Где дорога к счастью?

Продолжилась и на второй день. О подбитом глазе  Дили стало известно и Миргаяну. Он позвал брата:

«Пойдем-ка, покурим по одной, поговорим», и повел его к воротам. Нашли уединенное место, и Миргаян, с трудом сдерживая себя от гнева, потихоньку начал разговор:

– Ну что, брат, как жизнь?

– Удовлетворительно, терпеть можно… – протянул Рамис.

– Интересно. И что это ты имеешь в виду?

– Поймешь еще. Я не знаю, как у людей, женившихся по любви, у меня – удовлетворительно…

– Ты хочешь сказать, что не любишь?

– А ты­ почему об этом не спросил тогда, в тот день, когда меня пугал, а потом женил?

– Почему же ты ее заставил родить двоих детей, раз не любишь?

– У меня никто и спрашивать не стал, когда детей рожать: взяли да и родили. Не успел оглянуться, а уже, оказалось, связан по рукам и ногам.

– Хочешь сказать, что и детей своих не любишь?

– Не-е-т, детей люблю, они на меня похожи. Знаешь, если бы они  пошли в нее, кажется, я не смог бы их любить. Мы с тобой родные, но, несмотря на это, я тебя никогда не прощу. Знаешь почему?

– Попробуй, скажи, почему же? – Миргаян пристально посмотрел в его глаза.

– За то, что женил на нелюбимой девушке. Мы с        ней вместе несчастливы. Нас только дети и держат. Вот сам какую красивую женщину отхватил, а мне что  всучил и уехал… Ни на улицу с ней вместе не выйти,  ни среди людей не посидеть. Ни кожи ни рожи….

Миргаяну было больно это слышать. Он крепко обхватил руками голову, голос его задрожал:

– А знаешь, я ведь ее с детства любил, но ты­ украл ее у меня. Я тоже тебя видеть не могу. Я тебе оставил девушку, как яблоко красивую, а ты ее пре- вратил в старуху.

Установившаяся между ними гнетущая тишина, казалось, затянулась надолго. Рамис напрягся, стараясь понять слова, сказанные братом, и сквозь зубы очень зло произнес:

– Идиот! Раз любил, почему не остановил? Ты должен был силой вырвать ее у меня и увести. Ты – теленок, глупец!

Крепко обхватив руками головы, мужчины еще немного посидели в тишине. Обоим было тяжело, и выхода из ситуации никто из них не видел. Наконец Миргаян произнес дрогнувшим голосом:

– Брат, в этом случае мы все трое виноваты. Про шу тебя, не обижай ее, хотя бы ради детей!

–Неу жели все еще?..

– Не надо, не береди рану, – Миргаян тихонько встал и направился в сторону зарослей кустов.

Разговор оставил тяжелый осадок. Он трепетал от все еще живых чувств, его душа ныла от жалости то ли к ней, то ли к себе: «Говорят, первая любовь не забывается, и это правда. Пять лет не видел, казалось, что все забылось. Оказывается, нет. Увидев ее, сердце почему-то превратилось в разгоряченного скакуна, и я утонул в глубине ее черных глаз. Она мне по-прежнему так близка, так дорога… Вот решил поговорить с братом, думал, что отругаю его. Не получилось. Может, он и прав: если бы я тогда вовремя перегородил им дорогу, может…»

Миргаян спустился к воде. Снял обувь, закатав брюки до колен, как мальчишка, шагнул в тихо катившуюся звенящую неглубокую реку и, разрезая воду, пошел вперед. Солнце катилось к закату.

Плававшие в воде гуси начали собираться на ночь по домам. С удивлением он посмотрел на громко гоготавших гуся с гусыней: «Гусят созывают». И действительно, гуся та, выстроившись в ряд один за другим, последовали следом за гусыней. А гусь, поворачивая длинную шею то к одному, то к другому гусенку, плыл рядом и время от времени шипел, охраняя их. «И у меня тоже будут маленькие, все забудется… Гульдар будет хорошей мамой», – так, стараясь хоть как-то себя успокоить, расстроенный Миргаян вернулся к тропинке, которая вела к его дому.

Сноха, сноха, тебе говорю, так уж крепко спишь! Диля от испуга резко проснулась и не сразу поняла, что находится в больничной палате, а перед ней сидит свекровь. Диля всю ночь провела в раздумьях и поэтому смогла уснуть лишь под утро.

– Мама?! Что ты здесь делаешь? – удивилась она. Услышав, что сноха с обмороженными ногами попала в больницу, свекровь испугалась за нее и прибежала проведать. Ведь и вину, и беду своего ребенка только родители стараются понять и простить.

 – Сноха, что опять случилось? Надо было тут же к нам бежать. Ох уж эти дети, – причитала пожилая женщина.

 – Если все, что рассказала внучка Диляра – правда, тогда плохи твои дела. Неужели его нельзя вылечить где-нибудь? Что творится с этими детьми, о Аллах?! Вот я тебе бульон принесла. Как попала в больницу, так сразу и позвонила бы мне. Наверное, ты голодная?

Диля лежала и смотрела на свекровь, с которой вместе прожила более двадцати лет. Потом медленно приподнялась и оперлась на локоть.

– Что делать-то, мама? Я его боюсь. И Рамис перестал приходить домой ночевать. Сначала меня оскорблял муж, теперь – мой родной сын… Что делать, мама? – повторила Диля и горько заплакала.

– Тихо, кызым, а то люди услышат, – зашептала свекровь и сама тоже вытерла слезы. – Что делать? Терпеть надо, ведь он тебе сын.

– Ох, мама, сколько же еще терпеть? Ты все время твердишь, что надо терпеть. Сколько же мне еще мучиться?

Диля замолчала и закрыла глаза. Она боялась, что их могут услышать. Ее голова медленно опустилась на подушку. Выкатившиеся из глаз слезы намочили наволочку и не сразу в нее впитались. Да и свекровь, не найдя успокаивающих слов, сидела, тоже захлебываясь слезами. Руками, привыкшими за долгую жизнь к тяжелой работе, вытерла лицо. Потом потянулась к снохе и постаралась ее приласкать:

– Ладно, кызым, ладно, успокойся. Что делать, ведь никто не растит ребенка так, чтобы он вырос плохим. Я тоже хотела, чтобы мой сын был красивым, умным. Ты тоже сына с колен не спускала, сама не ела, а его кормила, всю трудную работу взвалила на себя… Ты, сноха, даже снег убирать его не заставляла. Вставала утром, когда еще было темно, и сама до изнеможения колола лед. При этом твой повзрослевший сын спокойненько спал в тепле. Ты ведь сама его жалела, не будила. Надо было запрячь этого лодыря и заставить работать. Может, понял бы, за что ему мать благодарить надо. Каким непослушным он все-таки вырос. Эх, дети... Почему ты к нам не пришла в ту ночь?

– Мама, ну куда я пойду босая и в такой холод? Если бы не успела выбежать, то точно убил бы, – Диля опять горько заплакала, закрыв лицо руками. – Перед людьми ведь стыдно, мама!

– И не говори, сноха, и не говори. Я вчера к вам заходила, все были дома. Рамис сына очень сильно ругал и сегодня после работы тоже домой обещал прийти.

– Неужели вернулся? – А куда он денется? И скотина возвращается туда, где кормится. Эх, будь отец жив, всех держал бы в кулаке. Очень уж рано ушел. Вот кто был настоящим мужчиной. Если бы он был жив, жизнь сложилась бы совсем иначе.

После разговора со свекровью Диля вроде немного успокоилась, повернулась лицом к стене и вновь погрузилась в свои печальные мысли.

...Ладно еще есть свекровь, с которой всю жизнь прожили, между ними всегда царило взаимопонимание. Были и тихие семейные посиделки, когда Рамис и отец играли в шахматы или карты. Рядом в такие вечера всегда крутился сын Рустам. Когда исполнилось десять лет со дня женитьбы, Рамису на работе выделили трехкомнатную квартиру. Но она была на другом конце города, на окраине, и расстояние до дома свекрови оказалось очень большим. Не имея образования, не получив профессии, Диля устроилась дворником. Ей особо выбирать не пришлось, главное – дети были под присмотром. Как смогли, обставили квартиру. У хозяйственной и умелой Дили всюду царил порядок. Рамис его особенно любил, а Диля научилась угождать мужу. Когда появилась эта отдельная квартира, Диля надеялась, что теперь-то все в семье будет по-другому, что она сможет чутьчуть пожить и для себя. Муж чаще будет рядом. Ведь молодость Дили прошла без ласки. Но увы! Если бы все складывалось только так, как мечтается.

Рамис опять начал частенько приходить поздно, а то и вовсе не появлялся дома. Диля, потеряв его, звонила свекру. И он, в ответ на ее расспросы, был вынужден вновь обманывать: «Забыл сказать – в Казань его направили».

 Хотя Диля уже не верила словам свекра, все равно, зажав в себе горе, продолжала жить в привычной атмосфере лжи. Они с Рамисом не смогли стать единым целым, хотя долгие годы существовали под одной крышей, спали под одним одеялом. Поэтому трудно было им обоим, каждый жил со своими невеселыми мыслями. При этом они оба как будто надеялись на чудо. Одна все ждала хоть какого-то теплого слова дома, другой – проводил свою жизнь в его поисках на стороне. Если Диля думала, что самый лучший мужчина рядом с ней, то муж считал, что самые лучшие женщины – у других, и лишь ему досталась проклятая Аллахом. Среди женщин, с которыми он встречался, были и одинокие, и замужние. Рамис был любовником щедрым, с широкой душой. Он и себя не забывал баловать: всегда одевался очень модно и дорого.

Как-то Рамис целую неделю не приходил домой, и поэтому в один из вечеров Диля отправилась его искать. Думая, что после работы он, может быть, зайдет к родителям, просидела у них до самой ночи. Потом, не сдержавшись, вдруг заплакала.

 – Сноха, что случилось, почему плачешь? – тут же вскочил со своего места свекор.

– Уже неделя, как Рамис дома не появляется… Думала, может, к вам заходит. И здесь его нет. А вдруг с ним беда какая приключилась?! Свекор, молча выслушав, успокоил ее:

– Не терзайся, сноха. Вернется. Никуда не денется, вернется. Иди домой и спокойно ложись спать.

Действительно, Рамис на другой день после работы прямиком вернулся в свой дом. Уже в дверях, вытаращив глаза, сразу набросился на Дилю. И не успела она вскрикнуть, как он схватил ее за ворот платья и начал орать:

– Что ты ходишь к родителям и ябедничаешь, а? Еще раз услышу, что ты меня ищешь...

 – Рамис, не кричи на меня. Если не я, то кто же тебя будет искать? Я ведь твоя жена. Почему так себя ведешь? Хоть бы детей постеснялся, они ведь меня все время спрашивают: «Где папа?» Что я им должна отвечать?

Рамис не знал, что сказать, да и отец, видно, очень сильно его отчитал и отправил домой. Понял, что жена тоже права. Но он не стал продолжать разговор, а просто накинулся на нее с кулаками. Диля ударилась о перекладину стола и с грохотом упала, из уголка ее губ потекла струйка крови. Подготовленные на столе к ужину тарелки разлетелись в разные стороны и разбились.

Вышедший из себя папаша быстро оттолкнул в сторону напуганных детей, прибежавших на крики, и еще громче закричал:

 – Не могу я тебя видеть, понимаешь ты это или нет? – он пнул ногой жену, которая пыталась подняться с пола. Дети с громким плачем убежали в другую комнату, но усидеть на месте не могли, все искали уголок поукромнее, чтобы забиться в него и не слышать скандала. Диля, подняв вверх испачканные в крови руки, начала умолять:

– Рамис, не бей, прошу тебя! Детей напугаешь! Но его уже нельзя было успокоить, словно сумасшедший, он кричал:

– Ты посмотри на себя! Разве такой бывает жена? – Он рывком поднял Дилю и поставил ее перед зеркалом.

– Вот, смотри на себя, смотри! Тебя даже не за что ухватить, а за что же любить? Как можно жить с тобой, ты ведь высохшая палка! – Похоже, кровь на лице Дили пробудила в нем настоящего черта, он и не думал ни останавливаться, ни успокаиваться.

– Смотри на себя, смотри! – он схватил жену рукой за волосы и ткнул головой в зеркало. От удара оно треснуло прямо посередине. Дети от страха все не могли успокоиться и продолжали плакать. Диля, закрыв лицо руками, встала перед мужем на колени:

– Рамис, что ты делаешь? Остановись, не трогай меня, ведь детей пугаешь.

– Скажи, что не будешь меня больше искать! Скажи, что не будешь ябедничать! – кричал он. – Если еще раз услышу, что ты опять побежала к отцу, ноги переломаю, ведьма! Иди умойся! Иди, что лежишь!..

Но, не дав ей самой подняться, он, двухметровый мужик, потащил жену, похожую на цыпленка, в ванную комнату. За ней по полу потянулся кровавый след. Диля, плача, начала умываться. Вдруг в раковине что-то звякнуло – упал выбитый зуб. Несчастная посмотрела на себя в зеркало и, покачнувшись от страха, отступила назад: вместо переднего зуба зияла черная дыра. Закружилась голова, она почувствовала себя такой одинокой и несчастной, никому не нужной. А из ее беззубого рта послышался лишь протяжный, еле слышный плач: «А-а-а...» Диля понимала – кричать нельзя, иначе муж услышит и опять волоком потащит по квартире. В голове закрутились мысли: «Спокойствие, спокойствие...» – учила ее уму-разуму родная мать. «Надо терпеть...» – говорила свекровь. Это из-за них она сейчас в таком положении: избитая мужем, в слезах и крови. Но она терпела, терпит и будет терпеть: дочку, сына надо поставить на ноги. Отца они любят и в те дни, когда он домой не приходит, ждут его, спрашивают: «Где папа?» Нет, детей нельзя оставлять сиротами.

Диля постаралась встать на ноги. А Рамис походил взад-вперед и, одевшись, ушел. Ночевать домой не вернулся.

С того самого дня дети изменились. Дочь стала заикаться. Сын, наморщив лоб, начал подолгу смотреть в одну точку. Диля старалась их успокоить: «Отец так больше не сделает, не бойтесь». Пыталась успокоить и себя, ведь нужно было как-то жить дальше, терпеть: «И свекру больше не буду ябедничать, и мужа не стану злить. Он походит-походит да и вернется, ведь я – его законная жена, остальные лишь любовницы».

Рано утром Диля пошла на работу. Обливаясь потом, убрала снег и выдолбила лед, и к тому моменту, когда начали просыпаться люди, она все закончила. Проводила детей в школу и снова пошла на работу, навела порядок в подъездах. От тяжелого лома ныла поясница, но Диля не жаловалась.

И на следующий день она колола лед. Вернулся муж, поставил возле подъезда новую машину и, не сказав ни слова Диле (как будто ее не узнает!), направился к дому. Даже работавшая рядом с ней женщина удивилась:

– Смотри-ка, как твой муж выпендрился. Сейчас придет, съест то, что ты заработала, раскалывая лед, и уйдет. Ведь даже не остановился, не говоря о том, чтобы тебе помочь. Мы, дворники, не ровня таким вот красивым мужикам. Стыдятся они нас. Боюсь, как бы и дети не стали тебя сторониться. А вот у Лизы мужа нет, так дети и днем и ночью ей помогают – не считают это унижением.

Диля слышала лишь половину того, что сказала ей товарка. Она быстро собрала лопаты и веники и, второпях, проговорив: «Пойду накормлю», поспешила домой.

– Ты, наверное, только на обед пришел, сейчас суп быстренько лапшой заправлю, а мясо в нем уже сварилось, – Диля начала торопливо накрывать на стол. Ей хотелось обстоятельно все обсудить с мужем. Вчера сын вернулся домой пьяным, а ведь ему не было и четырнадцати лет. Если сама поговорит с сыном, он может обидеться, но и молчать в этой ситуации нельзя. Рамис же хоть и любил путаться с чужими женщинами, был равнодушен к алкоголю.

– Рамис, – начала она разговор, – надо бы тебе поговорить с Рустамом. Вчера пришел, вроде выпил пива, как бы с пути не сбился… Муж молча посмотрел на Дилю, а потом, будто видит ее впервые, неожиданно закричал:

– Что это еще за разговор такой? А ты куда смотришь? – Меня он перестал слушаться и учиться стал хуже. Он ведь парень, ради Аллаха, ты уж сам поговори с ним.

На этом разговор между супругами и закончился. Диля покормила мужа и вновь вышла колоть лед. Возвращающийся из школы с мальчишками сын прошел мимо матери. Как и отец, он не сказал ей ни слова. Когда Диля, закончив дела, опять зашла домой, увидела, что муж, принарядившись, уже уходил. В большую сумку сложил какие-то вещи. Диля всегда жила в страхе, что муж уйдет навсегда. Сначала она боялась за себя, сейчас – за сына, переживала, что у нее одной не хватит сил его воспитать, и он собьется с верного пути.

Как только отец ушел, сын бросился к окну. Увидев, как он садится в новую машину, неожиданно громко, дурным голосом закричал:

– Х-ха! Батя купил новую тачку и нам не сказал ни слова! – потом повернулся и накинулся на мать.

– А ты почему папе наябедничала? Ведь говорил он тебе уже один раз, чтобы ты не ябедничала? Говорил?!

У Дили в мгновение все потемнело перед глазами. В последнее время она жила так, чтобы вот такой ситуации не произошло, но ее страх реализовался: сын закричал на мать! Неужели он старается точь-в-точь повторить выходку отца?.. К ее страху примешивалось и удивление: неужели такое возможно? Как безумная она смотрела на сына.

– Подожди, сынок, что это ты так кричишь на меня? Я ведь твоя мать, – и ее глаза наполнились слезами.

Сын со злостью закричал: – Да, мама, да! Ты моя мама… А лучше перейди-ка ты на работу в другой двор, мне стыдно перед друзьями и одноклассниками. У них-то родители нормальные, все в люди выбились, а ты тут ходишь, веник волочишь.

– Может, сын, ты хочешь сказать, что меня стыдишься? А ведь когда денег просишь, почему-то не стесняешься.

 – Да ладно, мам, не ной. У других в карманах деньги тысячами водятся, а ты мне даешь сто рублей и считаешь, что это много.

– А почему тогда у отца не просишь?

– Папа тоже жмот – после любовниц у него ничего не остается. – Остановись, не говори так про отца!

 – Да, папа ведь святой, – с горькой усмешкой прокричал Рустам.

– Ему сейчас не только ты, но и я, и Дилярка не нужны. Мама, ты такая наивная. Ни одна женщина так бы себя не вела. Только ты унижаешься, позволяешь над собой смеяться. Сын еще долго бушевал и много разных гадостей наговорил матери. Именно в тот момент Диля, растившая его с большими надеждами, поняла, что перед ней не прежний любимый Рустам, а человек, на глазах превращающийся в тирана. Она тяжело вздохнула. Впрочем, Диля знала, что в разведенных семьях без отцов дети, бывает, вырастают вот такими бессердечными, но ведь ее сын рос не без отца… От этих невеселых мыслей у Дили заболела голова.

Оказывается, только рядом со старшими по возрасту Диля находилась под защитой. Суровый, но справедливый свекор всех держал в ежовых рукавицах. Поэтому, когда Диля приходила к ним, уходить ей совсем не хотелось. Почему же Рамис не нашел общего языка со своим сыном Рустамом? Он не мог ужиться с ним, не вел себя, как настоящий отец. Как и Дилю, он его постоянно оскорблял. Дурной пример заразителен, поэтому, когда Рамиса не бывало дома, Рустам вел себя с матерью точно так же, как и отец. «Каков отец, таков и сын», – удрученно думала Диля, глядя на его поведение. И оскорбления сына она принимала точь-в-точь, как оскорбления мужа, без сопротивления. В какой-то момент она даже и не почувствовала, что беда стала разрастаться. Сын начал часто попадать в полицию, и сначала Диля скрывала это от мужа. Давала деньги, кому следует, и так спасала Рустама от заключения в камеру.

Неожиданно свекор заболел. В течение года за ним ухаживали по очереди. Дети остались одни, без присмотра. Диля быстро заканчивала свою работу и мчалась в старый город – к свекру, Рамис тоже сюда приезжал. Ссоры-разборки на время забылись: возле больного человека старались громко не разговаривать и не тревожить. Только все равно сберечь не смогли – свекор умер. Потеря такого человека как будто всех одновременно оставила сиротами. Особенно страдала Диля, лишившаяся своего защитника. Рамис остался жить с матерью до проведения сорока дней после смерти отца.

Диля слишком поздно узнала, что сын изменился до неузнаваемости. Уже в девятом классе выяснилось, что он перестал ходить в школу. И дочь не сказала матери о том, что брат забросил занятия. Мать никак не могла понять, почему сын ни с того ни с сего вспыхивал и начинал кричать. Что случилось с этим ребенком? Говорят, что в подростковом возрасте такое бывает. Может, наступила такая пора? Может, это все только временно?

Приходил участковый и в отношении их сына сделал очень строгое предупреждение. В тот день у Рамиса не было настроения, и он выпорол Рустама. Попало и Диле, которая, чтобы разнять их, встала между ними. Такое светопреставление стало повторяться довольно часто. Сын вначале боялся отца, потом перестал и даже начал дерзить. Рамис же никогда не прощал, когда ему противоречили. Как и Диля, все должны были ему подчиняться, делать то, что он велит, а тут – сын, которого он не мог обуздать. Поэтому он начинал злиться и вновь избивал. А в поведении Рустама обвинял жену. В доме постоянно звучали упреки, оскорбления. Во взаимных нападках отца и сына уже было не разобрать, за кем из них истина. В конце концов, все заканчивалось тем, что Рамис, «наведя дома порядок», пропадал. Обычно говорил, что уезжает в командировку. А возвращался после того, как неделями где-то гулял. В его отсутствие Диля жила в постоянном страхе и тоске, а поступки сына, выходившие за все границы дозволенного, причиняли ей постоянную боль. Даже ее надежда на армию, куда его должны были призвать, не оправдалась. Вместо того чтобы послать Рустама на службу и образумить, военкомат исключил его из списка призывников, и в военном билете ему поставили печать «негоден».

Муж редко возвращался домой. В эти дни Диля старалась ему угодить, но он все равно был недоволен и буквально в каждой мелочи искал ее промахи. А уж о ласке и нежности с его стороны и речи не было, впрочем, Диля и так давно была лишена этих супружеских радостей. А как она мечтала хотя бы об одном его теплом слове, об одном ласковом прикосновении! Но нет, ей ничего не доставалось. Все красивые слова, нежные объятья раздавались другим женщинам. Рамис, казалось, приходил домой только поменять одежду.

В один из редких вечеров, когда он все же ночевал дома, Диля в супружеской кровати начала разговор:

– Отец, послушай-ка меня, почаще бы ты домой приходил. А то Рустама как будто подменили. Вечно глаза вытаращит и орет на меня. Можно подумать, перед ним черт стоит.

– Так ты ведь черт и есть. Не успеешь прийти – ты начинаешь жаловаться. «Честное слово, я бы многое отдал, чтобы больше тебя не видеть», – сказал он и повернулся к Диле спиной.

А она вытерла слезы, тихонько вышла на кухню и присела за стол. «У меня ведь тоже часто бывает желание уйти, но куда мне деваться? – думала она, подперев рукой голову. – Кто оденет и накормит детей? Кто уберет в квартире?» Она так и продолжала сидеть с опущенной головой, спать не ложилась, хоть и устала. Нарастала тревога: на дворе ночь, а сына дома до сих пор нет. Она терялась в догадках: где он, в каком виде придет? А на улице осень, холодно, падают листья. Тут ей пришла в голову мысль – выйти из квартиры, собрать осенний желтый букет и вернуться. Диля тихонько оделась и открыла входную дверь. Вдруг перед ней, как куль, свалился сын, который спал, сидя под дверью. Он упал поперек порога. Женщина вскрикнула от страха, а потом сразу запричитала: «О Аллах, ладно еще живой!» Она втащила Рустама в дом. Оказалось, что вся его одежда насквозь промокла, лицо расцарапано и в крови, при этом он беспробудно спит. Диля, с трудом стянув с него куртку, затащила его в комнату и уложила спать. Его грязные вещи она тоже сняла и, чтобы не увидел отец, замочила в тазу. Хрупкую Дилю вконец выбило из сил это бесконечное таскание пьяного сына, который ростом был уже вровень с отцом. Мокрой тряпкой она осторожно вытерла окровавленное лицо Рустама. «Улым, я растила тебя, не спуская глаз, но все же недоглядела! После драк разбиты твои тонкие брови, а красивые, как у девушек, губы растрескались и подурнели. Что случилось с тобой, сынок? Твой отец меня обижает, ты тоже меня не признаешь. Что же мне делать?» – так, тяжело вздыхая, Диля смотрела на сына. Потом принесла теплое одеяло и укрыла его. Не торопясь, оделась и вышла в ночь. На дворе стояла прохладная темная осень. Диля, дрожа, представила себе, что однажды сын вообще может не вернуться, проходя по этой темной городской улице, будет избит и останется инвалидом. Она содрогнулась. За себя же Диля не переживала, ведь она долгие годы проработала в этом дворе.

Пока на улице темно, она решила подмести полы в подъездах. «Как только начнет светать, соберу листья, вырою яму и закопаю. Наступит рассвет, настанет новый день, может, что-нибудь изменится к лучшему», – успокаивала она себя. Эх, бесплодные надежды… Чего ждать от этого мира, какое счастье он ей может подарить? Диля даже в деревню к родителям не могла себе позволить съездить, все боялась оставить одного своего непутевого сына. Погрузившись в свои мысли, она продолжала ждать рассвета. И вот робко забрезжила заря. Когда люди еще только просыпались и сладко позевывали, выбираясь из кроватей, у Дили уже были сделаны все дела. Домой она пошла с чувством страха: «Лишь бы Рамис вновь скандал не затеял. Если узнает о сыне, то по-черному разборку ему устроит. Он, конечно, прав, но бить Рустама будет безжалостно. А когда колотят ребенка, то болит тело матери. Что это за жизнь-то такая у меня?»

В больнице и днем и ночью Диля думала обо всем, что ей довелось пережить. Она, и так привыкшая мало спать, быстро выспалась. Никогда еще так долго без дела не лежала. Чувствовала, что не хочет и боится возвращаться домой. События, произошедшие в последние дни, из-за которых она попала в больницу, вконец обескровили ее. Надежды на светлое будущее с каждым днем становилось все меньше.

Два месяца назад между пьяным сыном и отцом разразился скандал: Рустам поднял нож на Рамиса. Перепуганная Диля, подбежав, схватилась за лезвие, а когда потянула его к себе, ее ладонь буквально разрезало пополам. Увидев кровь, сын, отбросив нож, убежал из дома. На этом все утихомирилось, но в сердце остался страх. А на ладони, разрезанной до кости, – незаживающая рана. Диля вначале даже боли не чувствовала, но как только бралась за лопату или метлу, то рана вновь открывалась, ныла и кровоточила. Так и приходилось ей больной ходить на работу. А жаловаться было некому, да и кто ее пожалеет? Муж после скандалов надолго исчезает, отсиживается то ли у матери, то ли у любовницы. Никого нет рядом с Дилей, кто бы мог ей посочувствовать, взять метлу и помочь, пока рана не заживет.

И вот сейчас она в больнице. Ни муж, ни дети ее не навещали. Диля продолжала тихонько лежать, уставившись в темный потолок. А в ее голове бесконечным потоком продолжали течь невеселые мысли. «Почему же у меня жизнь такая? Неужели и другие женщины страдают так же, как и я? Но что-то не припомню, чтобы мои родители сильно ссорились. Да и родители Рамиса жили очень дружно. Неужели это я сама во всем виновата? Неужели меня никто не может полюбить? Но ведь Миргаян когда-то очень любил. Только, видимо, тогда я сама не знала, что искала. А может, он вовсе не любил меня? Может, это все мне только казалось? Миргаян сейчас – большой человек, он счастливо живет со своей женой, которая с каждым годом все хорошеет. Только у меня все наперекосяк. Где же я ошиблась?» – Большие глаза Дили наполнились слезами. Если бы ее муж в этот момент пришел и сказал лишь одно ласковое слово, не было бы человека более счастливого, чем она. Вот так Диля и существовала, как собака, – в постоянном ожидании теплого слова, ласкового взгляда.

Из больницы она вернулась домой. Дети встретили мать очень холодно, никто ей даже «здравствуй» не сказал. Каждый их них постарался быстренько скрыться в своей комнате. Дома было грязно, в холодильнике – шаром покати, и совсем не было похоже, что здесь готовили обеды. Атмосфера ее квартиры, где всегда вкусно пахло жареными перемячами и мясным бульоном, улетучилась. Она в растерянности продолжала сидеть в коридоре, уставившись в одну точку. Кажется, муж дома вообще не появлялся. Будь другое время, Диля бы и убрала, и обед приготовила. Но сегодня почему-то ничего не хотелось делать. «Я никому не нужна...» – опять подумала она.

За окном бушевал буран, обмороженные ноги то горели, то мерзли. Неожиданно Диле вспомнилась та злополучная ночь, когда она оказалась на улице. От этого ее даже пробрала дрожь. В тот вечер они вместе с дочерью уже легли спать.

Вдруг Диля услышала, как кто-то пытается открыть входную дверь и все не может попасть ключом в замочную скважину. Тогда она встала и сама пошла ее открывать. На пороге стоял пьяный сын с остекленевшими глазами. Он тут же начал к ней придираться. Как только она ни старалась его успокоить и уложить спать, Рустам не хотел ее ни слушать, ни что-либо понимать. Он продолжал выкрикивать слова отца: «Разве бывают такие женщины, как ты? Разве бывают такие матери, как ты? Это из-за тебя отец дома не живет...» Диля и не почувствовала, как после слов: «Проваливай отсюда!» сын ее ударил, и она отлетела в угол квартиры. Выбежавшая из комнаты дочь Диляра постаралась их разнять, но Рустам с потемневшими бешеными глазами, не давая матери даже подняться, начал пинать несчастную. Когда он схватился за спинку стула и уже собрался его кинуть в мать, сестра резко оттолкнула брата. Пока он, покачиваясь, приходил в себя, Диля решила скрыться. Дочь, увидев, как мать медленно поползла в сторону двери, подождала, пока Диля скроется за ней, и быстренько повернула ключ. Все, что случилось потом, происходило словно в кошмарном сне. Диля вспоминала, как она смогла, словно змея, выскользнуть за дверь в одном халате в холодную ночь, оказаться возле помойных баков, потом спуститься под землю в канализационный коллектор к его постоянным обитателям – бомжам. Почему-то она про них, пока месяц лежала в больнице, так ни разу и не вспомнила. А сегодня внутри у нее что-то сжалось, видно, буран за окном подействовал. Диля подумала: «О Аллах, в какой же ситуации я тогда оказалась? Хорошо, что дверь к мусорным бакам оставила открытой. Если бы об этом узнали в деревне, то от стыда можно было опять сквозь землю провалиться. А если еще всем станет известно, что ее избил и выгнал из дома родной сын?! Есть ли больший позор, чем этот? С мужем еще ладно, можно и подраться, а потом помириться, а с сыном? Что же с ним делать? Если бы взяться за него вместе с Рамисом, наверняка, и был бы толк. А так... В полицию за помощью идти нельзя. Как можно своего ребенка отправить в тюрьму? Оттуда редко кто человеком возвращается».

Диля, не зажигая света, продолжала стоять у окна с роем мыслей в голове. «Вон какой снежный буран на улице, кружит и кружит, складывает свои снежные пласты во дворе». Это – ее рабочее место, ее владения. И этот снег будет лежать до тех пор, пока она не выйдет на работу. Все равно никто, кроме нее, не будет его разгребать. Свежевыпавший мокрый снег с каждым разом будет все толще, потом превратится в лед, потом... Придется изо всех сил его разбивать тяжелым ломом, пока совсем без рук не останешься. Среди этих мрачных мыслей у нее теплилась одна, совсем крохотная, но светлая мысль. Вот войдут к ней сейчас дети, поинтересуются здоровьем, может, сын еще и извинится. Как в детстве, обнимут ее кровиночки за шею и попросят: «Мам, испеки чтонибудь вкусненькое». Потом с двух сторон крепко и звонко поцелуют ее в щеки. Когда вкуснятина будет готова, они, смеясь и переговариваясь, с аппетитом начнут уплетать выпечку… Диля, расчувствовавшись, вначале улыбнулась, но ее ресницы намокли от горячих слез. А потом ей захотелось громко заплакать от жгучей душевной боли, которая все сильнее давила и давила ей на грудь. Как же так можно?! Рожденные в страданиях собственные дети сторонятся ее, как чужие? Не расстилая постель, она, свернувшись, легла в углу большой кровати. И от жалости к себе вдоволь наплакалась.

На другой день с утра раздался звонок, дверь открыла Диляра:

– Бабуля, ты что так рано?

– Мать вернулась? Как ее самочувствие? Вчера еще я к ней в больницу ходила, а сегодня она уже дома. Неужели на работу отправилась? – свекровь Дили, говоря без умолку, разделась.

– Не знаю, пришла и лежит в своей комнате, даже не выходит, – нехотя ответила девушка.

– А ты что, даже не зашла к ней и не узнала, как она себя чувствует? Иди, ставь чай, готовь еду. Эх, дети... И почему вы такие бессердечные? – свекровь, зайдя к Диле, присела на уголок кровати.

– Здравствуй, невестка! Как самочувствие? Спишь или просто так лежишь? – жалея, погладила ее по плечу. – Вот, я тебе связала и принесла новые носки. Тебе ноги надо держать в тепле, очень их беречь.

 Дай-ка, сама тебе их одену – впору ли... Вот как хорошо сидят. И-и, ноги у тебя, оказывается, какие маленькие, как у подростка. Я такой вкусный бульон принесла, сейчас разогрею и тебя покормлю, потом еще что-нибудь приготовим и будем вместе чай пить. Ты вставай и иди в душ, а я – сейчас, – она ласково погладила Дилины ноги. Через минуту свекровь уже хлопотала на кухне, слышался звон посуды и ее энергичный голос:

– Вставайте, лентяи, что это вы лежите? На работу надо ходить.

– Досталось же от нее внукам, которые все еще лежали и никак не могли проснуться.

– Рустам, ты ведь уже двадцатилетний двухметровый парень и все ждешь, когда тебе что-нибудь поднесет твоя маленькая мать? Надо совесть иметь, сынок. Смотри-ка, у вас тут в холодильнике мышь с голоду повесилась. Она разогрела бульон, который принесла с собой, напекла блинов. Когда стол был накрыт, позвала всех:

 – Дети, выходите, кушайте. Иди, невестка. Они уже и сами могут о себе заботиться, еду хотя бы готовить. – Свекровь была очень сердита на внуков. Сердце болело и за сына, который не мог как следует жить с семьей.

– Когда дома нет крепкой отцовской руки, то так и бывает. Жаль, ваш дедушка рано умер, иначе он проучил бы хорошенько, показал бы то, чего вы еще не видели. Сроду такого не было – надо же, родную мать избивать! Сначала от пуза налопаться ее же стряпни, а потом избить и выгнать на мороз! Вот жили вы месяц без матери, и каково это? Дома даже корки хлеба не найти, лежите, лодыри, умираете с голода. – Сильно разбушевалась бабушка, а подойдя к лежащему на диване внуку, прямо в ухо ему выговаривала: – Ребенок, обидевший мать, до самой смерти не будет счастлив. Если не возьмешься за ум, то в один прекрасный день замерзнешь пьяный на улице.

Диля не вмешивалась в разговор, тихо сидела и слушала пожилого человека. Подумала: «Когда есть такая защитница, то жить еще можно». Ей стало легче: все, что она хотела сказать сама, высказала свекровь, которая ушла только вечером, после того, как приготовила и покормила всех ужином. А после каждый из домочадцев вновь закрылся в своей комнате, и в семье поселилась тишина, которой до этого не было. Буран утих, и снова резко похолодало. У Дили ломило ноги. Участковый врач больничный не закрыла, сказав: «Посиди еще немного дома, пусть пятки заживут до конца».

 К вечеру неожиданно вернулся муж. Как ни в чем не бывало сказал: «Привет!» и выложил на стол несколько пакетов с продуктами.

Дочь приласкалась к отцу:

 – Папочка, на дорогу денег не осталось... Отец вытащил купюры из кармана и дал ей. Сын тоже встал и подошел:

 – И мне тоже дай, папа, хотя бы на сигареты. Ему отец тоже дал.

– Ты когда на работу устроишься, а? До самой старости, что ли, будешь из меня деньги сосать? Совесть надо иметь, – начал выговаривать ему Рамис.

– Да ладно, пап, какая уж работа зимой? Летом устроюсь. Как только деньги попали детям в руки, оба выскочили из дома. Сердце Дили больно сжалось: «Если сын опять придет пьяным?»

 Она продолжала сидеть молча. Можно подумать, что ее здесь нет. На сегодняшний день у нее тоже нет денег, все имевшиеся она потратила на лекарства. Сегодняшнее возвращение мужа домой, по всей видимости, было делом рук свекрови. Его мать умела объяснить доходчиво и жестко. Рамис помылся, побрился, поменял одежду. Диле казалось, что муж будет ночевать дома, но он вознамерился уходить. Тогда она, собрав всю свою смелость, тихо попросила:

– Не уходи.

– Диля, скрывать нет смысла – я ухожу от тебя. Я уже давно живу с другой женщиной. Тебе пора об этом узнать, – откровенно признался Рамис.

– Не уходи, я боюсь. Ты дал ему денег, и Рустам снова вернется пьяным. А мне что делать? Тебе не удается его усмирить, а у меня тем более сил не хватает, – умоляла его жена.

– Не бойся, я ему не дал столько денег, чтобы напиться. Ты одного не понимаешь: у меня нет желания быть с тобой. Всю жизнь жил, слушая отца, – он мне не разрешал с тобой развестись. Не любил я тебя… Дети уже выросли, думаю, что они смогут о себе позаботиться. Я и так уже еле терпел, пока они станут взрослыми. Продуктами, всем необходимым я буду тебе помогать, только прошу, не удерживай меня.

Рамис ушел, после него остался лишь запах дорогого парфюма. Диля задрожала от испуга: «Скоро наступит ночь, что она принесет? Выживу ли я сегодня? Сколько можно жить в страхе?» Дети вернулись, без шума и без слов каждый отправился в свою комнату. Наверно, они подумали, что сегодня отец ночует дома.

Диля вышла на работу. Целый месяц сутками напролет разбивала лед, примерзший к тротуарам. Потихоньку жизнь вошла в прежнее русло, только муж домой так и не вернулся. Как-то вечером она пошла в магазин за продуктами. Уже выйдя из него с полными сумками, она вдруг остановилась, словно что-то вспомнила, а потом вернулась в магазин и купила еще буханку хлеба. Положила ее в отдельный пакет и по дороге домой повесила в укромный уголок мусорокамеры возле своего подъезда. Чуть позже вынесла из дома старое полотенце и накрыла им пакет, чтобы хлеб не замерз на морозе. И потом, как только выпадала возможность, она часто так поступала. Собирала выкинутые людьми ненужные вещи, теплые одеяла и приносила к своей мусорокамере. «Пусть заглянувшие сюда бродяги не уходят с пустыми руками», – думала она.

После печальных событий общение с детьми стало еще более прохладным. Диля, привыкшая быть с ними ласковой, каждому угождать, теперь старалась больше молчать. Так они и не поставили точек над «i» – кто виноват в последнем скандале? Диля закрылась в себе. Однажды она, погрузившись в свои мысли, ломом рубила лед. Но вдруг вздрогнула, услышав, как кто-то ее ласково позвал:

– Невестка!

Диля подняла голову: в ее больших глазах была то ли грусть, то ли пустота.

 – Мама, – произнесла она печально. А ведь раньше она бы радостно подбежала к свекрови. – Невестка, что с тобой случилось? Давай-ка посидим и поговорим.

– Свекровь, почти силой притянув к себе Дилю, посадила на скамью у подъезда.

– Что опять произошло, деточка? – потянувшись, пригладила выбившиеся из-под шапочки Дилины вспотевшие волосы. Глядя на невестку, уставившуюся в одну точку, у старой женщины сжалось сердце.

 – Тебе говорю – что случилось? Слишком уж ты захирела.

– Рамис ушел, дети со мной не разговаривают, никому я не нужна. Сейчас гожусь только для того, чтобы этот лед возле подъездов рубить, – вздохнула Диля.

– Как это не нужна? Ты мне нужна. Да и Рамис не сможет уйти слишком далеко, походит-походит, да и вернется. Всю жизнь он был непутевым. Пока я жива, его с другой женой к себе даже на порог не пущу. Давай, невестка, зайдем домой, чаю вместе попьем, а то я еще не садилась за стол – одной-то скучно. Я вот даже пышки утром испекла, с собой их взяла, чтобы вместе почаевничать. Пойдем, дочка, бросай пока свою работу. Старая мать встала и зашагала к двери. У Дили давно пересохло в горле, и, ни слова не говоря, она пошла следом за свекровью. Когда они зашли в квартиру, дети еще не проснулись. Поэтому женщины, болтая о том о сем, попили чаю вдвоем. Их прервал сигнал мусоровоза, пробившийся сквозь плотно закрытые окна.

Диля начала торопливо одеваться. А перед тем как уйти, попросила:

– Мама, может, у нас немного поживешь? Хорошо, когда ты рядом, как будто в комнатах светлее становится.

– Ладно, невестка, поживу. Сколько хочешь, столько и поживу. Как только Диля ушла, бабушка быстро заставила детей вскочить с кроватей. Обоим хорошенько от нее досталось, поэтому они попытались было быстрее выскользнуть из квартиры. Но прежде чем ребята успели скрыться за дверью, бабушка их строго-настрого предупредила:

– Я сейчас буду жить здесь. Поэтому зарубите себе на носу: утром, в половине восьмого, чтобы я вас дома не видела – идите на работу, вечером в пять – возвращайтесь. Не лежите, в потолок не плюйте. Запомните, кто не работает – тот не ест!

Свекровь жила у Дили довольно долго. И пока она была здесь, даже Рамис время от времени приезжал. Поэтому ее присутствие в семье благотворно сказалось на обстановке, стало чуточку спокойнее, хотя до конца все так и не срослось.

Наступила весна. Рамису удалось устроить сына куда-то на работу. Диле стало легче дышать: «Начнет сын работать, изменится, не будет у него больше времени на пьянку». Но тем не менее Диля была как натянутая пружина, говорят ведь, что, когда муж уходит, душа уходит. Чтобы не показывать слез, постоянно готовых навернуться на глаза, она находила любой повод спрятать свое лицо. Нет ничего тяжелее, чем чувствовать, что тебя не любят. Она то и дело успокаивала себя: «Пришла весна, начнутся дела в огороде, за работой и общением с соседями и не замечу, как промчится еще одно лето. Пусть время летит быстрее. Может, к старости в душе поселится спокойствие, муж вернется и будет рядом». Потом она спохватывалась, и сама себя останавливала: «Но ведь с утекающими минутами проходит и сама жизнь. Да и вообще, на что я надеюсь? Уже двадцать лет прожила в браке, а счастья как не было, так и нет».

Обычно после работы, ровно в половине шестого, сын возвращался домой, но почему-то именно сегодня Рустама все еще не было. «Наверное, с отцом куданибудь уехал», – решила Диля. С того времени, как он начал работать, Рустам ни разу не пил. «А раз не пьет, то и повода для беспокойства нет», – сделала вывод мать. Так, думая о своем, Диля и не заметила, как сладко уснула. Проснулась от того, что дверь спальни резко распахнулась, раздался щелчок включателя и в комнате вспыхнул яркий свет. В дверях, с трудом удерживаясь на ногах, стоял сын.

– Что... лежишь, спишь, баба-яга? – Сын махом сорвал одеяло с матери. Диля со страху села на кровати.

– Ты на кого кричишь, негодяй? Я ведь твоя мать! Что плохого я тебе сделала? – Ты виновата в том, что отец ушел, он с нами не живет, потому что ты такая.

– Сын громко и грубо выругался. «Ему хватит одного рывка, чтобы меня схватить. Как успеть выскочить? Все, я пропала, он меня убьет...» – пронзила Дилю страшная мысль. В

 это время в дверь позвонили. Сын перестал кричать, потом, сильно покачиваясь, направился в прихожую. В это время женщина быстро оделась и, чтобы выбежать из квартиры, подошла к двери. А сын, не увидев никого в дверном проеме, решил выглянуть на площадку, дошел до лестницы и спросил:

 – Кто там, что надо? Но и возле дверей никого не было. Диля успела выскочить. Сердце билось так, словно хотело вылететь. Изо всех сил она побежала в сторону берез, что росли напротив дома. «Снег только что растаял, земля еще не согрелась. Ладно еще успела обуться. Кто же это, интересно, на звонок нажал?» – стучало у нее в голове. Тем временем сын, выйдя во двор, долго ругался и что-то орал. Потом, покачиваясь, побрел обратно домой.

– Уф-ф! – выдохнула Диля и присела на корточки.

 – Кажется, на этот раз спаслась. Она крепко обхватила себя руками, пытаясь унять крупную дрожь, которая сотрясала все ее худенькое тело. Вдруг кто-то рядом кашлянул. Застыв на месте, Диля, боясь открыть глаза, теснее прижалась спиной к березе. Когда кто-то положил на ее плечо руку, она подумала: «Пропала!» Крепко зажмурилась: «Сейчас убьет, стукнув по голове!»

– Не бойся, это – я, Серый, – кто-то нежно прикоснулся к плечу Дили. Она была так напугана, что прозвучавшие слова дошли до ее сознания не сразу. Она быстро подняла голову, постаралась прийти в себя, узнать сидевшего перед ней мужчину. Протянув дрожащие руки, боязливо погладила его лицо: дотронувшись до бороды, вздрогнула. И все же почувствовала, как на душе стало теплее.

– Серый?! Ты откуда появился? – прошептала она.

– Я здесь часто хожу, ты просто не видишь.

– А на кнопку звонка ты нажал?

– Да. Мужик, оказывается, у тебя такой здоровый. Я испугался, что если он тебя схватит, то убьет. Поэтому я за ним следом зашел в подъезд.

– Да, когда-нибудь и убьет. Несмотря на то, что в темноте ночи они не могли достаточно хорошо увидеть друг друга, Серый и Диля общались как давние знакомые. Разговаривали тихо, чтобы никто не слышал. Их приглушенная беседа доносилась лишь до березы, проснувшейся к весне. – Извини, но почему же ты с ним не разведешься? Немного посидели молча.

 – Он – мой сын, а не муж, – прошептала Диля и опустила голову. Она впервые поведала чужому человеку свою боль. Между ними установилась гнетущая тишина. Серый чем-то укрыл плечи Дили и ласково ее обнял.

– Как тебя зовут?

– Диля.

– Диля, Диля... Что же делать? В то время, когда тебя выпустили из колодца, я часто бывал в этом районе, только ты не появлялась.

– Я в больнице лежала. А ты брал хлеб, который я оставляла?

– Он был такой вкусный. Это была совершенно неожиданная ночь. Они, прижавшись друг к другу, встретили рассвет. Казалось, что так и должно быть, есть и будет всегда. Диля в свете занимающегося солнца посмотрела в глаза бродяги, сидевшего рядом: они были иссиня-черные и очень живые. Только из-за бороды, закрывшей все его лицо, Серый казался старым, хотя старым он, скорее всего, не был. Диля встала:

– Мне пора приступать к работе – сейчас народ начнет просыпаться. Ты постой здесь, я очень быстро.

– Диля быстрым шагом ушла домой. Спустя несколько минут, вышла со свертком из белоснежного полотенца. Присела перед бородатым бродягой.

– Вот, поешь горячий суп, – сказала она и передала ему в руки белый сверток. – Вечером он был очень вкусным. И спасибо тебе.

– За что? – За то, что спас меня, – Диля приветливо улыбнулась, ласково погладила бродягу по бороде. Потом, застеснявшись, встала и ушла домой.

Ей было почти сорок, а она впервые взглянула в лицо чужого мужчины, дотронулась до него. Диле, долгие годы прожившей в служении только одному мужчине, показалось, что она совершила большой грех: «Я с Рамисом не живу, но и не разведена, поэтому я – жена своего законного мужа. И все же, как же так получилось? Возле Рамиса никогда не чувствовала себя свободной, испытывала только вину, от которой даже дышать свободно не могла, и все равно преклонялась перед ним, как перед каким-то божеством. А он, даже когда улыбался, как будто милостыню подавал и при этом постоянно искал во мне только плохое. Сегодня же меня впервые в жизни пожалел и даже погладил по спине чужой мужчина». С этими мыслями Диля оделась и собралась идти на работу. Прежде чем выйти за дверь, посмотрела на сына, беспечно спящего на полу: «Как он испачкался. Одежда и руки в грязи, в таком виде точно сегодня не сможет пойти на работу. И чем же все это закончится?» Диля вышла на улицу – на свое рабочее место, где она ежедневно убирала оплеванные улицы, грязные подъезды… Женщина посмотрела на противоположную сторону улицы – между деревьями бродяги уже не было видно. Прошедшая ночь будто была лишь сном...

Начиная с этого дня Рустам так и не смог протрезветь. Целую неделю пьянствовал, не выходил на работу, и потом его выгнали. Целыми днями он снова лежал в обнимку со своим диваном. Диле стало страшно возвращаться домой, поэтому после работы она отправлялась ночевать к свекрови.

Земля подсохла, начался дачный сезон. Поэтому Диля вместе со старой матерью после работы вновь начала ездить в сад-огород. Там ей, трудясь до изнеможения, было проще избавиться от тяжелых мыслей, да и свекрови нужно было помогать. Пока был жив отец Рамиса, на сдвоенном участке построили большой деревянный дом. Свекор хоть и казался суровым, был любящим семьянином, работящим человеком. И свекровь очень ждала наступления весны, поездок на дачу. Ей было дорого все, чего касалась рука мужа. Все на даче возвращало ее в счастливое прошлое.

Хотя теперь она почти ничем не могла помочь в огороде своей худенькой, трудолюбивой невестке, продолжала по старой привычке суетиться на участке, суматошно ходила туда-сюда, жалея несчастную. То причитала, то разговаривала сама с собой, пока возилась у плиты: готовила еду, кипятила чай. Вот так и проходили ее дни на даче. Но и это не могло заглушить мыслей старой женщины: «Будь мой старичок жив, все бы здесь кипело. Всех бы держал он в ежовых рукавицах, заставил бы внуков и сына землю копать. Разве это дело, что Диля одна пашет в огороде? Едоков много, а работать никто не хочет. На ней-то сейчас все и держится. Для чего детей растили, спрашивается? К тому же еще и соседям спокойно не сидится. Только и ждут момента, чтобы ужалить: «Где ваш сын? Где ваш внук? Что уж вы постоянно запрягаете свою высохшую невестку?!» Лишь Диля ничего не говорит. Хоть бы ругалась, плакала. Нет, прикусила язык и знай себе все работает. О чем же она думает?»

– Похоже, что ягод в этом году будет много. Кого угостим? Дети выросли, они им не нужны, впрочем, как и мы с тобой, мама, – вздохнула Диля.

Свекровь постояла, глядя на невестку, потом отвернулась в сторону, вытерла слезы. Она почувствовала, как болит душа у Дили.

 – Если принесешь и поставишь на стол, едоки всегда найдутся. Да и продать ягоды можно, так что не огорчайся, – постаралась успокоить невестку свекровь, не подобрав других слов.

К лету сад-огород стоял чистый, ухоженный: повсюду царил идеальный порядок, уже и пионы наперегонки начали расцветать буйным цветом. А к тому времени, как созрели ягоды, Диля вышла в отпуск и переехала на дачу до конца лета. В городскую квартиру ей совсем не хотелось возвращаться, ведь сын давно превратил ее в сарай для свиней. Но однажды Диля все же заглянула в квартиру. И застала дочь, которая собрала свои вещи и куда-то уходила.

– Куда ты собралась, доченька?

– Я ухожу к отцу насовсем. Надоело жить в этой собачьей конуре, где денег нет, ни поесть толком, ни одеться.

– А там это все есть?

– Конечно. У него жена богатая, свой магазин есть. Денег там куры не клюют, они могут многое себе позволить.

 – А ты им нужна? Ты их спросила?

 – Папа сказал – приезжай. А та женщина без него жить не может, как папа скажет, так все и делает. Сын тоже вскочил с дивана, на котором лежал:

 – А меня папа не позвал туда? Я тут тоже лежу совсем голодный.

 – Нет уж! Ты сам себя обслуживай. Вон какой конь вымахал, а сам все лежишь, не работаешь. Диля немного посидела, молча глядя на детей, а потом с болью в голосе выкрикнула:

– Что вы делаете? Вы всю жизнь собираетесь сидеть на чужом горбу? Почему не хотите стать самостоятельными, почему не желаете жить, как взрослые люди? Я подметаю улицу и кормлю вас двоих, оглоедов. А у вас ни грамма стыда нет. Впрочем, может ли быть стыд у того, кто избивает мать?! Кому вы нужны, кроме меня? Кому? За что вы меня так ненавидите?

Диля никогда так не кричала на детей. «Как стыдно! – при этом думала она. – Сейчас они пойдут в чей-то дом и будут там вести себя так же, как здесь: лежать на боку и ничего не делать. Почему они выросли такими? Ведь у них есть все: сила, красота, здоровье. Как же так?»

– Где ваша гордость? Неужели вы не знаете такого понятия? Как собаки, вы готовы есть с рук чужого человека. Поймите, нигде не ждут таких, как вы, лентяев, – продолжала она укорять детей.

– Говори что хочешь, я все равно уйду, – ответила дочь.

 – Уходи, только думай и о том, как назад вернешься. У того, кто не получил материнского благословения, никогда не будет счастья. Не забывайте об этом, – в сердцах выкрикнула Диля.

А потом она закрылась в своей комнате. Ей было тяжело: «Я тоже не получила благословения матери. Только когда это поняла, было уже поздно. Наверно, мама на меня тогда тоже очень обиделась. Мамочка, папочка, простите меня. Ради кого я вас так обидела...» – терзая себя, Диля вдоволь наплакалась. Дочь к этому времени уже ушла из дома. А Диля, прежде чем снова ехать в огород, пересилив себя, зашла в комнату к сыну:

– Рустам, послушай-ка меня. Устройся на работу, стыдно ведь дома лежать. Ведь под лежачий камень вода не течет. Вижу, что тебе и самому нехорошо, но не надейся, что кто-то придет и чудесным образом тебе поможет. Сам старайся, сынок. Не привыкай к подачкам – ты не инвалид. Брось пить водку, она и после твоей смерти еще останется. Вон смотри на Сашку, которого вы обзывали лохом: закончил учебу, сейчас на иномарках разъезжает, с какими девочками встречается – одна красивее другой. Он ведь из-за того, что вы его оскорбляли, назло не пьянствует, настойчиво карабкается вверх. Поэтому у него впереди ясное небо, а у вас – пыльные дороги, все смотрите, не обронил ли кто-нибудь хотя бы рубль вам на опохмелку. Эх, сын, сын...

На это Рустам не сказал ни слова, он даже не шелохнулся. О чем он думал?.. Диля, тяжело вздохнув, встала и ласково погладила его широкое плечо. Оказывается, мать дорога только в детстве. Она вышла из комнаты. Сын, которому было под силу ударить и разорвать железо, так и остался лежать, обнимая диван.

Позже Диля зашла за свекровью, и они вдвоем потихоньку зашагали в сторону остановки автобусов, отправляющихся на дачи.

– Ты, невестка, ягоды начнешь собирать и привозить, а я буду продавать. На деньги купим дрова для бани. Сейчас готовые, уже расколотые продают, такие и возьмем.

 – Ладно, мама, так и сделаем. Когда они подъехали к дачному обществу и уже шагали к своему участку, обе неожиданно и одновременно остановились. Возле их ворот стояла новая машина.

– Гости приехали, – тихо сказала Диля.

Они настороженно вошли во двор. Между ягодными грядками две женщины и мужчина, смеясь и разговаривая, собирали ягоды. Возле дверей сложены сумки, уже доверху наполненные луком, укропом, редиской. Свекровь с невесткой лишились дара речи. Первой их увидела дочь Дили – Диляра:

 – Ой, бабуля пришла. Здравствуй, бабуля! – сказала она, радостно улыбаясь, и помахала рукой.

Потом и остальные выпрямились. Но состояние бабушки поняла только одна Диля. Готовая удавиться от злости бабушка буквально онемела. Рамис подошел к ним:

– Здравствуй, мама, вот приехали немного помочь.

– Сам лишь краем глаза посмотрел на Дилю.

 – Оказывается, ягод очень много, и куда все это денете? В бабушку как будто вдохнули жизнь, она тут же пришла в себя и закричала:

– Невестка, принеси ту большую лопату – убью этого ребенка!

– Мама, остановись, что ты говоришь? Эта дача и моя тоже! – возразил Рамис.

– Того – кто работает! Не хватает, что она кормилица твоих детей, так еще и ты собрался сожрать то, что она вырастила? Где ты ходил, когда она, почти умирая, копала землю? А сейчас ягоды тебе нужны? Лук нужен? Хотя бы немного совесть надо иметь... –

 Бабуля, что ты ругаешься? Что будем делать с таким количеством ягод? – начала успокаивать внучка Диляра.

– А вот такую, как ты, которая от матери отреклась, продалась богатству, я ни видеть, ни слышать не хочу. Чтобы сейчас же вас здесь не было. Пусть вашей ноги здесь больше не будет, – бабушка все сильнее горячилась. – У меня есть только одна невестка, а других я не знаю. – Из рук «молодой невестки» – длинноногой, одетой в короткие шортики, она вырвала ведро. – Вон ваша дорога! – И ткнула пальцем в сторону ворот.

Диля продолжала стоять как вкопанная. Она не могла отвести глаз от молодой женщины, стоявшей рядом с мужем: накрашенная, ухоженная, способная соблазнять красивых мужчин. Рядом с ней она почувствовала себя сорняком, выросшим рядом с алой розой. Муж – это одно, но родная дочь? Как такое возможно: вскормленная грудным молоком, выросшая на коленях, стоит и смотрит, как посторонний человек. То, что муж ушел к другой – это, говорят, потеря души. А с чем же можно сравнить потерю ребенка? Диля перевела свой взгляд на дочь: «Когдато и я была красивая, ладная, здоровая. Но всю свою красоту и женственность я положила на алтарь семьи, принесла в жертву и ей, своей дочери. Теперь я для нее просто «старая» мать». У Дили больше не было сил ни слушать, ни видеть все это, и она потихоньку ушла в дачный дом.

Отъехала от ворот и машина. Скандал затих. Но эта встреча не прошла бесследно. У старой матери болела душа, и какой бы крепкой она ни казалась в гневе, свекровь сдалась. Как только нежданные родственники уехали, у нее поднялось давление.

– Ты, мама, сильно переживаешь, хватит и оставшихся здесь ягод. И потом, тяжело их в корзинах переносить через дорогу. А потом надо еще продавать, полдня на это убить, – попробовала Диля успокоить свекровь.

– Эх, невестка, дело разве в ягодах? Меня убило неуважение сына. Живем в одном городе, а он даже не зайдет спросить о моем здоровье… Если вдруг я умру, где его найдешь? Об этом не знаем ни ты, ни я. Очень я на него обиделась. Разве можно, найдя новую жену, забыть про свою мать?

– Я тоже обиделась, мама, – прошептала Диля, отвернувшись в сторону и вытирая слезы. – Дети нас не понимают и не хотят понимать, что же делать?

Над обеими женщинами зависла гнетущая тишина.

На следующий день после инцидента на даче Диля положила свою свекровь в больницу. А сама так и осталась на все лето в саду, в город приезжала только на работу. В свою квартиру заглядывала мельком и со страхом, старалась это делать во время утренней смены, до того, как просыпались и начинали ходить люди. Она боялась вернуться в свой дом, тем более остаться в нем ночевать. Ее квартира превратилась в проходной двор, где то и дело появлялись какие-то незнакомцы. Пугал ее и сын, который сильно изменился: от постоянной пьянки его лицо посерело и осунулось, взгляд стал мутным. Из дома Дили вместе с уютом пропала и душа.

Прошло время, свекровь выписали из больницы. Как-то Диля зашла к ней в гости. Когда они вдвоем пили чай, вдруг появился Рамис. Он сел к столу, ему налили чай. Немного помолчав, Рамис начал разговор:

– Зашел домой. Там все вверх дном. Какие-то пьяные девушки, парни... Ты что там не живешь, что ли? Почему за квартирой не следишь, превратила ее в собачью конуру. Ты где вообще ходишь? Почему бросила дом? – накинулся он на жену.

Диля продолжала тихонько мешать ложкой сахар в чашке с чаем и мучительно вспоминать: «Сегодня опять провела ночь у подъезда – боялась зайти в квартиру. Там до утра ругались, перекрикивая даже громкую музыку. Из дома пропали ценные вещи. Что же мне делать, когда начнется осень? Где мне жить? На дачу перестанут ходить автобусы, и я не смогу возвращаться туда после работы».

При этом никто в ЖЭКе не знал ее проблем и страхов. Сколько раз Диля просила перевести ее на другой участок, в чужой двор, но все бесполезно. Она безумно боялась, что ее пьяный сын появится на улице, когда она будет работать в своем дворе, и опозорит ее перед соседями. Не собирался вникать в ее страхи и муж. Сейчас Рамис ждал от нее ответа на свои претензии, уставившись на жену своим требовательным взглядом. Внезапно, нарушив тишину, в чашку упала слезинка, которая скатилась с щеки Дили. Женщина, вздрогнув от неожиданности, посмотрела сначала на свекровь, потом на мужа.

– Подожди, детка, не плачь, успокойся, – начала свекровь, а потом резко повернулась к сыну. – Ты почему к ней-то привязываешься? Она в дом зайти боится, поэтому весь день и торчит на улице. Сам сходи в собственную квартиру и наведи порядок. Надо лечить этого пьяницу, он ведь и твой ребенок. Ты, Рамис, ушел в чужую семью, решил там, как черепаха, в панцирь спрятаться. Твой отец-то за тебя душой болел, не бросал, переживал, а ты привязался к юбке молодой бабенки и забыл свою жену, детей и даже мать родную. И что, по-твоему, может сделать эта маленькая женщина? – она указала на Дилю.

Рамис не дослушал мать и беспомощно воскликнул:

– Как к тебе ни придешь, так одно и то же. Все время ругаешь меня, как будто я до сих пор маленький. Ну что я могу сделать с этим бугаем?!

– Лечи, устрой его на работу. Ты вырос, работая рядом с отцом, подумай, что бы он сделал в таком случае. Помнишь, каким отец был сильным человеком? Был всего лишь бригадиром простых водителей, а скольким из них помог встать на ноги, сумел уберечь тех, кто с пути чуть не сбился. А ты ушел из дома, чтобы не видеть, как твой сын скатывается в бездну, – ответила пожилая женщина.

Или слова матери проникли в сознание Рамиса, или он действительно начал понимать, что дела плохи, однако он куда-то сводил сына и привел его домой протрезвевшим. Диле, подметавшей двор, сухо сказал: «Иди домой, приведи там все в порядок, пусть несколько дней полежит, потом видно будет», – и ушел. Через неделю он вновь появился и увел Рустама с собой. Устроил его на работу. Диля вернулась в собственную квартиру, навела порядок как могла, сделала уборку. Оказалось, что много мебели сломано, посуда побита, пропали кое-какие вещи. Протрезвев, сын тоже огляделся по сторонам. Диля, как будто прочитав его мысли, успокоила:

– Ладно, сынок, новое купим.

Возле двухметрового Рустама она крутилась, как волчок. И Рамис тоже стал частенько заходить, чтобы проведать семью. Только от привязавшихся к квартире дружков-собутыльников было трудно избавиться. Диля старалась изо всех сил, готовила к возвращению Рустама с работы вкусную еду, он перестал пить, стал полноценно питаться, с его лица исчез цвет золы, порозовели щеки. У Дили появились искорки надежды. «Много ли для счастья нужно?!» – подумала она. Однако счастье продлилось недолго.

В один из осенних дождливых дней сын не пришел с работы. Мать, устав ходить от окна к окну, прилегла и сразу уснула. Она даже не услышала, как открылась дверь. Проснулась от резких голосов. В проеме дверей спальни она увидела высокую фигуру. Резко включился свет. Перед ней стоял мокрый с головы до ног сын в грязной одежде, а из-за его спины кто-то выглядывал… Диля со страху не могла даже дышать.

– Сы-н-н-нок, – произнесла она, заикаясь, – что случилось? Ты что опять пьяный? –

 Вот смотри, – сын обернулся к оставшемуся стоять у двери человеку, – это моя мать. Нет, не мать, а ведьма.

Диля встала с кровати. Она подумала, раз рядом чужой человек, то сын ничего лишнего не сделает, и постаралась его успокоить:

– Сынок, не надо, успокойся, ложись спать.

В это время Рустам, как стервятник, пошел прямо на мать. Прижал ее в угол, схватил и оторвал ворот платья. От страха глаза Дили расширились, она ничего не понимала. Сын что-то орал. Замахнувшись своими огромными, словно лопаты, руками он ударил ее так, что сбил с ног. Ей казалось, что все это происходит будто в черно-белом немом кино, где титрами выскакивает только одна надпись: «Пришла моя смерть». Остальное Диля уже не помнила.

Неизвестно, сколько она пролежала в таком состоянии. Проснулась от того, что не могла дышать. Почувствовав на шее чью-то руку, на время замерла. Собрав все силы, смогла раскрыть крепко слипшиеся веки, села. Увидев около себя безобразно спящего голого парня, покачнулась. Потрогала себя: она тоже голая, лишь на руке висит содранная ночная рубашка. Ее как будто окатили горячей водой, колени вмиг ослабли, и она рухнула на пол. Подумала: «Кажется, схожу с ума». Ее взгляд упал на собственное отражение в зеркале. Испугавшись, она отпрянула назад.

Вместо лица она увидела там опухшую синюю маску, ее груди были испачканы кровью. Диля, покачиваясь, встала на ноги, вышла в коридор. Потом, вернувшись, постояла, посмотрела на спящего парня. Перевела взгляд на постель, и она была вся измазана кровью… От несчастья, постигшего Дилю, действительно можно было сойти с ума. Она заглянула в комнату сына. Рустам свалился на пол и лежал в одежде. Сейчас она могла бы легко убить опозорившего ее человека, но Диля бродила по дому как сумасшедшая, ударяясь о стены и углы. Вновь подошла и посмотрела в зеркало, откуда виднелся знакомый и незнакомый силуэт… Потом попыталась быстро одеться, но почему-то одна рука не слушалась: ни поднять ее, ни согнуть. И все же, как смогла, женщина что-то набросила на себя. Она была уже почти на улице, но вернулась назад и вытащила из потайного места сумку. Держась за стенку, спустилась по лестнице. Боль в руке, вначале не чувствовавшаяся, стала сильнее. Голова просто раскалывалась, перед глазами все кружилось…

Холодно. Сверху сплошной стеной шел дождь вперемежку со снегом. Диля, не останавливаясь, шагала по скользкой тропинке и уже успела выйти за город. Поскользнулась, упала в какой-то овраг, потеряла сознание, но холодный дождь тут же привел ее в чувство. Она встала и снова зашагала. Потом остановилась, осмотрелась, вглядываясь в сумерки, и осторожно, не торопясь, двинулась дальше. Повисшая рука не давала идти быстрее, ноги скользили и плохо слушались. Диля вымокла до нитки. В какой-то момент от бессилия она начала громко плакать:

– О, мой Аллах, спаси меня! О, мой единственный Аллах, почему позволил меня так опозорить? Как мне теперь жить на этой земле? Серый, Серый!.. – душераздирающе завопила она. Потом шагнула к еле заметной на возвышенности черной крышке колодца. Стуча кулаком по ней, начала кричать. Но ее никто не слышал. Несчастная женщина разъярилась, начала бить по крышке каблуком сапога:

– Серый, открой! Забери меня к себе! Спустя несколько минут кто-то чуточку приподнял чугунную крышку и в щелку спросил:

– Кто нужен? Диля, продолжая звать своего единственного друга, здоровой рукой схватилась за крышку колодца. Но в этот момент люк вновь захлопнулся. Пальцы Дили прищемило, и она что есть силы взвизгнула. Человек, уронивший крышку, догадался, в чем дело, и грубо выругался: – Мать-чесна-а-а, руку раздавило! Диля прижала пальцы к груди и начала кататься по земле от невыносимой боли. Остальное происходило как во сне: кто-то снизу поднялся наверх, потом ее толкали, поднимали на руки, пропихивали в узкое отверстие канализационного колодца. В конце концов, вся расцарапавшись, она упала на каменный пол коллектора. Ее окружили, шумно шептались: «Какими ветрами занесло? На земле, что ли, места не хватает? В такую погоду хороший хозяин и собаку на улицу не выгонит». Схватив под руки, несчастную подняли и поставили на ноги. В мерцающем вдоль труб тусклом свете можно было разглядеть лишь силуэты людей. Диля постаралась узнать бродягу, который помог ей подняться. Оказалось, что это был не Серый.

– Где Серый? – спросила она, вытерев вместе со слезами следы от дождя. Веки распухли, закрыли глаза и толком уже ничего и никого не давали разглядеть.

– Так тебе Серый нужен? Он на той стороне. Вот отсюда иди прямиком. Диля, спотыкаясь, пошла вперед. Остаться без руки – это, оказывается, то же самое, что остаться без ноги. Прищемленные пальцы ныли, боль проникла во все ее существо. Сейчас самой главной задачей для Дили было найти Серого – бородатого бродягу. Ладно еще сумку повесила на шею, иначе ее руки ничего не смогли бы удержать. Стараясь не наступать на людей, лежащих под трубами и вдоль стен, она искала знакомое место. Сама тихо звала: «Серый, Серый...»

– Диля, это ты?

Она подняла голову, пытаясь разглядеть того, кто это сказал. Наконец, увидев перед собой бородатого человека, Диля раненой рукой закрыла лицо и заплакала. Серый тихонько отвел ее в сторону и посадил в своем углу.

– Ну-ну, успокойся, у тебя одежда мокрая, сними куртку, ее надо повесить сушиться, – успокаивая Дилю, как ребенка, Серый постарался сделать все, чтобы она перестала плакать. Осмотрел руку, пальцы, всю ее с ног до головы. Картина была страшная: лицо и руки черные от синяков, прищемленные пальцы кровоточат и дрожат.

– Что с тобой случилось? – спросил бездомный.

– Прищемило крышкой, кажется, есть переломы – очень сильно ноют. Я тебя искала, я отсюда никуда не уйду. Не прогоняй меня, Серый. Разреши мне остаться около тебя. Меня, меня... – она не смогла договорить и снова начала плакать.

– Ладно, давай ложись поближе к этой трубе, обсохнешь. Только не обожгись, она горячая. Сними одежду, – посоветовал Серый.

– У меня эта рука не поднимается, и другая вроде тоже сломана, – прошептала сквозь слезы Диля.

Серый осторожно снял с нее вещи и развесил их на трубе. Диля осталась лишь в одном домашнем халате.

– Возьми эту сумку, здесь все мое богатство, – сказала она. Серый выбрал тряпки почище из имевшегося рядом «богатства» и завернул в них замерзшую женщину. Затем уложил ее на теплую лежанку, а сумку пристроил под голову, ласково пригладив прилипшие к лицу женщины мокрые волосы. Потом, погрузив все десять пальцев в свою густую бороду, очень долго и внимательно смотрел на лицо Дили. Она не спала, но зато успокоилась, ведь Серый был рядом с ней. Этот совершенно чужой человек так по-отечески о ней заботился: – Почему в больницу не пошла? Как твои руки будем лечить?

 – Мне стыдно. Врачи, прежде чем начнут осматривать, вызовут полицию, заставят писать заявление, будут подробно заполнять протокол… Что я скажу людям? Какая мать пойдет на это? Я не способна посадить в тюрьму собственного ребенка. Серый, я бы здесь осталась.

– Да-а, жи-и-изнь… – сказал Серый, растягивая слова. – Ладно, ты отдыхай, если сможешь спать, то постарайся уснуть, а завтра будет видно. Только, если руки сломаны, что мы с ними делать будем? Диля застонала:

– Я не пойду в больницу, я во всем мире никому не нужна! Отсюда больше никуда не выйду, – объявила она. – Я в кино видела: к сломанному месту крепко привязывают палку, так все и заживает. Вдруг к ним придвинулась мужская тень. Видно, кто-то внимательно слушал их разговор. Бродяга присел рядом с ними и, желая как-то помочь, сказал:

– Надо позвать старика Михея. Он – доктор. Если согласится лечить, нужно будет ему пол-литра водки поставить. Не выпьет – работать не сможет: руки дрожат. Вот такой доктор! – мужчина оттопырил в полумраке большой палец.

– Иди, приведи его, – сказал Серый.

– А бутылка будет?

– Будет-будет! Иди, только быстрее!

В мгновение ока человек вернулся, он вел за собой хромого мужчину с белоснежной бородой. Серый встал и уступил ему место. Белая борода не торопился осматривать больную. Сверху вниз оглядев женщину на лежанке, как в кабинете на приеме, начал расспрашивать:

– Что беспокоит? Что случилось – упала, избили?

– Упала, – пояснила Диля тусклым голосом. В это время Серый, чтобы не слишком бередить ее сердце, поторопился сам все объяснить: – Нет, доктор, сначала ее избили, а потом она упала на улице, на земле. Сам видишь, ноги скользят… Посмотри на ее руки, вроде сломаны.

– Ладно, посмотрим. Не спрашиваю, где болит – все у тебя болит.

 – Попробовал надавить на ребра, пощупал руки. К какому бы месту ни прикасались дрожащие руки Белой бороды, Диля стонала: «Ойой...» Так называемый доктор отошел немного в сторону от больной и начал говорить очень тихо, чтобы слышал только Серый: – Нужен гипс, в аптеке он есть. Сломаны два ребра, их придется туго перевязать, одна рука повреждена ниже локтя. Пальцы целы, но только все ногти на них сойдут. Если найдете бутылку и гипс, поправлю. – Потом, повернувшись к больной, добавил:

– Ей тоже надо выпить стакан водки.

– Нет-нет, я пить не буду, – Диля попыталась встать.

– Выпьешь, когда буду крутить руку – не сможешь боли выдержать.

– Если не будешь пить, то мне отдашь… Хочешь терпеть – терпи, – человек, который привел доктора, с готовностью вскочил с места. Но увидев сердитый взгляд Серого, вновь присел на корточки и сказал себе под нос:

– Ладно-ладно, я шучу. Ты мне и так должен, сам говорил, что нальешь.

Серый, взяв спрятанную сумку и повесив теплое тряпье на руку, направился к горловине колодца.

Вокруг Дили собралось много людей. Каждый, торопясь, старался дать совет. Зная, что сейчас принесут водку, все на что-то надеялись. Веки Дили опухли еще сильнее: вместо глаз остались только узкие черточки. Серого рядом не было, и она испугалась окруживших ее людей. «Неужели эти полутемные силуэты сейчас станут моей новой семьей? А этот подземный колодец? Неужели он будет моим домом, убежищем? Даже дома обо мне никто так не заботился...» – мелькнуло в ее раскалывающейся от боли голове.

Собравшийся народ начал громко перешептываться: «Серый идет, Серый…» – На улице идет снег, первый снег. Что здесь собрались? – спросил Серый, освобождая карманы. Гнать их было бесполезно, каждый сидел в надежде, что ему перепадет хотя бы одна капля спиртного. Как только показалась бутылка, кто-то судорожно проглотил слюну. Каждый из них был готов помочь, лишь бы не прогнали от заветной бутылки. Серый налил в кружку водки и протянул доктору. Тот передал ее Диле.

– Голову ей подними, пусть все выпьет! – обратился Михей к Серому.

– Если ты не выдержишь и будешь лежать и дергаться от боли, то я не смогу правильно кости соединить, – предупредил он Дилю.

Как только Серый поднял ее голову, старик, зажав женщине нос, заставил ее открыть рот и тотчас вылил в него полкружки водки.

– Во-о-т, пусть немного так полежит. Теперь мне налей полную.

Налитую водку он выпил до последней капли. Ему протянули кусочек засохшего хлеба. Старик, закрыв глаза, долго его нюхал, потом, отломив немного, положил в рот, а остальное отдал обратно. Помахал рукой, как бы поясняя: «Бутылку отдай другим». Серый бутылку вручил человеку, который привел доктора. Он тут же вместе с остальными будто растворился в тумане коллектора.

Все тело Дили превратилось в тесто: водка ее очень быстро расслабила. Все, что было вокруг, казалось, смешалось в кашу и обрушилось на нее, она в этой мешанине была словно в тумане… Диля лежала и не могла поднять даже веки, хотя все прекрасно слышала. Особенно как доктор сказал: «Все!» Но вот дальнейших событий она уже не помнила…

Позже беглянка проснулась от невыносимой головной боли. Когда попыталась поднять руки, чтобы крепко обхватить ими голову, на нее неожиданно чтото упало, похожее на доску. Все вокруг покачнулось. Открыть глаза вообще не было сил. Тошнило. «Что же еще могло произойти? Может, уже убили и под землю закопали?» Она совсем забыла, где находилась. Неожиданно вспомнила про сына… Потом лежала, не шевелясь, потихоньку прокручивая все события, произошедшие вчера. Вновь закружилась голова, и ее неожиданно вырвало. Хотела вытереть испачканный рот, но собственные руки ее не слушались, а подвернувшаяся жесткая тряпка лишь поцарапала все лицо. Самое страшное было то, что она была не в силах открыть глаза, не могла видеть. «Что это? Где я? Почему так долго кружится голова?» Диля лежала и чувствовала: кто-то подошел к ней и прикоснулся ко лбу, вытер лицо, тихонько приподняв ее голову, влил в рот воды. Она, захлебываясь, допила все до конца, и ее сразу же стошнило. Рот и губы ей вновь вытерли, голову аккуратно опустили на место. «Без сил, без рук, без глаз… где же я? Я, наверно, умерла. Неужели и после смерти в том мире так же тяжело?» Раздался чей-то голос:

– На, попей еще воды. Диля насторожилась, и все же решилась спросить:

– Где я, на том свете? Ты кто?

 – Да, ты сейчас на том свете. А я – Серый, твой ангел-хранитель. Диля какое-то время лежала не дыша. Да, этот человек – Серый... Почувствовала, как медленно возвращается сознание.

– Серый, я ничего не вижу, руки меня не слушаются. Что со мной произошло? – Ничего. Не беспокойся. У тебя сломана одна рука да еще два ребра… А глаза не можешь открыть из-за опухших синяков, поэтому и не видишь. Наверное, у тебя еще и сотрясение мозга, оттого и рвота.

– Серый, почему я не умерла? Что я буду делать, если останусь слепой, без руки?

– Сейчас принесем снега и протрем твои глаза: они откроются, не бойся. Если будешь лежать тихо, то и последствия сотрясения пройдут, и руки срастутся – сюда все такими приходят. Нужно время, все лечит время, – постарался успокоить ее Серый. Его голос и успокаивал, и убаюкивал. Диля захотела приподняться и сесть, но из-за нестерпимой боли не смогла. Под лежанкой – холодный бетон. Тряпье, которым она была укрыта, собрано бродягами по городским помойкам. Сверху – жарко, снизу – спина замерзла. Серый поднял и усадил ее, подхватив под мышки. Одна рука повисла, как палка, на другую вместе с пальцами до локтя наложен гипс. Если придется идти по нужде, что она будет делать с этими руками? О Аллах, ладно хоть ноги сохранил – они здоровы, ходят. Диля наклонилась вперед. Кости сломанных ребер очень сильно заныли, и, не сдержавшись от боли, она вскрикнула. Потом и дышать стало трудно.

– Умираю, – прошептала она, – прямо в сердце кольнуло.

– Шлепнулась на спину, громко застонала. У Серого, наблюдавшего за страданиями этой женщины, болела душа, но он не знал, как ей можно помочь. Диля продолжала лежать, не в силах встать от боли во всем теле, отупев от сотрясения мозга. Вздрогнула, когда ее лица коснулось что-то холодное. Серый принес пригоршню только что выпавшего чистого снега. Сжав его, смочил ее глаза, лицо. Растаявший снег струйками скатился в волосы. Она все еще не могла понять, что конкретно у нее болит, но голова, готовая расколоться, чувствовала каждое движение, а малейшее шевеление оборачивалось невыносимыми страданиями.

– Я уже думала о смерти, но когда начали убивать, умирать, оказывается, совсем не хочется, особенно от рук своего сына.

– Она это говорила тихим голосом, чтобы только Серый мог ее слышать. Как говорится, человек трудности может выдержать, а от легкой жизни устает. Диля продолжала тихо лежать, даже задремала. Ее исстрадавшееся сердце было не способно забыть тот вечер. Когда перед глазами возникла фигура сына, надвигавшегося и замахивавшегося на нее, Диля с криком проснулась. Казалось, что этот страх будет мучить ее вечно, до самой смерти.

Сейчас для Дили не существовало ни дня, ни ночи. Из-за вынужденной обездвиженности застыла спина. У нее не было другого занятия, кроме как думать, вспоминать, но ничего толкового на ум ей не приходило. Как будто за всю ее недолгую жизнь не было ни одного хорошего дня. В память, как кинжал, врезалась только та последняя ночь, когда она была избита и унижена. Все время стоял перед глазами тот голый парень… И от этого воспоминания ее начинала бить дрожь брезгливости. «Позор-то какой!» А потом она вспомнила сына, который избил ее до бесчувствия. Сказать теперь про него «мой ребенок» у Дили даже язык не поворачивался. «Никогда его не прощу! Пусть руки отсохнут», – думала женщина, и от этих мыслей сердце щемило от боли.

Серый куда-то ушел. Диля, не в силах открыть глаза, продолжала лежать, погрузившись в свои мысли: «Кто же так сильно меня проклял? Жизнь моя прошла, как одно мгновение, а нет ни одного красивого события, вспомнив которое можно было бы радоваться. Я отверженная. Жизнь шла параллельно жизни моего красивого мужа и распрекрасных детей, мое существование – лишь тень их настоящей и полной жизни. Мое неожиданное исчезновение, если кто и заметил, так только свекровь. Даже дочка, которую я растила, словно диковинный нежный цветок в саду, променяла меня на богатую, красивую «маму». А ведь я одевала дочку не хуже других, и голодной она никогда не сидела. А сын вообще уничтожил: не оставил возможности спокойно ходить по этой земле. Впрочем, мне теперь все равно никогда не выбраться из этого подземелья. Здесь наверняка долго не живут, тех пьяных женщин тоже не видно. Да и вообще, ночь сейчас или день? И на работе меня, наверно, уже потеряли. Местные, что выбирались наружу, говорят, что на улице снег идет. Значит, скоро все дворы заледенеют. Люди начнут поскальзываться, падать и костерить дворников на чем свет стоит. А мне уже все равно, я свободна. Мне даже не интересно, что я буду есть, и как дальше жить».

ть, и как дальше жить». Хотя все же не так уж она была и безучастна к происходящему и к самой себе. Диля все никак не могла привыкнуть к тому, как обитатели коллектора ходили по нужде. Ох и сгорала же она от стыда, когда Серый отводил ее в темный угол колодца, поднимал юбку, спускал белье, а потом вновь надевал все это! Если бы у нее была здорова хотя бы одна рука, то еще можно было самой как-то приспособиться. Но сейчас даже вытереть слезы стыда, застилавшие глаза, Диля сама не могла. Ладно еще тот угол, куда приходилось ходить по нужде, находился далеко от их места, иначе пережить это зловоние было бы совсем невозможно.

Когда раньше Диля видела на улице грязных, неопрятных бродяг, все время удивлялась: почему они ходят с такими грязными лицами и руками, хотя бы лицо ведь можно умыть?! Но оказалось, что в этом лежбище бомжей вода – в большом дефиците, здесь не то чтобы помыться, даже попить воды не найдешь. Диля ежедневно наблюдала здешнюю жизнь. Под землей все были на одно лицо, люди напоминали черных, больных крыс. Многие еле передвигались, но все же голод гнал их наверх, и они ползли по крутой лестнице к люку, служившему выходом в большой мир. В первый день беглянка была не в состоянии обратить на это внимание. В каждом углу этого бомжатника текла своя жизнь. Где-то, устроив суматоху, люди могли подраться, а потом, помирившись и обнявшись, плакать. Где-то затевали праздник, поэтому громко и натужно смеялись, устраивали пьяные танцы. То и дело слышались громкие ругательства тех, кто обжегся о горячие трубы.

Диля потеряла счет дням, проведенным в коллекторе. Она привыкла, что Серый в одно и то же время вставал, куда-то уходил, а потом возвращался с едой. Так однообразно и медленно здесь текло время. И если поначалу от нестерпимой головной боли ее постоянно тошнило и есть не хотелось совсем, тем более собранное из мусорных баков, то потом организм стал требовать свое. Ведь человек, как собака, ко всему привыкает. Она начала потихоньку выздоравливать, захотелось есть. «Эх, выпить бы горячего, круто заваренного чая с молоком», – мечтала она. Но здесь не до такой роскоши, приходилось радоваться и простой талой воде.

– Серый, у нас ведь немного денег есть, ты бы купил на них хлеба и молока. Когда они кончатся, то начнем есть то, что ты соберешь, – предложила Диля. Серый, немного подумав, засунул руку под ее голову, потом, перевернув Дилю, поискал позади нее.

– Здесь нет твоей сумочки, – сказал он. Сердце Дили екнуло.

– Ты со своего места не вставала? Куда ходила?

– Туда, – махнула рукой Диля в сторону нужника. Вчера, когда очень сильно захотелось, она сходила в тот угол. В тот момент лежавший в ее ногах пронырливый человек вроде бы спал. А сегодня он, пьяный, принес набитую сумку и, спотыкаясь, упал на свое место. Серый без слов поднял его и начал обшаривать карманы. Оттуда выпал паспорт Дили и посыпалась всего лишь мелочь. Разозлившись Серый повернул воришку к объемным горячим трубам. Потом изо всех сил, крепко прижал к ним его руки. Тот начал кричать дурным голосом, а потом, посмотрев на руки, по-детски жалобно заплакал: ладони вздулись прямо на глазах. Диля, испугавшись, прижалась к стене.

Начали собираться люди, но только заступиться за виновника скандала ни у кого смелости не хватило.

 – Со всеми, кто промышляет воровством, будет то же самое. Собирай свои вещи и уходи. Если сейчас же отсюда не исчезнешь, то лбом тебя прижму к трубам, – жестко проговорил Серый, лицо которого скрывала борода.

Вор, крича и стеная, прошел мимо стоявших в ряд любопытных. Его голос слышался очень долго. Только не было никого, кто бы его пожалел. Серый долго не мог успокоиться. Сидел, устремив глаза в одну точку. А потом, будто проснувшись, начал успокаивать вжавшуюся в угол Дилю:

– Не бойся, здесь без этого нельзя. Он открыл и посмотрел сумку, которую притащил тот человек. В ней были целая буханка хлеба, два пакета кефира и две бутылки водки. Серый, завернув водку в тряпицу, спрятал ее под картоном лежанки. До публичного наказания вора Диле очень хотелось есть, но после всего увиденного ей кусок в горло не лез. Она потихоньку вновь легла на свое место.

– Переходи сюда, – позвал ее Серый, поправив постель выгнанного бродяги. Под горячей трубой там, где было место вора, оказалось жарко, не хватало воздуха. Сильно начало чесаться тело, привыкшее к ежедневному купанию. «Как бы среди этих старых шуб и обтрепанных одеял мне не завшиветь», – встревожилась Диля.

Сколько времени прошло – неизвестно, впрочем, под землей день и ночь не различаются. А время шло, и надежда на возвращение домой таяла с каждым днем. Диле, как человеку, привыкшему постоянно работать, было нелегко лежать без дела, очень хотелось выйти на свежий воздух. Но нет, этого она себе позволить не могла! Диле было стыдно появиться среди обычных людей, ходить вместе с ними по одной земле. И все же мучило любопытство: ищет ли ее кто-нибудь?

Как-то к Диле подсела пьяная женщина и, посмотрев на нее мутными глазами, спросила:

– Я тебя вроде где-то видела. Нет ли у тебя чего опохмелиться? У Серого должно что-то быть. Ты войди в мое положение, умоляю, голова сейчас просто лопнет. К ней присоединилась точно такая же опухшая подруга. Своими почерневшими от пьянства лицами они, как близнецы, были очень похожи друг на друга. Вот таких опустившихся женщин Диля часто встречала на улице, когда работала дворником. Ее злило то, что они с утра, еще до погрузки мусоровоза, ковырялись во всех баках, поднимали пыль и разбрасывали мусор по земле. Диля испугалась, что когда-то могла с ними встречаться, и отвернулась, чтобы не узнали.

– Нет здесь ничего. Серый вернется, у него и спрашивайте, – ответила она.

– Нам сказали, что здесь есть, мы не просто так пришли. Будь человеком, поделись! Другая тоже оживилась:

– Если не вытащишь, то мы сами отберем. А все-таки я тебя где-то видела. От пьянки все мозги разъело, ладно, вспомнится еще.

Диля совсем перепугалась. «Если вспомнят, обязательно пойдут в дом, где я работала, и все расскажут. Потом все, мне конец. И Серый куда-то запропастился».

Диля глянула в длинный проход. Там вдалеке взад-вперед прохаживается изгнанный бродяга. «Этих двух пьяных попрошаек уж точно он ко мне подослал. У пьяного нет ни совести, ни веры». Она внезапно вспомнила и своего сына, который давно пропил свою совесть.

Диля отвернулась и легла лицом к стене. «Лучше не связываться, посидят-посидят да и уйдут», – решила она.

У нее было две бутылки водки, но «беленькая» ей была нужна самой, она смазывала кровоподтеки, больные места по всему телу. Когда Серый срезал гипс, именно этой водкой он натер обнажившуюся руку, и она после этого начала даже сгибаться. Он обработал и пальцы, почерневшие ногти быстро сползли один за другим. Наверняка водка помогает и от вшей. Нет, отдавать ее никак нельзя.

 Вдруг одна из опухших попрошаек потянула Дилю за больной локоть: – Вытаскивай, говорю, свою водку, тварь! Диля не привыкла себя защищать, да и с такой дикостью со стороны женщин столкнулась впервые. А они накинулись на нее с криками и стали грабить. Разворошили всю постель. Нашли бутылки, быстро схватили их и ушли. И только над самым ухом чей-то мужской голос строго предупредил:

– Серому скажешь, привяжем тебя к горячим трубам. Диля быстро оглянулась, но никого не увидела. Когда Серый спросил про водку, она его обманула, сказав, что все сама выпила. Он не стал ругаться и лишь сказал

– Не пей, Диля, я не люблю пьющих женщин.

– Серый, почему ты здесь оказался? Ведь ты не алкоголик, правильный человек. Что же привело тебя в этот ад?

– Диля, а тебя что сюда привело? Диля тяжело вздохнула:

– Не было у меня никогда безмятежной жизни. Может, все люди так живут и только делают вид, что у них все хорошо? Но все же мои родители действительно очень дружно жили. Серый, сколько лет ты уже здесь живешь, у тебя есть близкие?

– А я и не знаю. Ничего не помню. Потерял память.

– Наверняка тебя ищут, может, у тебя есть мать, отец, жена, дети…

– Тебя тоже будут искать. Ты-то почему сюда пришла? Диля, как маленький ребенок, низко опустила голову: не хотелось показывать слез, набежавших на глаза. «Действительно, почему же я пришла сюда? И там мне жизни не было, и здешнее существование нельзя назвать жизнью. Как черви, лежим под землей, поворачиваясь с бока на бок, накидываемся на объедки. До сих пор только Серый еду и находил, не будь его, я бы с голоду умерла». А еще Диля прекрасно понимала, что она еще не готова выйти наверх и ковыряться по помойкам.

– Когда наступит лето, здесь никого не будет: все разбредутся по полям, по лесам. На природе можно и картошку сварить, и чаю вскипятить. У меня есть одно очень красивое место, возле самой речки, – сказал Серый.

– А меня с собой возьмешь? – робко спросила Диля. Серый долго смотрел на нее, а потом улыбнулся:

– Обязательно возьму, – и положил ей на плечо руку, – вот зиму благополучно переживем и пойдем.

– Мне так хочется помыться!

– Давай я тебя отведу в церковь. Там и помыться можно, и поесть.

– О чем ты говоришь? Мне нельзя туда заходить!

 – Тогда давай пойдем в мечеть, но есть ли там баня?

– Не знаю, вроде нет.

 – В самом деле, об этом Диля даже не задумывалась и была в растерянности.

– Нет, наверно, нет...

– Ты не бойся, в церкви никто не проверяет, кто есть кто, – очень серьезно сказал Серый.

Диле очень хотелось помыться, и, представив чистую воду, купание, она даже почесалась. Она решила, что, выйдя наружу, пойдет в мечеть. Диля надеялась, что там тоже оказывают помощь женщинам, попавшим в беду.

Время шло, приближался Новый год. В людях, влачивших жалкое существование под землей, пробудилось невиданное до этого оживление, они тоже старались по-своему отметить праздник. Все, что находили и приносили, складывали в общую кучу. Кое-кто с гордостью выставлял на общее обозрение водку и фанфурики со спиртовыми настойками из аптек. Каждый хвастался тем, как он достал свою долю к Новому году. Бездомные горячились, нахваливая друг друга, и радостно готовились к предстоящему празднику. Две «близняшки», что так бесцеремонно ограбили Дилю, навесили на себя какие-то блестящие побрякушки – изображали «снегурочек». По их мнению, на празднике не было более красивых женщин. Они даже посиневшие губы подмалевали ярко-красной помадой. Праздник заставил их вспомнить, что они тоже женщины, поэтому «снегурочки» все больше отирались возле мужчин и пытались кокетничать. Да и мужчины, поплевав на руки, старались пригладить свои замасленные грязные вихры. Перекрикивая друг друга, все эти воняющие люди пытались рассказать друг другу о том, как раньше, еще в своей нормальной, старой жизни встречали и провожали Новый год. Но только они совсем не слышали друг друга, потому что были чересчур взволнованы, и радость лилась через край. Хотя демократичным это застолье назвать было нельзя. Как в обычной жизни дворник не может сидеть за одним столом с чиновником, так и здесь свои правила – кому-то что-то можно, кому-то что-то нельзя. Все собравшиеся расхваливали Серого. Он тоже поставил на стол бутылку и выпил с ними из нее четверть. Затем вновь вернулся на свою лежанку.

– Ты не удивляйся: с волками жить – по-волчьи выть, – пояснил он Диле. А она в свою очередь наблюдала, чем же закончится это «праздничное представление». Под землей нельзя понять: ночь ли пришла, день ли наступил. Многие, опьянев, лежали на земле. Ктото пел, кому-то не хватило выпивки, поэтому кое-где начали вспыхивать драки. Пообсыпались и блестящие украшения двух «снегурочек».

– То, что все именно так и закончится, было уже давно известно, – проговорил Серый. Диля, испугавшись, попыталась спрятаться за его спиной. Казалось, что их затопчут. Серый, уставший наблюдать за этой комедией, откуда-то достал полицейский свисток и свистнул в него. Вцепившиеся друг в друга бродяги резко остановились, а потом разбежались кто куда и притихли. Серый, почувствовав обращенный на него вопросительный взгляд Дили, пояснил:

– Только этого они и боятся. Полицейские таких, как мы, бьют дубинками и выгоняют. А если отсюда нас вытолкают, то куда идти? На улице зима, останется только замерзнуть и умереть. Пусть и пьяные, но они это понимают. Сейчас все успокоятся. Не бойся, я ведь рядом с тобой, – Серый обнял Дилю за плечи.

– Когда ты рядом, я не боюсь, мне хорошо, – сказала Диля и погладила руки Серого своей обезображенной ладонью.

Действительно, ей было хорошо рядом с ним. Она размышляла: «Серый не безжалостный человек, он заботливый. Я всю жизнь плясала перед мужем, сыном, дочерью, но не помню, чтобы кто-то из них проявил ко мне заботу. Что же за человек – этот Серый? Не пьяница, не сумасшедший, есть в нем какая-то загадка. Если бы он мне не встретился, может, я бы сюда не попала. А если бы и попала, то лежала бы где-нибудь пьяная, проклиная свою судьбу». Вот и новогодняя вечеринка, кажется, приближалась к концу, народ потихоньку начал расходиться, а те, кто был не в состоянии подняться, съежившись, продолжали лежать. Несколько мужчин подошли к колодцу. Снаружи выпал снег. Пока открывали и закрывали крышку люка, в душное помещение проник свежий, прохладный воздух.

– Пора вставать, пошли на улицу, в город, – говорили между собой.

– Сегодня в мусорных баках будет полно вкусных салатов, закусок, авось и шампанское перепадет… Ведь праздник еще продолжается, надо успеть поесть-попить. Диля мысленно возвращалась к давно забытым новогодним вечерам. Оказывается, праздники проходили весело, когда был жив свекор. Он умел собрать вокруг себя родственников, друзей. Веселые песни, игры, смех всегда звучали в доме, столы ломились от угощений. Правила, установленные в доме свекром, продлились недолго, их хватило всего лишь на год. Уже на следующую новогоднюю ночь Рамис не вернулся домой ночевать, и гости не приходили. То же продолжалось и в последующие годы: муж Дили, уже ничего не скрывая, одевался, наряжался и пропадал, иногда по три дня не появлялся дома. Диля и дети, так и не дождавшись Рамиса, засыпали. А наутро нетронутые, размякшие на столе овощи, мясные салаты, пельмени летели в мусорное ведро.

Рустам всегда плакал, обижаясь на отца. Его друзья-мальчишки вместе с папами катаются на лыжах, ходят на елку, а его отец пропадает неизвестно где. «Ваш папа на работе, детки, на работе», – пыталась утешить всегда мать. Но и детей невозможно обманывать бесконечно. Видимо, правду говорят, что современные дети уже при рождении все понимают и знают. Как-то брат сказал сестренке: «Какая у нас мама глупая, верит, что отец на работе. Ты только подумай, кто работает в праздник? Все елку встречают! Он ушел в своей красивой шубе, снова не придет домой». Тогда Рустаму было всего двенадцать лет. Мать тайком подслушала их разговор: «У нас папа красивый, а мама – некрасивая, вот он и пошел искать красивую маму», – сказала десятилетняя дочь. Диле стало обидно, от услышанного она горько заплакала, но слез своих детям не показала.

Человек так устроен, что если девяносто девять раз сказать ему «ты глупец», на сотый раз он действительно поверит в это. Однажды, желая показаться мужу и детям красивой, Диля накрасила губы, нарумянила щеки. По правде говоря, не умела она краситься. Увидев это, муж лишь накричал: «Накрасилась как уличная проститутка! Иди умойся, глаза бы мои тебя не видели!!!» После этого случая Диля больше не притрагивалась к косметике. Со временем она окончательно поверила в свою непривлекательность…

Интересно, как они встретят Новый год без Дили? А место беглянки теперь здесь, под землей… Здесь все равны, никто ее здесь не унижает. Скоро и Дилино лицо посереет, как у остальных обитателей подземелья. Оказывается, можно жить без душа и бани. В этой пещере для бродяг она начала чувствовать себя как дома.

Сколько времени прошло, столько и прошло, Диля его не считала, да и не смогла бы это сделать. Бродяги вновь начали готовиться к празднику. Все оживленно переговаривались: «Завтра – Курбан-байрам, пойдем в мечеть кушать мясо. Только надо умыться, иначе в грязном виде нас не пустят и прогонят, как чертей».

К празднику Курбан-байрам у Дили было свое отношение. Одно незабываемое событие до сих пор настойчиво буравило ее память. Еще в молодости свекор в день Курбан-байрама повел с собой в мечеть. Пошли тогда всей семьей. Подготовленные к жертвоприношению молодые бараны, телята… стояли в загоне, огороженном изгородью. Просунув сквозь изгородь руки, дети погладили симпатичных барашков по лбу. После того, как мулла прочитал молитву, этих животных, повалив, зарезали, повесив на острые колья, острыми ножами разделали и разрезали на куски. Затем положили вариться в большой казан. Наблюдавший за всем этим маленький Рустам начал громко плакать: «Зачем их зарезали?» – «Обряд ведь такой, сынок, обряд», – пояснил дедушка. Но и на его лице тоже было какое-то недовольство: «Кто мы такие, чтобы так прерывать жизнь животных и пускать их на еду?.. Смотри-ка, сколько народу собралось».

И действительно, народу было так много, что и не сосчитать. Все пристально глядели на двух баранов и двух телят. Когда сварился суп и как только его начали разливать, тут же разразился скандал: началась давка, разгорелась ссора… Свекор, постояв, посмотрел на все это и приказал: «Поставьте посуду, дети. Жертвенное мясо должны кушать оставшиеся без присмотра старики, сироты и бедные». После этого он отвел всех домочадцев подальше от человека, делившего мясо. «А здесь, можно подумать, собрался весь город, смотри-ка, сами одеты один лучше другого. Давайте уйдем, Рамис, и ты, невестка, тоже. Наши грехи невозможно отмыть, всего лишь съев жертвенное мясо. Нам запрещено употреблять это жертвенное мясо, мы еще способны и сами заработать на него. Не будем, дети, стоять здесь, кто нуждается, тот пусть и ест». Свекровь разрывалась между двумя сторонами. Она не собиралась уходить отсюда: ей хотелось вместе со всеми попробовать кусочек жертвенного мяса.

ми попробовать кусочек жертвенного мяса.

– Давай, мать, сам проведу жертвоприношение, и раздадим мясо Мамдуде – матери восьмерых детей, одинокой Саиматтай, Гумеру, у которого дети-инвалиды, – предложил свекор.

– Ладно, отец, ладно, так и сделаем, – ответила свекровь, очень довольная запланированными делами мужа, и последовала за своей семьей. –

 Почему бы и нет: порадовать человека – сама радость. Накормить голодного, нуждающегося – это и есть само благодеяние. Очень правильно, отец, одобряю и поддерживаю. Мы не нищие, и сами можем принести в жертву хотя бы одного барана.

Так все и было. Покойный был человеком, всегда умеющим держать свое слово. Всю семью он держал в кулаке. Когда он был жив, они жили в сильной, обеспеченной, уважаемой среди людей семье. Почему же Рамис не смог стать таким же отцом? Неужели он всего лишь «папенькин сынок», выросший под властной рукой отца? После смерти отца разом освободился от всех его притеснений и нравоучений. Ведь Рамис семью развалил. Старую не бросит и новую создать не может, вот и шляется без дела.

Время от времени Дилю охватывают тяжелые мысли: «Невозможно, оказывается, от самой себя спрятаться, спустившись под землю. Потерять бы память, как Серый, и жить себе спокойно».

Говорят, еще до рождения судьба каждого человека предопределена Всевышним. Так или иначе, появившаяся на свет душа живет на земле. Или как рабочая лошадь, или как бездомный пес – живет. Да, живет. И Диля к этой новой «жизни» старалась приспособиться. Умереть невозможно, и умирать не хочется, а душу надо сохранить. В прошлом, когда еще жила на земле, то, гоняясь за жизнью, ей некогда было подумать. Нет, она, конечно, думала: «Что сегодня сварить? Дочь любит это, сын любит то, муж, что бы я ни приготовила, ел, капризничая, скривив лицо. Заботилась о том, чтобы одежда у каждого была чистой. Самое красивое – им, для себя – то, что уж останется после них». Однажды, когда дочь сказала: «Мам, уж очень дешевую кофту ты себе купила, такую лишь бомжи сейчас носят», – муж громко засмеялся: «Женщине-дворнику сойдет, нацепите на мать что угодно, все равно она будет такой же ведьмой». Диля, уже привыкающая к унижениям, и тогда ни слова в ответ не сказала.

Она вздрогнула от того, что кто-то, прервав ее раздумья, осторожно сказал: «Привет!» Хотя здесь никому нет до нее дела – все постоянно перемещаются туда-сюда, то и дело сталкиваясь друг с другом. Стараясь узнать мужчину, который к ней обратился, она начала вглядываться в него снизу-вверх. Здесь у всех одинаковые лица, невозможно отличить друг от друга.

– Если не ошибаюсь, то я вроде тебя знаю, вот уже сколько дней хожу и смотрю. – Этот человек потихоньку присел возле нее на корточки. – Мне знакомо твое лицо, только никак не припомню, где я мог тебя видеть. «Раз говорит по-татарски, действительно знает, наверняка мы знакомы. К тому же обращается не на «вы», а на «ты». Неужели он специально спустился сюда ее искать?» Диля по-настоящему испугалась. Села, спрятав лицо и повернувшись боком. Встревоженное сердце ее гулко стучало. Только тот человек больше ни слова не сказал, посидел, посмотрел на нее, потом встал и ушел.

Серый вернулся из города, когда все люди уже почти уснули.

– Серый, скажи-ка, день сейчас или ночь?

– Скоро рассветет. Кушать хочешь? На улице трескучий мороз, суровая зима пришла нынче. Воду вот сюда ставлю, попьешь. Твою ту дверь сейчас закрывают. Можно сказать, что открытых дверей совсем нет. Если и есть, то все, что там находится, и подходящее кушанье, скомкавшись, примерзло. Диля, надеясь услышать еще что-то, слушает его, не отрывая глаз. Серый уже давно понимает ее без слов.

– Нет, Диля. Никого не видно и не слышно, и свет не горит, – сказал он. Наверху был трескучий мороз, а под землей – душно, жарко. Толстые трубы, обогревающие большой город, накалились так, что, кажется, вотвот вспыхнут. Из-за духоты многие не могут уснуть, потом, разомлевшие и оглушенные, мучаются оттого, что не в состоянии проснуться. Ладно еще в то время Серый перенес ее лежанку к стене, иначе под трубой очень легко можно сгореть и умереть. Многие пьяные здесь ударяются и получают ожоги, потом раны мокнут и долго не заживают. Вот только никуда не деться, оказывается, от вопроса пропитания. Захотев поесть, люди выбираются наверх, на землю, а там холодно.

Диля не могла освободиться от прежних мыслей: «Кто же был тот человек, узнавший меня? И я как будто тоже где-то его видела».

– Диля, что с тобой случилось? Опять твои раны ноют? – спросил ее Серый.

– Вот, покушай хлеб. Подожди, вначале подогреем. – Замерзшую на холоде четвертушку хлеба он положил на трубу, немного спустя отрезал заплесневевшие на ней места, чуточку намочив, вновь положил греться. Прорезав зловонный воздух подземелья, распространился запах хлеба. Они, не торопясь, макая в воду, с аппетитом его съели. Из глаз Дили выкатились две слезы.

– Почему плачешь? – удивился Серый.

– Вспомнилось детство. Когда мама пекла хлеб, его душистый аромат распространялся повсюду. Мы этот хлеб любили кушать на улице. Чтобы узнать, чей хлеб вкуснее, пробовали его друг у дружки. Для каждого был вкуснее всех тот хлеб, который испекла родная мама, – вздохнула Диля.

Они сидели молча. Любую еду, которую приносил Серый, Диля кушает с аппетитом. Бывают дни, когда он находит и приносит колбасу. Ее тоже кушают, пожарив на трубе. Кажется, Серый больше роется в мусорках возле подъездов квартир богатых. «Богатые не знают цену продуктам, там целые буханки хлеба можно найти. Мясо наверняка съедают собаки, колбасу, во всяком случае, собакам не скармливают – выбрасывают. Наверно, боятся, что у собак животы расстроятся». Как понимала Диля, из-под земли Серый выходит только ночью. Днем и носа не кажет на земле. Кто-то из бродяг целыми днями спит. А некоторые, подперев стену спинами, сидят и размышляют, закрывшись в себе.

Диля тоже задумалась, задавая сама себе вопросы: «Интересно, что мы сожалеем, вспоминая только о прошлом, а о будущем кто-нибудь мечтает? Есть ли у кого-нибудь светлая мечта, надежда на будущее? Эх! И о чем же можно мечтать, сидя под землей?.. А если однажды дети найдут ее и скажут: «Возвращайся, мама, без тебя дома нет уюта и теплоты, ты нам нужна, мы тебя больше не обидим, возвращайся!» Что бы она сделала тогда? Нет, обратная дорога закрыта для нее навечно. Между унижением и издевательством – большая разница. Унижения мужа терпела, но только не издевательств сына…» Диля отдала бы многое только для того, чтобы забыть ту страшную последнюю ночь в доме. И снова Дилина обида на близких, словно огненная вспышка молнии, начинала прорываться наружу из глубины истерзанной души. Она буквально заставляла ее биться головой о бетонную стену. Можно вытерпеть голод и холод, но каким образом преодолеть эту нестерпимую душевную боль?

Когда Диля оставалась одна, она поворачивалась спиной к бродягам и начинала копаться в себе. Давясь от слез, тихо плакала. Если кто и окликал ее в этот момент, она всегда вздрагивала от неожиданности. Вот и на этот раз кто-то коснулся ее плеча. Она быстро вытерла глаза и обернулась. Подумала, что Серый вернулся, а ему она не хотела показывать свои слезы. Ей казалось, что он, увидев ее зареванной, выставит вон из этого подземного убежища. Как-то он ее уже предупреждал: «Здесь нет места плаксам».

Только это был не Серый. На нее, уставившись во все глаза, смотрел тот незнакомец-татарин, уже как-то подходивший к ней. «Что ему надо от меня? Зачем он опять пришел?» Они какое-то время молча смотрели друг на друга. Затем бродяга пояснил:

– Я тебя все-таки вспомнил – ты ведь жена Рамиса. Я тебя видел на юбилее его отца, Бакыя-абзый, и потом позже, когда пришел на его похороны. Как же ты сюда попала? Это ведь просто уму непостижимо. Да не бойся ты меня.

Диля снова отвернулась от него. Ее сердце колотилось так, что, казалось, – вот-вот выскочит. А человек не торопился уходить и, удобнее устроившись позади нее, начал свой разговор:

– Бакый-абзый, наверно, в своей могиле уже не раз перевернулся, он ведь тебя очень любил. Иногда мы с ним в гараже выпивали, и тогда он мне с гордостью говорил, что такой невестки, как у него, нет на всем земном шаре. Он очень любил Рамиса, но всегда был с ним довольно жестким. Интересно, что же тебя привело сюда? Молчишь. Ну не пришла же ты сюда только ради Серого? Впрочем, кто вас, женщин, разберет. А я здесь оказался благодаря сыновьям, это они меня сюда засунули. Эх, жизнь...

Диля медленно повернулась к нему и уставилась на бродягу опухшими от слез глазами. Оказалось, что мужчина тоже плачет. Страх прошел, и она чуть слышно спросила:

– Как это – засунули?

Мужчина долго не мог начать разговор. Она видела, что он не в силах был проглотить ком, застрявший в горле, поэтому не торопила. Ее собеседник оказался не таким уж и старым, средних лет. Диля не могла отвести от него свой взгляд: «Что же такого сделали с ним его родные сыновья?»

Бродяга тяжело вздохнул. Потом, как будто разом желая освободиться от своей печали, начал изливать душу:

– Я в этом мире уже, кажется, никому и ничему не удивляюсь. Когда мы росли, мир был другим. Для нас родители были святыми, и я до сих пор так думаю. Так почему же наши дети, воспитанные с заботой и любовью, перестали нас уважать? Где мы ошиблись? Наши родители нас не баловали. Они работали днем и ночью и нас тоже запрягали. И все же мы их почитали, как Аллаха. А наши дети обобрали нас и выставили на улицу. Один мой сын попал в Чечню. Вернувшись, долго не мог устроиться на работу, потом вновь уехал по контракту в горячую точку. Только оттуда человеком уже не вернулся. Стоило ему хоть немного выпить, как ему начинало неизвестно что мерещиться. В эти моменты его нельзя было ни успокоить, ни обуздать. Как-то с друзьями он после пьяного застолья сел за руль и въехал под грузовик. Так мы потеряли старшего сына. Думали, что утешением будет младший, но он тоже сбился с пути. Когда на нас свалилось горе, мы и не заметили, что из дома стали пропадать вещи. Наказывали, привязывали младшего к батарее, бывало, что и били. Я слишком поздно понял, что он наркоман. В первый раз, когда сын попал в полицию, чтобы его не посадили за решетку, отдал свою машину. В другой раз его подельники мне пригрозили: «Если не заплатите его долг, убьем». Я продал четырехкомнатную квартиру. Тогда мы с женой переехали в двухкомнатную. Боялись даже выйти из дома, по очереди охраняли квартиру. Тогда сын обокрал соседей – старика и старуху. В один из дней с криками и руганью силой сорвал с руки матери ее обручальное кольцо. Бедненькая моя, она тогда совсем онемела. Ее слезы до сих пор у меня перед глазами. У какой матери сердце вытерпит все это? И ее сердце не выдержало... А сына все равно посадили. Его дружки-отморозки с посеревшими лицами караулили меня, когда я возвращался с работы, и требовали денег. Говорили, чтобы я продал квартиру и заплатил им долги сына, иначе они грозились убить его в тюрьме. У меня закончились силы все это терпеть. Поэтому решил закрыть квартиру и исчезнуть. Сын отсидит пять лет и вернется, только он не сможет избавиться от своей болезни. Как только он сел в тюрьму, сразу начали приходить от него письма с просьбами: «Пап, это надо, пап, то надо». – «Нет, – ответил я, – нет у тебя ни отца, ни матери, они умерли, проси у тех, кто довел тебя до такого состояния». Для человека, вставшего на этот путь, нет отца. Матери тоже нет. И Аллаха он не боится. Пусть будут прокляты те, кто продает наркотики. Кто-то на них богатеет, а кто-то вот так, как я, под землей льет горючие слезы. Хоть и очень скучаю по своей Аклиме, считаю, что, умерев, она освободилась от этой грязи. Ведь и после ее смерти сын еще не раз вытворял всякое, изгалялся как мог. Он готов был убить или продать меня самого, когда начинались эти ужасные ломки. Не дай, Всевышний, встретить в жизни таких людей. Мой Аллах, что же это за время пришло, когда ужасаешься, не узнавая собственного ребенка?!»

Диля слушала его, затаив дыхание, и думала: «Не только я слезы лью из-за этих детей, и мужчины, оказывается, тоже плачут. Куда катится этот мир?!»

Под землей было душно и жарко, не хватало воздуха. К середине зимы людей становилось все больше и больше. Казалось, что в коллектор, который растянулся на несколько километров, набилось полгорода.

– В этом году здесь особенно много людей. Куда катится этот мир? – удивлялся Серый.

– Если каждый год будет прибавляться столько народу, что же это будет? – говорила Диля. Тут к ним подошел человек:

– Серый, там два человека умерли. Пойдем вынесем их тела наверх. Наверняка, смерть – естественное явление в таком месте. Серый, ни слова не говоря, встал и ушел вместе с ним. А Дилю от страха резко бросило то в жар, то в холод, и она задрожала.

Спустя час Серый вернулся. Увидев вопросительный взгляд Дили, пояснил:

– Они что-то не то выпили. Изо рта шла пена, короче, умерли от отравления.

– А куда вы их дели?

– Оставили на трамвайной остановке. Тела увозит полиция, а потом их хоронят на кладбище как неизвестных. Не бойся, все под землей будем. Здесь одни умирают, другие приходят.

– Что же, у них родных нет? А кто они? Русские, татары?

– Если хочешь, чтобы тебя похоронили родные, то в кармане носишь с собой паспорт. А кто находится здесь, все – дети человеческие. Между ними установилось тягостное молчание.

 «Вот, оказывается, какие судьбы у бродяг. Никому ты не нужен. А может, еще нужен. Если не семье, то родителям, они-то всегда ждут. Да и меня, наверное, мамы потеряли, ищут. Уже сколько месяцев я здесь лежу! Если мне возвращаться, уф, мой Аллах, как им все объяснить? О том варварстве, которое здесь творится, никому и никак не расскажешь. Нет, я не вернусь. Прости меня, отец! Прости меня, мама!» – уткнувшись головой в худые коленки, Диля заплакала, давясь слезами.

Прошло еще время, и Диля стала замечать, что подземный народ, словно вода, просочившаяся в земляные трещины, начал уменьшаться и очень скоро совсем пропал. Под трубами лишь изредка можно было увидеть кого-то из людей. Диля не могла понять, куда уходят эти бездомные. На сердце становилось тревожно. Ведь если ей придется остаться одной, существование потеряет всякий смысл, как она будет жить дальше? И Серый неизвестно куда пропал. Уже несколько дней не приходит. Диля, не зная, куда себя деть, начала взад и вперед ходить между поредевшими лежанками коллектора. «А если Серый не придет? А если он пропал навсегда? Здесь ли тот знакомый, что рассказывал мне про своего сына-наркомана? А я ведь даже имени у него не спросила», – сокрушалась Диля. А ведь он еще раз к ней подходил, но Серый, увидев, как напряглась его подопечная, очень быстро его прогнал. С этого момента знакомый больше не появлялся.

Она довольно долго ходила между рядами. Когда вернулась, увидела, что в их вещах кто-то копается. Диля вначале онемела, потом тихонько спросила: – Что вы здесь ищете? Это мое место.

Человек и головы не поднял, и лица не показал, как ни в чем не бывало, встал и ушел. Когда Диля начала прибирать разбросанные вещи, ей показалось, что чего-то не хватает. Сумка! Где ее черная сумка? Сумка не нашлась. А ведь в ней было все ее богатство: ключи от дома, впрочем, они сейчас не нужны. Но самое главное, в ней были хлебные корки! За паспорт она не волновалась – она всегда носила его в кармане халата, он постоянно при ней. Но Дилю охватил страх. Уйти она не может. Если Серый вернется, то не сможет ее найти. Все вещи, все собранное Серым «богатство» быстро разворуют. Диля теснее прижалась спиной к стене. В голове кипели тысячи разных мыслей: «Сколько времени я здесь лежу, но ни разу не накормила себя сама, ни кусочка хлеба самостоятельно не нашла. Другие, в отличие от меня, и без кормильцев, хоть и с трудом, все равно сами находят пропитание».

Как быть? Диля еще два дня лежала голодная, в горле пересохло. Смотрела, как немногие оставшиеся люди потихоньку ходили, решила, что и ей тоже надо пересилить себя, встать и выйти наверх, чтобы найти и принести еды. «Эх, набить бы рот хлебом, выпить бы крепкого чаю с молоком!» – мелькнуло у нее в голове. И как только Диля подумала о еде, так сразу начало крутить живот. Поэтому она собрала весь свой нехитрый скарб, накрутила его на пояс и отправилась вслед за людьми. Пока шла, ей показалось, что дыра, через которую можно было выйти, находится очень далеко, люди стояли в очереди, чтобы выйти наружу. Она тоже подошла и тихонько встала в самый хвост людской змеи. Долго стоять не было сил, и она сначала прислонилась к стене, потом еще немного посидела. Наконец, где-то вдалеке, наверху замаячил свет. Почему-то ее сердце встрепенулось и заволновалось: там – светлый мир, там – солнце. Диля собралась с силами и полезла наверх и с трудом выбралась из колодца.

Как только оказалась на свежем воздухе, тут же встала на ноги и посмотрела на небо. Но этого делать не следовало: что-то случилось с ее глазами, которые столько времени не видели света. Видно, яркое солнце их травмировало, она неожиданно покачнулась и упала. Потом с трудом приподнялась, села на землю и двумя руками закрыла лицо. Кто-то подошел и постарался ей помочь встать на ноги.

– Давай вставай, не сиди здесь, – раздался негромкий мужской голос.

– С глазами, с глазами что-то случилось! – вскрикнула Диля.

 – Тогда не открывай их. Давай вон там, в стороне посиди. Так бывает, когда долго не видишь солнца. Глаза открывай потихоньку, медленно, смотри сквозь пальцы.

– Весна, что ли, пришла? – спросила Диля, жадно и часто вдыхая. После подземной духоты и жары свежий воздух совсем вскружил ей голову.

 – Да, весна. Наступает праздник светлой Пасхи, все идем в церковь. Там и деньги, и еда есть. Сегодня вечером начнется служба, а утром яйца и куличи раздадут. Поэтому сегодня там, возле церкви придется ночь провести. Надо пойти пораньше, место занять, – разговорился мужчина.

 – Меня с собой не возьмете? Мне тоже очень хочется есть!

– Если сможешь шагать, иди следом, или за меня держись... Глаза свои только чуточку приоткрой, чтобы дорогу видеть. Диля, уцепившись за рукав совершенно незнакомого человека, пошла в неизвестном направлении к церкви. Подумала: «Мне туда идти-то нельзя, я ведь некрещеная, а если узнает свекровь... Бедная, как она, интересно, живет без меня?» Ей было очень неудобно идти, потому что приходилось одной рукой прикрывать глаза. Неожиданно она обо что-то споткнулась и, упав на невысохшую землю, испачкала колени. Идущий же рядом человек снова поднял ее и поставил на ноги.

 – Так дело не пойдет – платок свой опусти и повяжи прямо на глаза. Тебе нужны черные очки. Диля постаралась не обременять совершенно чужого человека и не отставать от него. По дороге очень устала, во рту пересохло, идти дальше не было сил.

– Дошли, – сказал товарищ. – Давай встанем вот здесь, руку вперед протяни – что положат, то в карман к себе клади.

Диля постаралась про себя читать те молитвы, которые знала. «О Аллах, грех ведь здесь стоять», – только и могла подумать. На большее у нее не было сил. В руку Дили, которую она с трудом вытянула вперед, кто-то положил холодные монеты. Диля со страхом открыла глаза – перед ней все плыло. И все же, не шевелясь, она смотрела на проходящее перед ней бесчисленное количество ног. В протянутой руке, хоть и по копейке, собирались деньги. Она посмотрела по сторонам. Оказывается, и очередь большая. Каждый, кто брал деньги, крестился и кланялся. И только Диля стояла как вкопанная. Потихоньку она посмотрела на стоявшего рядом с ней человека. Он оказался авторитетного вида мужчиной с окладистой бородой. Диля вновь опустила глаза. Ей были видны только ноги людей, идущих в церковь, казалось, что они слились в бесконечную реку. Эх, хоть бы кто положил ей на ладонь кусочек хлеба! Как только она начинала думать о еде, так сразу кружилась голова. В какой-то момент перед ней все поплыло, и она упала, как в воду: лицом вниз, раскинув руки. Когда открыла глаза, поняла, что лежит где-то возле забора. Медленно приподнявшись, огляделась вокруг. Ей был виден лишь конец выстроившейся очереди из бродяг. Постаралась встать – не получилось, не было сил. Чувствовала, если бы во рту у нее оказался хотя бы глоток воды, сил бы прибавилось… Но ее мучила не только жажда, в голове стучала мысль: «Упаси, Аллах, умереть в русской церкви!»

Наступал вечер, солнце двигалось к закату. Хоть на дворе была уже весна, земля еще не успела согреться. Вдруг над ней склонилась женщина, одетая во все черное.

– Что с вами случилось? – спросила она мягким голосом.

 – Вам нужна помощь?

 – Мне хочется пить, я уже и не помню, когда в последний раз ела.

– Ты так на земле не лежи – простудишься, вставай, – женщина помогла Диле встать.

– Я сейчас принесу воды, – сказала она и ушла. Диля не отрывала глаз от торопливо ушедшей женщины в черном. Ждала ее возвращения, словно ребенок, потерявший всякую надежду на спасение. Представив себе, как будет пить воду полным ртом, захотела проглотить слюну, но в горле до такой степени пересохло, что и слюны не было. Женщина в черной одежде появилась откуда-то из-за церкви и торопливо зашагала в сторону Дили. Людей в такой одежде она раньше видела только в кино. Пока женщина приближалась, Диля, не шелохнувшись, все следила за ней. Спасительница в черном одеянии легким шагом подошла к Диле, присела перед ней. В руках был белоснежный сверток. Она его развернула, а в нем были: ароматный кулич, крашеное красное яйцо, а еще женщина подала ей алюминиевую кружку с водой.

– Сначала воды выпей, потом потихоньку, не торопясь, начинай есть, – сказала незнакомка и протянула Диле воду. Диля дрожащими руками схватилась за кружку, начала жадно пить.

– Не торопись, вот теперь немного покушай. Диля снова устремила взгляд на свою спасительницу. Хотя одежда женщины и была темной, лицо ее оказалось светлым, открытым и приветливым.

– Как ваше имя? – спросила у нее Диля.

– Я матушка Мария, если понадоблюсь, то меня вон там, в подсобке, спросишь.

– Матушка Мария, я ведь мусульманка. Мне сюда, наверно, и заходить-то нельзя. Я – не пьяница, вы обо мне ничего плохого не подумайте.

– Перед Богом мы все равны. Он един и для меня, и для тебя. Раз ты сюда пришла и упала, значит, я тебе должна помочь, несмотря ни на что. Вот наберешься сил и отправишься в свою мечеть. Я пойду – у меня много дел, – пояснила незнакомка и ушла неслышным шагом.

Диля вначале посмотрела на кулич, оставленный матушкой, и, несмотря на то, что желудок сильно ныл от голода, не торопилась его откусывать. Закрыв глаза, сначала его понюхала. Запах свежей выпечки напомнил ей детство, отеческий дом, всю ее прошедшую жизнь. Этот аромат был самым дорогим и желанным. И слезы полились градом, словно плотину прорвало. Так что кулич она ела, давясь собственными рыданиями. А ведь под землей у нее не выкатилось ни слезинки за все эти месяцы, когда она глотала черствые объедки. Но этот душистый хлеб вернул ее в прошедшую жизнь. Диля выросла на белых калачах родительского дома, была родным и любимым ребенком. И она так соскучилась по всему домашнему. «О Аллах, в каком же положении я оказалась сейчас? Мамочка, ищешь ли ты меня, ждешь ли? Простите меня…» – перед ее внутренним взором возникло печальное лицо отца. Диля, обняв себя руками, вновь заплакала. «Простите, мама и папа!»

Настала ночь. Ни один из просящих милостыню и не думал уходить с насиженного места – каждый боялся его потерять. Вот загорелся электрический свет, ярко осветив церковь. Люди шли в храм каждый со своим свертком в руке, не торопясь, все заходили внутрь. Диля, слегка покачиваясь, встала. Она замерзла, холод пробрал ее до костей. Больше она не стала стоять в очереди, а направилась в ту сторону, откуда вышла матушка Мария, она решила вернуть ей кружку. За церковью Диля увидела женщин в черных одеждах, они оживленно сновали по двору. Но никто из них не кричал, каждая тихо, но сноровисто занималась своим делом. Остановив одну из них, Диля спросила:

– Мне матушка Мария нужна. Женщина ее спокойно выслушала и повела за собой.

– Ждите вот здесь, – попросила она Дилю.

Диля тихонько встала перед дверью. Ждала она долго, внутрь войти не решалась. Но недаром говорят, что терпение – это золото. Дверь неожиданно открылась, и появилась матушка Мария. Диля медленно протянула ей кружку.

– Спасибо, – сказала она своей спасительнице, глядя на нее блестящими и полными благодарности глазами.

 – Ко мне вернулись силы, если можно, дайте еще воды, пожалуйста.

– Давай, заходи сюда, – пригласила матушка и, открыв перед ней дверь, пропустила Дилю вперед. В центре комнаты, куда зашла бродяжка, стоял длинный стол, накрытый белоснежной скатертью.

– Сейчас сюда придут обедать. Но пока никого нет, ты можешь поесть горячего супа, – предложила матушка, поставила перед Дилей тарелку и положила хлеб. А сама села напротив. Диля, немного посмотрев на нее, спросила:

– Вы ведь наверняка вернетесь домой?

– Нет, я никуда не пойду, я живу здесь уже пять лет.

– У вас нет дома? – Диля, забыв про горячий суп, пристально посмотрела на матушку. И чем больше она в нее вглядывалась, тем сложнее ей было оторвать от нее взгляд. От монашки веяло какой-то теплотой.

– Были у меня и муж, и сын. Только в одно мгновение вся моя благополучная жизнь исчезла, когда они погибли: их сбила машина, когда они возвращались домой с дачи. Я осталась одна. А одиночество до добра не доводит. Я чуть с ума не сошла, начала пить, очень быстро я утопила все на дне бутылки, все, что мы с мужем так старательно копили. А помогли мне в этом неизвестно откуда взявшиеся дружки-собутыльники. Когда пьешь, такие приятели очень быстро помогают разбазарить всю прошлую благополучную жизнь. Я даже квартиру умудрилась потерять, – матушка задумалась.

 – Когда все легко и хорошо, редко кто приходит в храм, вспоминает Бога. А когда трудно, люди готовы приползти сюда. Я тоже, когда умирала от пьянки, еле добрела до церкви и свалилась на пороге. Меня занесли, помыли, накормили, поставили на ноги и вылечили тело и душу. Поверив в существование Бога, я перестала пить. Теперь я невеста Христова, служу ему, а через него и людям. И душа моя успокоилась. Теперь мне отсюда не хочется уходить, мне больше в миру делать нечего. Хотя и новый муж наверняка нашелся бы, только ребенка рожать мне уже поздно. У каждой монашки, которая здесь живет, своя судьба. Ты вот сегодня пришла с надеждой поесть, а другие в церковь приходят с надеждой спасти свои души.

– А если бы у тебя был цел дом, ты бы обратно вернулась? – спросила Диля.

– Нет, я боюсь одиночества. Ведь оно и довело меня до того состояния, о котором сейчас и вспоминать больно, – призналась женщина в черном одеянии. Диля поела суп, который стоял перед ней на столе, потом поблагодарила и ушла. Матушка в дорогу дала ей еще сверток со свежим хлебом.

– Будет трудно – приходи. И обязательно ищи способ, как оставить свою бродячую жизнь, – дала она совет.

Диля спустилась к роднику, журчавшему неподалеку от церкви. Умыла лицо и руки, которые всю зиму не видели воды. Оказывается, она так соскучилась по жизни на земле, по светлому миру, по пению птиц, по журчащей воде. Все это оказалось так дорого и близко для ее души. О Аллах, как снова спуститься в подземный мир… Диле совсем не хотелось уходить от родника. Несмотря на то, что ночь была холодна, она решила не уходить от воды, а просто отошла чуть дальше и села в сторонке, чтобы наблюдать за народом, которого сегодня у церкви было достаточно много. Люди, прежде чем войти в храм, крестились, и при выходе делали то же самое. Потом подавали стоящим в очереди за милостыней и, успокоенные, расходились по домам. «Может и мне сходить в мечеть? Там тоже наверняка нужны работники. Если там есть место для жизни и ночевки, то я бы, как матушка Мария, жила при мечети. Я тоже могу печь вкусный и душистый хлеб», – думала Диля. За этими мыслями она встретила рассвет.

 Видно, Диля так соскучилась по всему этому светлому миру, что с удовольствием слушала каждое его мгновение, даже карканье воронов и стрекот сорок. С наступлением весны для них началась новая жизнь, сейчас они, перебраниваясь, вили гнезда, собирались выводить птенцов. А Диля, даже замерзнув, не торопилась уходить от источника. Она размочила в родниковой воде хлеб, который накануне дала ей матушка Мария, и не спеша, с аппетитом съела. Именно так она его ела в детстве, когда ходила за ягодами или на сенокос. Диля улыбнулась светлым воспоминаниям, а потом из ее глаз потекли слезы. Оставшийся хлеб она завернула и положила в карман. Встала лицом к поднимающемуся солнцу. В этот момент над городом как будто что-то блеснуло. Диля посмотрела в ту сторону, пытаясь понять, что так сверкает на солнце. Немного постояв, она догадалась: «Ба, да это полумесяц на минарете мечети! Смотри-ка, оказывается, восходящее солнце приветствует его первым!» Потом Диля решила, что она находится совсем недалеко и может легко дойти до мечети пешком. Быстро собрав свои вещи и время от времени поглядывая на призывно сияющий высоко в небе серебряный полумесяц, она направилась в его сторону.

Город еще не проснулся. Народ спит. Вокруг тишина. А в душе у Дили пробудилась какая-то радость, она была полна сил. Казалось, что она настолько самодостаточна, что ей ничего не надо… Хотя нет, кое-что ей было все-таки нужно: уголок, где можно преклонить голову для сна, да три куска хлеба в день с чаем, пусть даже и без молока. Диля поняла, что готова работать в мечети день и ночь, служить Аллаху! Ведь монашка Мария нашла себе занятие и душевный покой в своей церкви. Значит, и она сможет его найти в мечети, и это лучше, чем подземелье. К тому же, кто ее там узнает? Такие, как она, в мечеть не ходят…

Ее торопила вперед эта надежда, так внезапно родившаяся в сердце. Диле казалось, что ее уже ждут в мечети. Она подбежала и встала к воротам мусульманского храма. Пришедшие на утренний намаз бабаи искоса глянули на нее и скрылись в дверях. И тут откуда-то сверху полились слова молитвы. Диля подняла голову. Эти волшебные звуки так отчетливо раздавались в утренней тишине, что Диля не могла отвести глаз от неба. Ей казалось, что именно оттуда, а не с минарета, звучал голос. Открыв рот, женщина внимала молитве. И чем выше поднималось в небе солнце, тем ярче блестел месяц на минарете. Почувствовав, что кто-то подошел к ней, не отрывая взгляда от неба, Диля с восхищением произнесла:

– Посмотрите-ка, солнце всходит, и его первые лучи встречает полумесяц мечети! Смотрите, смотрите, как играет свет! Такую красоту я еще никогда не видела. Диля не заметила, сколько времени так и простояла, открыв рот и глядя в небо. Когда она пришла в себя, бабаи уже начали расходиться.

 – Давно смотрю на тебя, что ты здесь стоишь? – спросил ее кто-то. Диля обернулась и увидела перед собой еще довольно нестарого человека:

– Мне хочется здесь жить, хочется работать в мечети. Можно войти? Мне тут дело найдется? Мужчина осмотрел Дилю с ног до головы, оценил ее лохмотья и, глядя на нее сверху вниз, произнес:

– Работа, может, и найдется. Но для житья здесь места нет. Да и вообще, почему ты пришла в такой грязной одежде? Это ведь дом Аллаха, и сюда не являются без омовения и в таком виде. Иди домой, умойся и переоденься: на голову повяжи белый платок, надень длинную юбку. Ну а потом можешь приходить. Но учти, пустить тебя жить в мечети я не могу, здесь нет места.

– Мне хватит и маленького уголка, лишь бы было, куда голову преклонить… – Диля умоляюще посмотрела на муллу.

– Говорю ведь, помойся и приходи. Мусульманка не должна так выглядеть. Что за обноски на тебе? Вместо юбки нацепила какие-то мужские брюки! Иди отсюда, не пугай мечеть своим видом! После таких слов Диле показалось, что ее стукнули по плечам и вогнали в землю – она резко обмякла. Собрав последние силы, сказала:

– Мне некуда больше идти, да и одежды другой нет, мулла-абзый, – проговорила она чуть не плача. Хотела рассказать о себе, о своем положении, но мулла высоко поднял голову, закрыл калитку и ушел в здание мечети.

 Видно, даже не счел нужным говорить с такой оборванкой, даже совета ей не дал. Впрочем, что Диля смогла бы ему сказать? Нет, она не смогла бы объяснить своей ситуации не только мулле, но и собственной матери… В доме Аллаха, наверняка, нет места таким, как она – оскверненным и грешным. Сюда ведь приходят только ухоженные и укутанные в платки женщины. Но, возможно, и у них под одеждой спрятаны свои печали. «Если и я, как они, укутаюсь платком, может, никто не увидит ни моего стыда, ни моего позора. И ни один прохожий не посмотрит на меня брезгливо. Да и мулла-абзый наверняка не стал бы так надменно разговаривать со мной, глядя сверху вниз», – так размышляла Диля, сидя на краю у длинного забора мечети. Но какие бы мысли ее ни одолевали, они так ни к чему и не привели. Хотя остановить их поток было невозможно: «Да, это дом Аллаха. В какой бы одежде я сюда ни пришла, Аллах увидел то, чего не видел мулла – это мои грехи. И здесь мне с ними места нет». После этой особенно болезненной мысли у нее как будто что-то оборвалось внутри, ведь Диля совсем недавно буквально прибежала сюда с огромной надеждой на помощь.

«Почему в мечети, как в русской церкви, нет уголка, где можно было бы хотя бы на три дня найти приют, передохнуть? Почему мулла-абзый не выйдет и не объяснит, что мне делать, как жить дальше? Женщине-мусульманке ничего нельзя. А мужчинемусульманину разве можно жить в пьянстве, в предательстве?! У хорошего мужа жена не осталась бы, как я, на улице в лохмотьях!» – так Диля спорила про себя с муллой, как будто он стоял перед ней. Ей даже захотелось на всю мечеть закричать: «Ответьте мне!» Нет, намаз прочитан, дело сделано. Мулла-абзый, сняв чапан, вышел, сел в хорошую машину и уехал. Сейчас он приедет домой и в свое удовольствие, неторопливо, слегка потея, выпьет чаю. А ей что делать?.. Диля огляделась по сторонам: солнце уже поднялось довольно высоко, на улице появились спешащие по своим делам люди. Диля пошла назад – к церкви. Там хотя бы вода бесплатно течет, и она сможет еще раз вдоволь напиться.

День выдался жаркий. Народ как будто растворился, возле церкви – ни души. Диля прошла мимо своего дома, низко опустив голову – испугалась, что ее может кто-то узнать. Дошла до холма, в котором располагался вход в коллектор. Вокруг него сидели бродяги, вернувшиеся к своему гнезду после праздничной службы. Они угощались продуктами, которые насобирали в течение нескольких дней. Никто не торопился спускаться вниз. Им было хорошо сегодня, ведь они сумели запастись едой на всю неделю. А что еще надо бродягам? Они сыты, свежий тихий ветер овевает их всклокоченные головы, солнце ласково греет окостеневшие за зиму тела. Некоторые из них заснули под деревьями. Диля тоже села в сторонке: ей совсем не хотелось спускаться под землю, ведь так приятно немного понежиться под лучами солнца. Так она незаметно задремала. Видимо, сказалось то, что ночь накануне провела без сна. Неизвестно, как долго она просидела с опущенной головой, но когда кто-то к ней прикоснулся, Диля резко проснулась. Подняла голову и обрадованно вскрикнула:

– Ах, Серый! Где ты был? Куда исчез? – она не смогла скрыть свою радость. Даже обняла его за руку. Они, глядя друг на друга, засмеялись. Диля торопливо достала из кармана ломоть хлеба и подала ему:

– Я была в церкви, и меня там матушка Мария угостила, очень красиво со мной разговаривала. Серый, она там и живет…

 – От хорошей жизни человек в церковь не пойдет: там его последняя надежда.

 – А ты сам-то веришь в Бога?

– Ни в Бога, ни в попа. Но ты ведь сказала, что в церковь тебе идти нельзя. Диля не сказала, что ходила и в мечеть тоже. Почему-то ей стало стыдно, а может, она побоялась задеть свою религию…

 – Без тебя я совсем ничего не могла делать. Украли и наш собранный хлеб. Я так испугалась, когда ты потерялся. Где ты был?

– Диля устремила свои умоляющие глаза на Серого. Он тоже посмотрел на нее:

– Я праздновал Пасху, вот и тебе тоже принес гостинец. Серый поставил перед собой большую сумку, открыл ее – а там чего только нет! Диля опять улыбнулась.

– Сколько богатства! – Внутри сумки было полно разноцветных яиц, сдобной выпечки.

– И сладкая вода есть, – обрадовалась Диля и вытащила бутылку с лимонадом.

– Я чуть не умерла без воды. Вот тот бородатый человек взял меня с собой в церковь, – она указала на одного из бродяг.

– А знаешь, кто это? Он был большим человеком. Вроде профессор. Очень интеллигентный. Диля, оглянувшись, посмотрела на мужчину. Не хотелось верить в то, что услышала.

– Ладно я дворник, убираю улицы, а они, ученые люди, что здесь делают? Он такой здоровяк! – произнесла она.

– Говорят, что мы все равны перед Богом, вот и здесь также. Что ты, что я, что он. Тут разные люди есть, ты не удивляйся. Смотри, какой день хороший: и зиму мы пережили, не замерзли и не умерли – вот этому надо радоваться и продолжать жить дальше, – рассуждал Серый.

– Так не хочется опять спускаться в коллектор. Здесь, наверху, такой чистый воздух, – посетовала Диля.

– Еще рано ночевать на улице, земля холодная. Придется спуститься вниз. Так они и сделали, в коллекторе досыта поели то, что припас в своей сумке Серый, а потом легли спать. Такова жизнь бродяги: если есть еда – он ест, если ее нет – спит и не переживает по поводу того, что надо успеть что-то сделать, куда-то вовремя попасть, быть не хуже других. Вот такая собачья жизнь, в которой свободен от всего. А еще нужно поменьше думать и забыть о прошлом. Но все же свободен лишь в том случае, если сумел забыть о самых близких – детях, родителях.