява всё ещё обнимал ёлку, а вот Карась… то ли затаился где-то, то ли махнул на всё рукой и умёлся с концами. Если бы не Лёнька, Толик уже давно слинял с Прошек втихую, пусть эти придурки ловят его по оврагам хоть до утра.

7. 

Он постоял в раздумье и решил, что надо возвращаться на старое место. Где прячется Крюк, он знал. Но надо ещё раз проверить. И, конечно, проверить Лёньку. 

Толик с осторожностью двинулся в обратную сторону. Но не успел он сделать и с десяток шагов, как заметил, что на повороте, рядом с лыжнёй, слегка шевельнулась ветка. Он остановился. За деревом явно проглядывался силуэт… Толик мигом развернул лыжи и юркнул в сторону, через кусты, вдоль бугра. 

– Стоять, сучонок! Хуже будет! Это был не Карась… это был сам Крюк, собственной персоной. 

Как он тут оказался? Но гадать было некогда. Толик слышал, как Крюк ломится за ним по кустам, едва не вплотную. Он даже пожалел, что рванул в сторону, а не назад по лыжне. 

Но повезло… Из кустов Толик выскочил прямо на край оврага, на лыжню с подставой, и, не раздумывая, нырнул по склону вниз. Крюк не отставал, он буквально сел ему на пятки. Но самое страшное, Толик вдруг понял, что в конце спуска нет никакого трамплина. Он его не видит! Впереди белым-бело, и только лыжня едва угадывается под ногами… Однако трамплин был! Он угадал его каким-то внутренним звериным чувством, когда концы лыж уже готовы были пойти вверх, и… резко ушёл в сторону, в нетронутый лыжами снег. 

Крюк вылетел над трамплином метра на два вверх ногами. Завис на мгновение и — рухнул головой вниз в сугроб. Ушёл в него по самые помидоры. Оставаться рядом Толик не рискнул. Но напоследок, уже издали он с минуту наблюдал, как судорожно дёргаются над сугробом ноги с одной повисшей на верёвке лыжей. И всё-таки он не понимал, как Крюк оказался у него на пути? И где Карась, откуда ждать?.. Где Лёнька? Внезапно навалилась усталость. На выходе из лога в основной овраг Толик прилёг под ёлку, чтобы передохнуть. Полизал сосульку. По озирался. Где-то здесь в прошлое воскресенье Лёнька сломал лыжу. 

– Ух ты! Вот это да-а, – удивился Толик, наткнувшись глазами на валёжину. 

Снег вокруг валёжины был испятнан следами крови. И валялся кусок лыжи с загнутым носком. Не-а, это была не Лёнькина лыжа. Толик огляделся внимательнее и увидел следы ног. Тоже не Лёнькины. Значит, это был Карась! Сам залетел в ловушку, когда шёл на перехват, сломал лыжу, разбил о валёжину морду… 

И, судя по следам, пошёл низом, на старое место?.. Самое безопасное сейчас – это забраться наверх. По горам без лыж Карась бегать за ним не будет. Зато сверху видно всё. Лезть по склону почти сотню метров было уже не в мочь. Придерживаясь деревьев, Толик осторожно двинулся вперед, хотя понимал, что как только Крюк с Холявой очухаются, то живым из леса они его уже не выпустят.

 … Ещё издали Толик увидел, что Лёньки на месте нет – на том самом месте, где Крюк мочился пацанам в валенки. Сам сбежал? Или отпустили?.. И где Карась? Надо было срочно выбираться. Ещё полчаса, и в лесу совсем стемнеет.
8. 

… Лёньку он нагнал уже в городе. Тот медленно шаркал подмёрзшими валенками по укатанной грузовиками дороге. Лыжи нёс под мышкой. Оба обрадовались друг дружке. Но Толик сразу увидел здоровенный синяк у Лёньки под глазом и распахнутое настежь пальтишко. Все пуговицы до одной были срезаны. Лёнька рассказал, что пока Карась зализывал раны, прикладывая к разбитому носу снег, он потихоньку улизнул. Потом Толик начал рассказывать приятелю про свои приключения, а тот смотрел на него круглыми от восхищения глазами. И повторял: 

– Ух ты! Вот это да… 

Расстались они возле магазина. Толик ушёл за хлебом, а Лёнька, шмыгая носом, отправился домой. На следующий день он заболел и провалялся в постели с температурой полторы недели. Поначалу даже бредил. Лёньке делали уколы в попу, кормили горькими таблетками, заставляли дышать варёной картошкой и отпаивали чаем с малиновым вареньем. Лёнька начал выздоравливать и, как только встал на ноги, сразу помчался к приятелю. Здесь его ждал шок! Час назад Толика привезли из больницы. Он лежал на кровати, в углу, под лоскутным одеялом. Лицо у него было опухшее, в зеленовато-жёлтых пятнах, а подбородок упирался в гипсовый корсет, надетый на шею. В комнате остро пахло то ли хлоркой, то ли ещё какой медицинской дрянью. 

Однако, увидев Лёньку, Толик разулыбался. Слабым голосом, с остановками он рассказал, как после школы (он учился во вторую смену) его подкараулили, сбили с ног и долго-долго пинали. – Крюк? – сглатывая застрявший в горле комок, спросил Лёнька.

 – Втроём… Обида за друга накрыла Лёньку с головой. 

Дома сквозь слёзы он рассказал отцу всё, что произошло. Пусть его считают за стукача, за кого угодно, но всякому терпению наступает предел. Через пару дней все три бандюка исчезли с улицы. Потом в школу приходили из милиции, вызывали Лёньку с урока, и в кабинете директора тётенька-милиционер записывала Лёнькины показания. 

К Толику тоже приходили, тоже расспрашивали и записывали. Через месяц Толик выздоровел, и неожиданно для всех они с матерью уехали из города. Как оказалось навсегда. С тех пор их дорожки ни разу не пересекались… Лёнька стал художником, известным, заслуженным. Некоторые из его картин хранятся в музеях мира, ездят по крупным выставкам. 

Друга он, конечно, вспоминал, и довольно часто. Однажды в поезде он услышал по вагонному радио информацию о награждении званием «Героя Советского Союза» лётчика-испытателя Изместьева Анатолия Ивановича. За особые заслуги перед Отечеством. Фамилия была та самая – Изместьев. Анатолий и Толик – одно и то же. А вот отчество? Лёнька (теперь уже Леонид Сергеевич) не знал: отца-то у Толика не было. Но Лёнька знал точно: если «за особые заслуги», то это его друг Толик. Награда нашла своего Героя.

P.S. В середине 90-х одну из самых многочисленных фракций в областном законодательном собрании возглавил некто Борис Семёнович Крючков, крупный предприниматель, совладелец ряда лесоперерабатывающих предприятий области. Личность законодателя Лёнька без труда «опознал» в одной из передач на местном канале. Сразу вспомнилась восточная поговорка: «Когда караван поворачивает, хромой ишак оказывается впереди». Наверняка в помощниках у депутата ходят всё те же Холява и Карась.