Гавриил Каменев. Инна (вступит. статья Э.Учарова и Г.Булатовой)

Литературная археология: Гавриил Каменев

 

Литературных имён в Казани хватает. Из каждого века по две-три звезды, причём самой крупной величины назвать можно, поскольку все они более-менее на слуху. И тут вдруг такой конфуз с 18 столетием: Державина-то помнят даже советские двоечники. А вот про его тёзку – Гавриила Каменева – даже мы, вроде бы к литературе имеющие прямое отношение, узнали лишь недавно. Так кто же таков этот загадочный персонаж более чем двухсотлетнего возраста с фамилией одного из коммунистических вождей нашей страны?

Повторяя путь знаменитого однофамильца, наш Каменев тоже был в гуще революционных событий, только на литературных фронтах 18 века. Во-первых, он создатель первой русской героической баллады «Громвал» – по мотивам  казанской легенды о крылатом змее Зиланте, в которой применил революционное сочетание размеров в строфе: анапест с дактилем. Надо отметить, что сей талантливый поэт вообще очень любил экспериментировать с поэтическими формами и размерами.

Во вторых, этот мало кому известный литератор считается – внимание! – первым романтиком России! Известны слова А. С. Пушкина о Каменеве: «Этот человек достоин был уважения: он первый в России осмелился отступить от классицизма. Мы, русские романтики, должны принести должную дань его памяти…»

В третьих, Гавриила Петровича Каменева можно с полной уверенностью считать отцом готического направления в русской литературе. Исследователи его творчества отмечают, что в произведениях поэта  – наивысшего расцвета достиг жанр кладбищенской элегии с присущим ему трагизмом, мистикой, унынием. Казанские готы, вам посчастливилось отхватить себе на знамёна русского Брэма Стокера!

Вообще, Каменев –  личность незаурядная: мало того, что значительный поэт и прозаик, превосходный переводчик, так ещё и эпистолярии его к друзьям являются талантливыми живописаниями Казани того далёкого времени. Жуть какие интересные и познавательные…

 

Поэт, прозаик, переводчик Гавриил Петрович Каменев  (1773 – 1803) вызывает не только литературный, но и общественно-исторический интерес: в 1790-е годы служил бургомистром Казанского городового магистрата. Однако, обо всём по порядку.

В Национальном архиве республики Татарстан (заведующая отделом  Елена Ивановна Карташёва, работающая с архивами поэта) недавно обнаружили сенсационный документ, а именно запись в метрической книге Покровской церкви г. Казани о рождении Гавриила Каменева 9 (20) марта 1773 года. Почему сенсационный? Да потому что во всех существующих справочниках и словарях указана другая дата рождения – 3 (14) февраля 1772 года. Если учесть, что Каменев скончался  26 июля (7 августа) 1803 года, то получается, что прожил он чуть более 30 лет, т.е. его и без того короткая жизнь становится ещё на год короче. Но, как это часто бывает, чем короче жизнь, тем ярче след, оставленный в ней, словно человек понимает, чувствует, что ему дано не так много времени на земле…

Наверное, и татарский мурза Макул, от которого пошёл род Каменевых, знал, что потомки непременно его прославят. Семья будущего поэта считалась одной из самых богатых. Отец, Пётр Григорьевич, был купцом первой гильдии, казанским городским головой, президентом губернского магистрата. Мать, Татьяна Ивановна была дочерью купца-старообрядца. В семилетнем возрасте Гавриил остался полным сиротой. Судьба распорядилась так, что его отдали на воспитание в частный пансион М. Вюльфинга, считавшийся лучшим в Казани. Здесь, вместе с дворянскими детьми, и прошло его детство и отрочество, здесь он начал изучать русскую и европейскую литературу, немецкий и французский языки, причём, последний – самостоятельно. Здесь зародилась его любовь и непреодолимая тяга к сочинительству.

Ближайшим другом Каменева стал Савва Андреевич Москотильников – литератор и чиновник, который направлял талант друга в литературное русло. Поездки в Москву и Санкт-Петербург позволили поэту познакомиться с такими знаменитостями как Н.М. Карамзин, М.М. Херасков, И.И. Дмитриев. Ну а вершиной признания литературных заслуг Каменева было принятие его в 1802 году в действительные члены петербургского Вольного общества любителей словесности, наук и художеств.

В браке Гавриила Каменева с дворянкой Марией Подладчиковой родилось две дочери. Семейного счастья, впрочем, не сложилось. Но ещё ранее поэт пережил любовную драму – не увенчавшуюся браком любовь к дочери казанского врача-немца…

Здоровье поэта ухудшилось к лету 1803 года – причиной его смерти в метрической записи Воздвиженской церкви указана чахотка. Последнее упокоение он нашёл на кладбище Кизического монастыря – месте очень важном для него ещё при жизни, поскольку именно тут, в тени сосновой рощи,  он  любил гулять и размышлять, здесь он находил вдохновение и создавал свои произведения, в которых часто эта сосновая роща с кладбищем выступали в качестве места действия – в стихах, например: «Вчера с друзьями я ходил / В тени сосновой тёмной рощи, / Прохладной ожидая нощи, Там с ними время проводил…» Это строки из последнего стихотворения Гавриила Каменева, которое было найдено в кармане его сюртука после смерти. Оно называется «Хижицы». В прозе – знаменитая повесть «Инна», которую мы и предлагаем вниманию читателя.

 

Эдуард Учаров, Галина Булатова

 

ГАВРИИЛ КАМЕНЕВ

ИННА

Царица уныния, мрачная осень облекает природу в печальную свою мантию. Трава блекнет, цветы увядают, и холм, чернеющийся вдали, смотрит на опустевшую долину. Густые, сизые тучи закрывают лазурь небесную, и лес дремучий сыплет желтый лист на унылую землю. Умолкло пение жителей воздушных. Кусточки не манят меня под тень свою. Прозрачные источники не призывают к прохладе. Томная, печальная душа моя сетует вместе с природою, мрачные мысли ее волнуют.

Хожу я по полям безмолвным, питаю себя черными исчадиями моего воображения. Тихим шагом вступаю в рощу, окружающую монастырь Х...ч...ский*, вхожу в сие святилище тишины и безмолвия и на хладных могилах с трепетом в сердце представляю себе тленность всего земного.

Древняя роща, ты, которой долговечные сосны посмеиваются бурям и свирепству зимы суровой, ты, которой темно-зеленый иглистый лист осеняет гробы, вмещающие в себе прахи любезных моему сердцу, ты часто принимаешь меня в густую тень свою!

Сюда, при наступлении нощи, прихожу я беседовать с умершими. Тихие могилы их и таинственное безмолвие, как будто бы усугубляемое томным шумом древес, склоняет душу мою к чувствам уныния и горести. Слезы текут из померкших очей моих, они текут и орошают траву увядшую.

Часто посещаю я могилу злосчастной Инны, которой жизнь, исполненная бедствий, и плачевная кончина начертываются в волшебном зеркале моего воображения. Я вижу печальную тень ее под сими древними соснами. Вижу пагубное острие в груди ее. Алая кровь струится по белоснежной одежде. Темно-русые растрепанные волосы развеваются дыханием ветра. Во мраке ночи отражается страшная бедность лица, на котором замерло отчаяние. С неподвижными впадшими глазами подходит она медленно к могиле, недавно землею засыпанной. Последний сердечный вздох ее нарушает глухое безмолвие кладбища. Сострадательная луна скрывается за облако, и смерть, сжалившись над нею, покрывает ее гробным покровом.

Инна жила в ближнем селении, принадлежащем к городу. Она была прекрасна, как майское утро. Томные, лазуревые глаза ее изображали кроткую ее душу; приятный голос, стройный стан возвышали ее прелести, и целомудрие обитало на полных, округляющихся грудях ее. Но тщетно, тщетно природа расточила на нее дары свои: неразборчивое счастие забыло добродетельную Инну, и, подобно душистой розе, цветущей в дебре пустынной, красота ее скрывалась во мраке бедности. Она одним рукоделием питала себя и мать свою, отягощенную слепотою и болезнями.

Русин, юноша с чистым, непорочным сердцем, увидел в уединенных прогулках своих младую Инну, Инна увидела Русина, и в душах их воспалился пламень первой страсти. Природа, ты руководствовала их сердцами, ты питала в них чувства, тобою влиянные.

Русин, предопределенный блистать дарами счастия, имеющий родителя, напыщенного высокомерными о себе мнениями, скрывал от него страсть свою. Он, не надеясь получить дозволения вступить в брак с Инною, томился неизвестностью и ожидал помощи от случая, благоприятного его намерению.

Зимою часто видались они в бедной хижине Инны, ибо слепота ее матери, от которой она также скрывала любовь свою, споспешествовала их тайной страсти. Безмолвные свидания ограничивались красноречивыми взглядами, нежными поцелуями и пламенными, душу потрясающими объятиями.

Но когда весна начала рассыпать свои прелести, когда величественная Волга, соединившись с Казанкою, разлилась по лугам окрестным, отделила город от сего предместия и гордые башни его, златоверхие церкви и мечети рисовались в струях ее зеркальных, тогда Русин каждую ночь под благосклонною завесою мрака в легкой рыбачьей лодке один, с милою Инною в сердце, вверял себя скромным волнам ее. Инна, на берегу его ожидающая, бросалась к нему с распростертыми объятиями. Молчаливые звезды были свидетелями сладких восхищений любовников. Они томились, истаивали, сгорали в пламени чувств своих. Сердца их бились в одну такту. Души их сливались в одну душу.

Частые свидания не потушали огня их страсти. Они находили друг друге оттенки новых прелестей, вкушали новые, дотоле еще не известные им восторги.

Некогда Инна по обыкновению ожидала его. Заря гасла уже на горизонте. Звезды показывались на темнеющей лазури неба, разноцветные лучи их, играя, прорывались сквозь сумрак воздушный, и западный ветер пробегал по сизой поверхности воды, подобной вспаханному полю. Она посматривала в отдаленность взором, наполненным ожидания и надежды. Казалось, примечала чернеющуюся лодку милого друга своего и – обманывалась. Настала полночь, но Русин не лобызал еще унылую Инну. Наконец заалелась на востоке заря утренняя, и печальная обманувшаяся любовница, тяжко вздохнувши, возвратилась в свою хижину.

День показался ей веком горести. Наступил полдень, наступил вечер. Ночь провела она в размышлениях о Русине. Сон не спускался на зеницы ее, слезами орошаемые. Второй и третий день усугубили страдание Инны.

В душе ее свирепствовала буря лютых предчувствий. На четвертый день пришла она к берегу реки до восхождения солнца. Вскоре явилось оно во всем своем немерцающем великолепии. Природа улыбнулась ему во сретение; хор птиц воспел торжественную песнь, его славя, но взор и слух Инны не восхищались сими красотами. Томимая тайною горестию, она сидела на камне, подобно бездушному истукану, и смутные неподвижные очи потупила в мелкие волны, взбегающие на плоский берег.

Вдруг из отдаленности несется по ветру надгробное пение. Инна, как молнией пораженная, вскакивает с своего места, устремляет глаза на город и видит по воде плывущие шлюпки. На первой из них яркие лучи солнца отражают блеск богатой парчи, гроб покрывающей. Светильники пылают. Лик полутонный повторяет унылое пение. Единообразное медленное движение весел усугубляет печальную важность сего обряда. Сердце Инны вострепетало грозным трепетом, прорекло ей, что это гроб Русина. Едва шлюпки пристали к берегу, едва гроб поставлен на одр черный, как она в исступлении, в отчаянии, с помертвелым лицом, с тусклым взором рвется сквозь толпу, его окружающую, в мгновение сбрасывает крышку, раздирает покров смерти, видит бледный окостенелый труп Русина и с тяжким, жизнь разрушающим вздохом повергается на нем бесчувственна.

Изумленные зрители совлекают несчастную с хладного трупа. Они свершают долг печальный и близ монастырской ограды, под тремя густыми соснами, вверяют земле плачевные остатки юноши, увядшего во цвете лет своих.

Инна долго пребыла бесчувственна. Сие подобие смерти долго держало ее в страшных своих объятиях. Наконец приходит она в себя, но не облегчая вздохами стесненной груди. С геенною отчаяния, терзающего душу ее, идет она вечером в сию рощу. Ее сердце указывает на могилу Русинову. Место, поглотившее всю драгоценность жизни ее, приковывает к себе окаменелые ее взоры. Она подходит и вдруг с ладным размахом руки вонзает смертоносную сталь в грудь свою, где пылал пламень любови непорочной. Казалось, тяжкий стон ее потряс древние сосны. Кровь сверкнула из раны глубокой. Инна пала на могилу любимца души своей. Мертвеющими устами лобызала сырую землю, его покрывающую, и последний вздох ее, казалось, искал соединиться с его прахом.

Утро начинало освещать рощу сосновую. Прохожий увидел несчастную Инну, ужаснулся и объявил жителям селения. Злополучная мать, беспокоящаяся об ее отсутствии, поражается плачевным известием. Она просит, чтоб повели ее к трупу дочери. Осязает в последний раз хладное тело ее и с пламенным благоговением, без пролития слез (ибо старость иссушила сей благодетельный источник природы) падает она подле усопшей на колена и молит всевышнего о успокоении души ее.

Бедную злосчастную Инну погребли на косогоре, обросшем кустарником. Не слышно было плачевных песен. Никто не шел за ее гробом. Могила вскоре обвалилась, и суеверный бежит от нее, а сострадательный кропит слезой сердечной.

* Кизический монастырь