Фёдор Ошевнев. Болтыш и Жаба. Канатка

БОЛТЫШ И ЖАБА

 

 

У завуча-историка, двадцати лет потерявшего на фронте ногу выше колена и заполучившего незавидное прозвище Раскладной – при ходьбе негнущуюся деревяшку приходилось выносить по дуге вбок, – было двое детей. По сути, из разных поколений.

Последыша назвали Толей. Рос он вездесуще-суетливым, по любому поводу спеша высказаться. В каждой бочке затычка. Впрочем, учился он почти на одни пятёрки.

Ещё с младших классов его, легко забывающего о своих обещаниях, окрестили Болтуном. Позднее прозвище фатально переродилось в Болтыша: так называют неоплодотворённое, без зародыша, яйцо. Негожее ни под наседку, ни в пищу. Толик не единожды дрался, не желая мириться с позорной кликухой. Раз даже к отцу воззвал: как бы от неё избавиться?        

– А никак, – ответил тот. – Не удастся.

– Между прочим, в нашей выучке тебя втихую тоже дразнят. Знаешь кем? – вырвалось тогда тайное у сильно раздосадованного мальчишки.

– Конечно, – разительно удивил его в ту минуту отец.                                   

– И не обидно?

– Ну ещё бы… Ведь не сам же я себя по дурости ноги лишил. Или вот наш физрук Староконев – глаза. Ты про его-то прозвище в курсе?

– Ага. Косой. Говорят, вроде по пьяни прицелом на сук напоролся.

– Эх ты, охальник! Слышал звон… Василий Николаевич – фронтовой лётчик. После тяжелейшего воздушного боя – один против трёх «мессеров» – чудом, с осколком в глазу, до своих дотянул, истребитель спас. Он этот осколок и им располосованный шлемофон как память о боевой юности хранит. Мы Родину от нелюдей защищали, а вы по глупости малолетней за наши раны и кровь нас же – и носом в дерьмо. Не судите, да не судимы будете. Впрочем… И с телесными изъянами надо стараться жить полноценно. Ну а ты, сын, прозвище своё поделом заслужил. За язык без костей…

– Но я ж не знал… – рефлекторно тронул мальчишка овальную плоскую родинку-лентиго на левой щеке. – Про физрука, значит… А он сам не рассказывал…

– Зачем? Я ведь тоже всякому не объясняю, что в танке горел. Гадости же и про меня измышляют. Мол, во хмелю под поезд угодил...

Толик смущённо отошёл от отца…

            Классным руководителем у мальчишки после «началки» стала русистка Алевтина Филипповна Полякова. Дородная с юности, она после тридцати расплылась безнадёжно. Вес женщины резво перевалил за сто кило, а на пухлом лице, обрамлённом короткими светлыми кудряшками, обозначились обвисшие лоснящиеся щёки и вырос тройной подбородок, студнем сотрясавшийся при волнении.

Как и многие учителя, Полякова со временем заполучила прозвище. Не по характеру или сфере деятельности, а (так случается много чаще) по схожей наружности и весьма нелестное: Жаба.

Было время, когда она серьёзно нацеливалась на место Раскладного. Внушая на всех уровнях, что инвалид первой группы просто не в состоянии полноценно исполнять обязанности зава учебной частью. И что – ах, если бы только ей поверили и доверили…

Не прокатило: директор, сам участник войны, натвёрдо придерживался иной точки зрения: в его школе завучем должен быть только мужчина!

Русистка яро не терпела забывчивости и трёпа Толика. Комплексуя по поводу неудавшейся педагогической карьеры и упорно продолжая считать, будто виновен в том не возжелавший «подвинуться» Раскладной, женщина свой субъективизм к отцу проецировала на сына. Стоило Толику по мелочи проштрафиться, классуха тотчас спешила наябедничать начальнику-родителю, упиваясь недолгой специфичной властью над ним.

– Как же так? Вы – зав учебной частью, опытный педагог и нас во всех вопросах воспитания должны направлять и поправлять... Сына же явно упускаете, – с наслаждением выговаривала Алевтина Филипповна Раскладному, вторгшись к нему в кабинет. – Он же мне урок сегодня едва не сорвал! Да! – и многоэтажный «бурдюк» русистки гневно заколыхался.

– Нельзя ли поконкретнее? – прервал историк поток возмущений.

– Значит, сегодня мы изучали фразеологизмы. В качестве одного из примеров я использовала идиому «кот наплакал». Пояснила, что, хотя слёзные каналы у кошек и есть, самих слёз от них не дождёшься. Отсюда и пошло выражение, обозначающее ситуацию, когда чего-то гораздо меньше ожидаемого.  

– Прошу прощения, – прервал мини-лекцию Раскладной. – А вот я где-то читал, что здесь имело место транслитерирование. То есть арабский оборот «коты наилак» – изначально: «перестать получать достаточно денег», а по-нашему: «чтоб ты жил на одну зарплату», передали буквами русского алфавита. Со временем смысл устоявшейся фразы резко расширился до значения мизерного количества уже всеохватно.

– В данном случае вариации генезиса не столь важны! – не позволила втянуть себя Полякова в этимологический спор. – Я предложила подобрать синонимы к расхожему словосочетанию. Высказывались, надо сказать, активно. И «с гулькин нос», и «очень мало», и «всего ничего»… Знаете, что ляпнул Анатолий?

– Пока нет.

– Кот наплакал – кот накакал! Ещё и с таким глубокомысленным видом! А весь класс триумфально ржал, громче табуна диких лошадей! Откуда в лексиконе шестиклассника, позвольте спросить, почти нецензурщина?

– Отнюдь. Вполне приличный глагол для обозначения естественных надобностей. Кажется, я догадываюсь о корнях процитированной фразы. У моей сестры сиамская кошка имеется. Одного мальчика из приплода придарили нам. Вот с переменным успехом учим теперь котика в противень с песком ходить, но вчера он посреди кухни нагадил. Ассоциация ясна?

– Да уж конечно! Только это вашего сына не оправдывает! Так дальше продолжаться не может! Ещё скажите спасибо, что я пока до директора не дошла!

Фронтовик классной руководительнице сына отнюдь не симпатизировал.

– Я-то, конечно, с ним поговорю, – пообещал он. – Но, на мой взгляд, вы палку перегибаете. Ничего такого уж криминального Анатолий не совершил. Ну, брякнул с места глупость, так и не оправдываю... Однако и вы не забывайте: ему всего-то двенадцать.

– Фундамент воспитания закладывается в детстве! – витийствовала Полякова. – Сын, чувствуя вашу поддержку, на голове готов ходить!

– Это уж вы через край хватанули! Анатолий ничем не хуже сверстников… Ага, звонок. Что ж, напоследок – в коллекцию синонимов к наплакавшему коту. Две консервные банки плюс дыра от баранки. Извините, у меня урок…

«Банки-баранки… Яблоко от яблони… Не-ет, только к директору!» – распаляла себя русистка, грузно топая по коридору.

 

В начале седьмого класса в один из сентябрьских выходных сын Раскладного собрался на новый фильм. На подходе к кинотеатру попался на глаза хулиганистому дылде-девятикласснику из соседней школы, не подозревавшему, что перед ним – сын завуча.

– Мелочишку на кинчишку… Ну-кась! Быстро карманы вывернул! – в лоб потребовал дылда.      

– У меня ровно себе на билет, – тот явно не спешил расстаться с деньгами.

– В упор не колышет! Слышь, ты, чмошник тупорылый… Могу ведь для понятливости и по мордасам вкатить!

– Попробуй – пожалеешь… – решительно сжал кулаки Толик.

Но дылда подло ударил несговорчивого паренька ботинком в пах. От дикой боли мальчишка сложился вдвое, прижав ладони к ушибленному месту и тщетно пытаясь вздохнуть. Грабитель меж тем выудил из карманов жертвы несколько монет, деловито пересчитал.

– Вот выручил, – издевательски хлопнул он Толика по согнутой спине. – Теперь дуй домой и зубри, зубри. Ученье – свет, неученье – сумерки! Хо-хо!

И, довольный, поспешил к кинотеатру…

Жаловаться обиженный не пошёл. Выслушал участливые слова двух параллельноклассников, наблюдавших бесчестный удар… А затем удачно отыскал на ближайшей мусорке кусок ржавой трубы-дюймовки с полметра длиной. Обернул его старой газетой.

Обидчика он нагнал за несколько кварталов от кинотеатра: ничего не подозревающий дылда высматривал очередной объект для быстрого обогащения.

Трубой Толик с размаху врезал сзади. По затылку врага. Что есть силы.

Более чем удачно: девятиклассник неловко завалился набок, потом на спину. Пользуясь этим, ограбленный с прыжка безжалостно приземлился ему на гениталии.

– Понял теперь, как мне больно было? – уточнил он у скорчившегося в позе эмбриона взголосившего врага.

Улепетнуть вершитель справедливости не успел. Трое мужчин, привлечённые тоскливым воем поверженного, препроводили обоих в милицию.

Девятиклассник поначалу факт избиения и ограбления младшего отрицал. Однако свидетели начальной фазы конфликта стопроцентно подтвердили показания Толика.

В финале разбирательства принимала участие и Полякова. На следующий же день она наступательно высказывала свое «фу» отцу-завучу.

– С таких лет – и такая жестокость! Откуда? Колотить люто, нещадно, металлом и по голове! Он же человека убить мог!

– Ну а о том, что сей человек раньше не менее жестоко избил моего сына и отнял деньги, вы почему-то забываете? Анатолий нашёл способ самостоятельно поквитаться с хулиганом. Заодно начинающему гопнику и мозги промыл…

– Однако каким образом ваш сын действовал? Коль уж так случилось – расскажи о том учителям, родителям. Кто ему мешал быстренько домой возвратиться и об инциденте доложить?

– Скорее, заложить… Только кому? Мы с женой с утра к родственникам уезжали. В школе в воскресенье – разве сторож. Вашим адресом сын не располагал. И крайне сомнительно, чтобы из-за сорока-пятидесяти копеек вы немедленно помчались в милицию. Да и вообще: достойно он поступил! Как настоящий мужчина. Хотя признаю: палку перегнул. За что уже и поплатился.

– Вы в корне неверно воспитываете сына!

– Мне, как отцу и педагогу, виднее. И по праву родителя сына защищать буду всегда!

 

Накануне Дня Победы Полякова запланировала читательскую конференцию. Толику поручила плюс к чтению наизусть отрывка из «Сына полка» ещё и рассказать о боевом прошлом Раскладного. Ведь он оказался единственным в классе родителем-фронтовиком, остальные папы были гораздо моложе его. И надо же так случиться, что подросток собирался поподробнее расспросить отца о пережитых баталиях – и напрочь забыл подойти в тот вечер к нему. Ещё и книжный текст выучил через пень-колоду. Впрочем, всё это было бы полбеды, однако в класс – ну совсем уж некстати! – нагрянул заврайоно.

Картина маслом…

– По обыкновению, в своём репертуаре! – желчно распекала классуха Толика после занятий. – Ни капли стыда! Полнейшая безответственность! Интересно бы узнать: как ты дальше-то жить собираешься?

– Не хуже других, – насупленно огрызнулся семиклассник.

– Свежо предание, да верится с трудом! – и огромный подбородок боевито заколыхался. – Э-эх, чудо беспоминное! Не выйдет из тебя ничего путного. Недаром Болтышом-то окрестили! Да!

– Ах, значит, я – Болтыш? – мгновенно ощетинился Толик.

– Не я тебе это зазорное прозвище прилепила, – саркастически усмехнулась Полякова. – Запомни: по заслугам и честь…

– Ладно… – Толик раздумчиво коснулся крупной родинки на щеке. – Пусть я – Болтыш… – Подросток упёрся в классную жалящим взглядом. – Зато ты тогда – Жаба! Жжжаба! Жжжаба!! Жжжаба!!!

На какое-то время Алевтина Филипповна впала в ступор, надрывисто ловя воздух ртом, с выпяленными глазами… Наконец, трудно сглотнув, рявкнула: 

– Ты-ы!

И со второй попытки неловко вскочила со скорбно скрипнувшего стула.

– Негодяй! Хам! Паршивец! Пошли! Бегом! К отцу!

Русистка воинственно стиснула тонкое запястье Толика крупной тестяной ладонью.

– Пусти! – упираясь всем худеньким телом, изогнулся мальчишка. – Не имеешь права!

– Я т-те сейчас покажу права! – грубо поволокла его Полякова к двери в коридор. – Ты у меня в момент из школы вылетишь! Да! А-ай! – внезапно взвыла она: Толик впился зубами ей в руку пониже локтя…

 

– Суть конфликта мне ясна, – выслушав обе враждебные стороны и внешне сохраняя спокойствие, заявил Раскладной. – Сын, ну-ка пойди, погуляй пока в коридоре…

– Ну, Алевтина Филипповна, и как теперь из крайней ситуации выходить?

– И вы ещё спрашиваете? Для начала пусть извинится! В присутствии всего класса! А дальше требую вынести этот вопиющий инцидент на заседание педсовета. Уж там-то живо дадут принципиальную оценку…

– Нет! Совсем не кругло выходит! – сгустил мечевидные брови Раскладной. – Как там у дедушки Крылова? «Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?» Изначально-то ведь это вы Анатолия обозвали. И по какому праву посмели вслух перечеркнуть всё его будущее? С чего вдруг такая уверенность, что мой сын в жизни ничего не достигнет? Разумеется, личное мнение на сей счёт вам никто не запрещает иметь. Но вместе с тем держите-ка его глубоко при себе! И – повторяю и акцентирую: зачинщиком конфликта явились именно вы.

Полякова при этих словах дёрнулась на стуле и слегка подалась вперёд, но Раскладной протестующе поднял руку:

– Минуту! Само собой, я сына ни в коей мере не обеляю, однако его выпад хотя бы объясним. Он как мог защищался. И уж простите за эту параллель, примерно тем же макаром, как от хулигана. Затевающий бой без правил всегда рискует огрести обратку…

– По-озвольте! – в бешенстве взвопила Алевтина Филипповна. – За эдакое оскорбляющее сравнение… Я на вас! В суд! Иск!

– Без возражений, – хмыкнул, согласно разведя руками, Раскладной. – Только вы также не были правомочны школьника, как преступника, за руку уцеплять и тащить волоком. Это, пардон, никому не понравится, потому вас и укусили. А что Анатолию ещё оставалось? Вы же его чувство достоинства – через коридор, на виду у всех, волоком – в пыль растереть возжелали. По справедливости, так вы первая перед моим сыном извиняться должны. Только я уверен, что на это у вас мужества недостанет… Так что вот вам моё предложение: забыть этот… м-м-м… схлёст – другого слова и не подберу. Тем паче что кроме нас троих о нём пока никто не знает. Ну а с Анатолием у меня дома состоится более чем серьёзный разговор.

– Ни за что! – воинственно провозгласила Полякова. – Исключительно через педсовет! А за травму… – русистка ещё раз продемонстрировала уже побледневшие следы укуса, – он у меня отдельно ответит. Если надо, и до районо дойду! На сей раз сына не выгородите! Да!

– Архиглупо, – отреагировал завуч. – В таком случае вынужден буду поставить вопрос перед тем же районо, допустимо ли после содеянного вам заниматься педагогической деятельностью.

– Вы… Вы его во всём покрываете! Используя служебное положение! Я, к примеру, специально детей в другую школу отдала. Уж меня никто не упрекнёт, что особые условия им создаю!

– Это сугубо ваше личное дело, – прокомментировал Раскладной. – А мне, знаете ли, удобнее, когда наследник под боком. На протезе-то далеко не разбежишься…

 

«Тайну троих» сохранить-таки не удалось. Нетривиальный схлёст выкатился за школьные стены. Однако подробности разбирательств на директорском уровне и в районо широкой публике остались неизвестны. Достоверно лишь одно: вскорости Толика перевели в параллельный класс, в котором Полякова не преподавала. И до самого выпускного бала подросток при встречах с бывшей классухой не здоровался.

 

Время… Непреклонное бескомпромиссное время…

В девяностом году Анатолий окончил Ярославское высшее военное финансовое училище, выслужив лейтенантские погоны, и был назначен на должность начальника финслужбы отдельного десантно-штурмового батальона.

Как раз тогда в России стартовала эпоха «горячих точек», и молодой офицер прошёл их не одну и не две, немало повидав на своём веку. В армии он получил новое прозвище: Железный Финик.

После смерти родителей – мать быстротечно съел рак, а вслед за нею в мир иной ушёл и завуч-фронтовик – Анатолий на малую родину не приезжал много лет…

 

Но вот однажды по весне, за несбывшимся концом света, вдова и пенсионерка со стажем Алевтина Филипповна Полякова сподобилась выйти на прогулку, заодно желая и прикупить кое-какую продуктовую мелочёвку.

Доковыляв до главного райцентровского гастронома, женщина, вес которой вплотную приблизился к полутора центнерам, приостановилась, опираясь на клюку и астматично, с хрипотцой дыша. В эту минуту из дверей магазина вышел моложавый, но с густо серебрящимися висками подполковник-десантник в фуражке-«аэродроме» с высокой тульей. Остановившись неподалёку от Поляковой, он поставил на асфальт серый дипломат, достал зажигалку и пачку «Парламента»…

Алевтина Филипповна скользнула взглядом по мужской фигуре в ладно пригнанной военной форме – и вдруг углядела коричневато-красную родинку-лентиго на лице прикуривавшего. Присмотрелась повнимательнее… И сквозь толщу десятилетий внезапно проступил знакомый детский облик.

«Неужели он? Ведь определённо похож на отца!»

– Толя? – осторожно-полуутвердительно вопросила бывшая учительница.  

Подполковник в свой черёд затяжным прощупывающим взором нацелился на безобразно оплывшую сгорбленную старуху с рыхлым лицом, густо-морщинистой шеей, с отёчными деформированными суставами пальцев рук и слоновьими ногами. Глубоко, жадно затянулся. Рефлекторно дотронулся до приметной родинки. Наконец кратко, отчуждённо обронил:

– Да…

Подхватил дипломат. И стремительно зашагал прочь.

 

 

КАНАТКА

 

 

Неформальным лидером в одиннадцатом «б» считался Мишка Железуб. Настоящая-то его фамилия была Кушаров, а прозвище прилепилось из-за металлических коронок на верхних резцах: махнули подходящим колышком в уличной драке, они и обломились.

Железуб рос в ущербной семье, где мать, сторожиха ПТУ, не раз в подпитии мирно внушала наследнику: «Есть суп-картошка да диван у окошка, а больше, извини, не нажили, и не вини». Зато отчим лупцевал Мишку, пока тому не исполнилось пятнадцать, и тогда-то, при очередной экзекуции, раздавшийся в плечах парень вырвал у пьяного мучителя «воспитательное средство» и, в свою очередь, исхлестал «родителя». Бил с наслаждением, вымещая многолетнюю обиду и беспрерывно матерясь. Потом пригрозил обмочившемуся от боли и страха мужику, что в следующий раз будет пороть, пока тот не обделается по-большому, а на закуску заставит сожрать ремень вместе с пряжкой.

После такой перемены власти в семье мать и отчим вообще махнули на сына четырьмя руками...

Среди школьников Железуб отличался тяжёлой тупостью к наукам. Неосознанно он стремился подменить свои нетвёрдые знания и низкий интеллект авторитетом первого забияки в ближайшей округе. Драться Мишка упорно учился с детства, однажды в честном, «раз на раз», бою даже сумел вырубить опытного боксёра-перворазрядника: в ответ на правый прямой резко поджал ноги, как бы упав на корточки, и разом нанёс коварный удар кулаком в пах. Скрючившегося противника добивал сложенными в замок руками и, наконец, поверженного, – пинками.

            Грядущее готовило школьному неформальному лидеру незавидную планиду: алкоголизм, а может, и наркомания, уголовщина, решётка…

            Свой авторитет в школе Железуб укреплял и постоянным унижением одноклассника, тихони Анатолия Костова. Сын матери-одиночки, врача, худосочный и робкий, он на лету схватывал учебный материал, но с физкультурой не дружил. И оказался объектом многолетней травли. Ещё в начальных классах Кушаров подкладывал ему кнопки на стул, срезал пуговицы с пальто, с силой хлопал измазанной мелом ладонью по спине. Не брезговал и просто щипком, толчком, подзатыльником. С годами «шутки» становились всё изощрённее: матерно расписать эрудиту учебник, прибить к полу портфель, на уроке труда намертво закрутить его в тиски, ещё и удлинив их ручку куском трубы, в школьном туалете помочиться жертве на брюки, пристроившись позади…

            В классе к таким грязным выходкам относились по-разному. Кто побойчее, порой интересовались, чем именно Мосол – обидное прозвище Костову придумал тот же Кушаров – насолил последнему. Остальные вообще помалкивали в тряпочку.

Явных прихлебал, боготворивших некоронованного короля школы, было лишь трое, и за глаза их называли «Железубов хвост».

Впрочем, за годы учёбы все категории учеников одиннадцатого «б» давно привыкли к умалению достоинства одного соклассника другим. И вот ведь штука: Костов никогда и никому на Кушарова не жаловался. А учителя стремились прилюдного конфликта «не замечать».

 

…Стоял погожий сентябрь. Замешкалось что-то лето; как бы собрав остаток сил, щедро посылало нагретые солнечные лучи на маленький город. Часть тепла впитывало в себя небольшое озерцо на краю городка. В воскресенье с утра вокруг него облюбовали места многочисленные группки людей – пляжный сезон заканчивался.

– Мосол, а ну, «канатнись»! – подначивал Железуб под хохоток прихлебал. – Слабо?

Озерцо лежало промеж четы песчаных гор с обжитыми растительностью подножиями. С вершины одной спускался тугой стальной трос двойной свивки. Он тянулся над озерцом и другим концом прикручивался к клину, вбитому в подошву второй горы. Обильно смазанные металлические волокна пропустили сквозь обрезок водопроводной трубы с подвязанной к нему длинной просмоленной верёвкой, и кусок оцинковки легко скользил по многожильной нержавейке. Так и получилась канатка, по которой можно было прокатиться особым способом – «канатнуться».

Железуб прибуксировал кусок трубы к верхнему концу троса, крепко охватил ладонями оцинковку, решительно оттолкнулся. И гордо помчался на вытянутых руках над берегом.

– Эгей, держите, сейчас упаду! – в притворном ужасе орал он, снижаясь и смешно дрыгая ногами в воздухе. – Але-оп!

Оторвался от высотной дороги, метрах в двух от воды, сделал полусальто в воздухе. Нырнул чётко, без всплеска.

– Учись, Мосол! – выйдя из воды, покровительственно хлопнул Кушаров Костова по спине. – А-а, куда тебе… Рождённый ползать…

И тут подросток, которого от одного вида канатки передёргивало, вдруг полез на гору.

– Ну-ну! – с сарказмом заметил Мишка.

А Костов уже тянул к себе обрезок трубы.

– Ты гля! Ещё и поедет, – вырвалось у «первой трети» Железубова хвоста.

– Хрен тебе по всей морде! Чудес не бывает! – веско возразил сам неформальный лидер, одновременно сложив перед носом прихлебалы дулю и рубанул воздух ребром ладони.

…Сделав глубокий вдох, Костов крепко обнял ладонями обрезок трубы и в нерешительности застыл на вершине горы. Оставаться ли и дальше мальчиком для битья – сегодня он должен был выбрать. Именно сегодня и сию минуту, поскольку его унижение наблюдала первая красавица школы – Людмила Соболева из одиннадцатого «а». Да не просто видела, а ещё и презрительно скривила пухленькие губки:

– Ошибка природы, мальчик-девчоночка… Ха-ха! В юбке была б всё та же размазня. Безупустительно! – неумело щегольнула она оригинальным словечком.

В Соболеву Костов был давно и безответно влюблён. При этом он боялся даже приблизиться к ней, опасаясь быть отвергнутым. Да, прекрасная половина человечества нередко интуитивно чувствует неудачников, а влюблённый так желал считать девушку идеалом идеалов…

Девственник в воображении своём не мог зайти дальше безобидной эротической картинки: он и любимая лежат раздетые под одеялом супружеской постели, и кумир – нагой и беззащитный – раболепно готов исполнить любое желание мужчины-повелителя.

Ах, как страстно и затаённо ревновал тихоня, едва завидев избранницу оживлённо беседующей с кем-то из парней! Костов безумно боялся потерять её, не представлял, как будет жить без своего великого секрета. И сегодня, прокатившись по канатке, он должен был доказать Соболевой: он – такой же, как все, но для него подобный поступок был равен героическому.

– Слабак! Сопля! – безжалостно оценил Железуб нерешительность Костова и сочно сплюнул.

А тот, нисколько не обращая внимания на слова мучителя, выжидательно вгляделся сверху в свой идеал, и насмешливо-испытующий взгляд скрестился с боязливо-нервным.

Через несколько мгновений наблюдательница демонстративно повернулась к нему спиной. И здесь…

– Гробанётся! – воскликнул «вторая часть» Железубова хвоста.

Чёткий на фоне безоблачного неба человеческий силуэт разрезал высоту над озерцом. Но уже на первой трети воздушного пути запачканные смазкой ладони соскользнули с оцинковки – Костов замарался о трос, подтягивая по нему обрезок, – и дальше помчался по шершавому металлу на собственных руках. Увы: в эмоциональном порыве забравшись на канатку, он понятия не имел о тонкостях езды по ней – пальцами-то следовало охватывать середину и ближний конец куска трубы, но никак не дальний.

Застывшие, как на стоп-кадре, люди на пляже разом напряглись, ожидая истошного крика и падения с большой высоты. Но судорожно цеплявшийся за маслянистый витой трос, на каждом сантиметре стирающий кожу о стальные волокна, Костов молчал.

В те ужасные секунды жизни он думал вовсе не о том, что может разбиться насмерть, но как не упасть в глазах тайно любимого человека.

«Не дотерпит до воды! Сорвётся!» – преследовала всех одна мысль.

Состояние, близкое к шоку, охватило в тот момент и Железуба. Но Кушаров испугался вовсе не реальности смерти унижаемого одноклассника, а её последствий. И ещё четко осознал, что авторитет его впредь не будет столь незыблем…

К изумлению отдыхающих, Костов молча сумел дотянуть до воды – боль перешла границы крика. Солдатиком бухнулся в озерцо метров с четырёх. Когда, хромая, выходил из воды, люди на берегу ужасались, наблюдая, как со сжатых кулаков подростка непрерывно скапывает кровь.

Он медленно, с натянувшейся на скулах кожей и стиснутыми губами, приблизился к давнему обидчику. Остановившись в метре, неожиданно вскинул-разжал руки, демонстрируя стёсанные до мяса ладони. Триумфально отчеканил:

– Повтори! Слабо? Да ведь это же элементарно!

Кровь тяжело и обильно стекала с его узких израненных кистей: ниже… ниже… Казалось, предплечья сами собой тягуче облачаются в алые перчатки. И тут вдруг невдалеке раздались характерные звуки.

Какое неаппетитное зрелище! Это дико и безостановочно рвало на прибрежный песок первую красавицу школы.

Костов невольно перевёл на Соболеву победный взгляд… Перед ним предстала полупородистая хищница с пустопорожним взором, бесстыдно злоупотребляющая косметикой, в чересчур открытом для похотливых глаз купальнике и к тому же не к месту противно хихикнувшая после опорожнения желудка. Секундное замешательство – и, упрятав в ладонях пылающее лицо и забыв про одежду, она бросилась с пляжа.    

Анатолий апатично смотрел вслед развенчанной мечте.

С того дня Железуб насупленно-уважительно обходил его стороной.