Громаднее, чем Вселенная

Альбина Альбертовна Батдалова (Нетленки) – копирайтер, журналист. Родилась 24 мая 1985 года в городе Набережные Челны. Окончила Елабужский педагогический университет (ЕФ КФУ) в 2007 году по специальности «учитель русского языка и литературы». Работала в разных изданиях журналистом, долгое время главным редактором журнала для родителей «Дочки-сыночки».

Громаднее, чем Вселенная

Так на этапе проекта называлась книга «Ниточка. Маме». Такой мне виделась материнская любовь – вмещающей в себя всё огромной силой. Но позже осталось только главное: любовь мамы к детям, детей к маме – ниточка, которая не может оборваться. Мне это знакомо на практике: я дважды мама, я сама дочь. А ещё всю жизнь работаю со словом как филолог, редактор, педагог.

Второе заглавие книги – «Маме». Да, прежде всего, моей маме, которой не стало так рано, но ещё и каждой маме. Маме, которая, прикасаясь губами к горяченному лбу, чувствует, какая температура у малыша. Которая ловит в распахнутые объятия карапуза, летящего с горки сандаликами вперед. Которая всегда сомневается, а правильно ли она поступает, а не зря ли она отругала, а тепло ли одела сегодня в сад. Которая тревожится, балует, целует, кормит, наряжает, заплетает косички, смешит, тормошит, утешает, танцует, поет колыбельную, обнимает, закрывает глаза и утыкается носом в макушку.

Маме. С момента первой колонки в городском издании я всегда пишу для мам. И книжку хотелось посвятить этому. 

Две любви

Она приносит мне: крохотный фонарик-брелок, разноцветные резинки для волос и несколько десятикопеечных монет. «Мама, здесь всё, что нужно, смотри. Это фонарик, если тебе будет темно. Это заколки, чтобы быть красивой. А эти деньги – не для того, чтобы тратить. Они намолитвенные».
– Какие, – говорю?

– Намолитвенные. Я их намолитвела, чтобы ты никогда не умерла.

Меня в этот момент накрывает с головой густой смесью из гордости, любви, нежности, умиления… Девочка моя. Славная моя. Верящая. Ещё не верующая, но верящая. Ты понимаешь в жизни, пожалуй, больше моего. Ведь если у человека есть всё, чтобы быть красивой, бороться с тьмой и плюс к тому – намолитвенные деньги, то чего ему бояться?

Моя любовь к старшей – это любовь к Личности, не иначе. Мне с ней не всегда бывает легко. Но всегда интересно. Всегда есть, что поисследовать и над чем задуматься. Это – любовь первая. 

...Требовательный пинок в бок. Младшая проснулась. Глаза – космос. Нано-пальчики, которыми она тянется к моим губам. Как не откусить, а, когда так сладко? Разум отступает, слово «воспитание» не всплыло пока в этих отношениях и долго еще не всплывет. Тут другое. Потопляющее. Очень инстинктивное. Из нутра. Зарыться носом в ароматный комочек, перебирать тонкие волосики на теплой макушке. Дышать ею. Любовь естественная, природная. Не к личности, нет. К продолжению себя. Пока мы неотделимы. Будет еще место сепарации. А пока это – Любовь вторая.

Так вот, по мне материнство – это два вот этих потока. Две любви. Ни в коем случае не два периода одной любви. А две любви в одних отношениях. Они обе есть. Всегда. Потому как и к старшей эта самочная, предельная привязанность есть. Просто она сейчас отступает на второй план, уступает место восхищению. Её удивительной личностью, тем, как свободна её голова от дурного. Тем, как она умеет любить. А когда она сквозь сон морщит носик, тогда снова поднимается то, другое, нутряное чувство.

Так и к младшей со временем проявится совсем иное отношение. Не сегодня, не сейчас. Младенцам не надо, чтобы в них видели личность. Это большая ошибка, как я думаю. Когда вдруг слюнявых крох начинают трактовать как Личность. Тогда появляется всякий бред, вроде скакать по развивашкам, едва дитя начнет держать головку. Казать едва фокусирующему взгляд спиногрызу карточки по системам домана-маниченко. А твоему дитю нужна мама-самка. Зарывающаяся в холку всем лицом. В зубах таскающая. Молочная. Обступающая со всех сторон. Окутывающая. Советская система взращивания младенцев очень много сделала, чтобы сгубить вот то самое – глубинное, телесное чувство. Типа, не носите много, а то «испортите». Будет «ручной ребёнок». Да все дети до определенного возраста должны быть ручными и никак не иначе! Им только и надо – физически ощущать любовь. 
Хотя кого-то клинит иногда именно на этом типе любви. И тогда любовь к личности проявиться не может. Отсюда произрастают печальные стори про «маменькиных сынков» или про дочурку, положившую свою личную жизнь на алтарь материнской любви. 
Грамотно держать и грамотно отпускать – в этом, возможно, и есть большая задача родительства?

Пока они спят

Это совершенно особенная тишина – когда дети спят. Есть энергичная, пустая, звонкая тишина, когда детей нет дома (у бабушки они, или в детсаду), она зовёт что-то делать, куда-то бежать, она огалтело набрасывается на тебя с призывом «Твоё время пришло! Это ТВОЁ время, трать его как хочешь!». Есть тишина ночи, полная шорохов, ворочаний, ворчаний, жужжания телевизора, сонных зевков, скрипящих половиц, «мам, я пить хочу», тикания часов... А есть вот эта – тишина момента, когда дети заснули днем. Уютная, тёплая, домашняя, наполненная и такая осязаемая, такая плотная, что, кажется, – сквозь неё плыть можно. Доплыть до пледа, чашки кофе, книжки и нырнуть. Или нет! Сесть у ноутбука, вслушиваться в это таинство недолгой сладкой паузы и писать колонку. О чём? О том, например, что однажды, доставая варежки из карманов её куртки, чтобы просушить их на батарее, роняешь листок. Секундное замешательство (вроде бы личная территория человека и очевидно, что это – записка) и дальше с родительской уверенностью (а вдруг что-то важное?) раскрываешь сложенную вчетверо бумажку. На ней – пляшущие неуверенные буквы «Андрей, ты мне нравишса».

Ох, какой гейзер эмоций бьёт в эту минуту в тебе. И гордость (пишет-то уже как хорошо, и буквы не зеркалит!), и смех (ничего себе Санта-Барбара, был же другой, вроде, мальчик ещё вчера!), и легкий укол типично «мамской» обиды (как так, почему мне не сказала, не доверилась?), и родительский страх (она такая большая уже, оказывается, она всё старше, всё дальше, а-а-а…), и да – узнавание себя (такая же! такая же! не молчит, не играет, лепит правду в лоб и себя распахивает всем и каждому!).

Ну, давайте признаемся себе, а? Признаемся, что все наши мамско-родительские ошибки, все наши даже тихие истерики, все терзания и перегибы вот отсюда вот, из этой колючей точки «Да она (он) такая (такой) же, как я!». Когда видишь предполагаемое место, об которое подрастающее дитя может набить себе неслабые такие шишки, то заполошно хватаешься за соломинку (матрасик, одеялко, татами, батут) и стелешь, стелешь, стелешь... Вот она подбежала к тебе на детской площадке «Мама, это моя подружка! Я ей зайца подарю!». Хей, стоп! Как это подружка? Вы ж познакомились полторы минут назад! «Доченька, не каждый встречный тебе – друг!». Или вот: «мама, а этого котенка мы возьмем?». Да, милая, и этого, и того, и еще десяточек, и собак всех тоже. И голубей. Призреть сирых и убогих – цель благородная, но…

Ну или записка эта. Дурацкий мир, доченька, придумал дурацкие правила. Я сама сто раз об них ломала ногти, спотыкалась, и ревела в три ручья. Правила простые: жить по Маяковскому «Враспашку – сердце почти что снаружи – себя открываю и солнцу, и луже» нельзя. Нельзя, малышка, да. И всё же – продолжай. Если кто-то нравится – не молчи, если незнакомец – то друг, если кот замёрз – согрей, если голоден – накорми. Будь такой. В конце концов, ты (к счастью или нет) ещё овладеешь всем этим холодным оружием: умением делить на своих и чужих, ироничной усмешкой, навыком лжи во благо, защитной коркой эпизодического равнодушия, фразой «не мои проблемы». Вот этим вот малоприятным арсеналом овладеть придется. А пока – «враспашку». Если тебе так хочется, если тебе пока так умеется. Ведь тебе только шесть. А не тридцать. Везде соломку не подстелешь, и нам, мамам, остается только выдохнуть. И радоваться тому, что пока они дети. Пока они спят…

Сила крестража

Лет, наверное, с 4-5 меня преследовал кошмар – снилось, что мама умерла. Я просыпалась, звала её, она приходила и обещала, что не умрет никогда. Иногда приходил папа – неудивительно, кошмар-то был регулярный, они хоть по очереди должны были высыпаться, как сейчас понимаю.

Спустя тридцать лет кошмар сбылся – мне было почти 34, мама умерла. И вот ведь поразительно – мир не обрушился, земля не уплыла из-под ног, жизнь не остановилась ни на долю секунды. И хотя иногда чуешь, как хныкает в тебе сиротка сироткой, сворачивается калачиком, зябнет, но в целом – мама есть. Настолько четко, каждодневно и ощутимо, что это кажется сумасшествием.

«Да пошли они куда подальше, ляг и выспись лучше», – говорит мне мама, когда с трудом работаю над чем-нибудь, а ночь была бессонной. «Одевайся теплее, доченька, сегодня ночью подморозило», – говорит мне мама, когда вижу узоры инея на окошке. «Это только твоё дело, никто не смеет тебя осуждать», – кивает мама, когда выслушиваю отповедь по поводу своей татуировки на руке. «Да кто он такой вообще, чтобы так моей дочери-красавице отвечать?», – возмущается мама, когда офигеваю от чьей-нибудь наглости.

Знаю все мамины присказки, советы, рекомендации в ответ на любую мою фразу, любое действие, любой мой фортель. У Людмилы Петрановской в книге есть интересное исследование. О том, что дети, потерявшие маму в возрасте младше 6-7 лет, помнят ее отрывочно – только эпизоды или только запах-голос. А ребята постарше не просто помнят маму целостно, но и могут легко ответить на вопрос: «А что бы мама сказала на это?» То есть после семи лет у человека уже есть «внутренняя мама». Как образ и как набор реакций, как пласт психики, который будет поддерживать, ободрять или (что не редкость, к сожалению) – ругать, осуждать.

Это же такое чудо, ребят! Получается, что мы можем натурально отломить кусок себя и положить ребенку в голову в качестве защитного амулета, обладающего сверх энергией.

Помните, как в «Гарри Поттере» были крестражи? Часть души, которая откололась, чтобы до поры до времени прятаться в ком-то или чем-то. Так и каждое наше родительское слово, объятие, то, как мы ворчим, как целуем их, провожая в школу, что говорим им за завтраком и то, как гладим по голове, когда они корпят над рисунком, – всё это становится крестражем. Той частью души, которая откалывается, чтобы остаться в ребенке навсегда. Не знаю, как вас, но меня эта мысль ободряет. Всё не зря! Я не зря! Каждой своей фразой могу дать девчонкам силу, равной которой нет и не будет в мире. Могу и буду – учить дочек бережному к себе отношению, расправленным плечам, смелости суждений, чувству самоценности. Всему тому, что звучит во мне изо дня в день. Звучит, благодаря тебе, мам.