Мария Ватутина. Исправленному не верить

В новейшей российской истории произошла одна фальсификация, в результате которой общество сочло, что поэзия умерла. Пустил ли слух коварный издатель, которому тяжко заниматься мелочёвкой… А может быть, хитрая власть обезопасила себя хотя бы от пророков в своём отечестве – неизвестно. Есть гипотеза, что к этому приложил руку кровожадный запад, которому хорошо, когда нам плохо, поэтому он через агентов влияния постепенно вытеснил глубоко духовную русскую поэзию, заменив её своими западными верлибрами и вообще не пойми чем. Было дело, тут уж против истины не попрёшь. Но с другой-то стороны, запад сохранил нам несколько таких наших поэтов, что мы должны завидовать сами себе. Впрочем, и на родине теперь не расстреливают.

Однако от размножившихся в 90-е и более поздние годы экспериментаторов и бракоделов народ всё-таки разбежался вовсе с криками «умерла, так умерла». По другой версии, измельчали сами поэты, перестали высказывать правду друг другу в кулуарах, жаждать этой правды о своих свежих стихах от собратьев, не говоря уже о том, чтобы самим говорить правду с площадей. Так или иначе, настоящие ценители поэзии, не являющиеся одновременно и сочинителями, а читатели в чистом виде – хорошим словом поминают только образцы творчества в диапазоне от Слова о полку Игореве до Евтушенко. Дальше тишина. Тишина ли?

Тут следует описать потенциального читателя стихов, которого я имею в виду. Это, прежде всего, человек ничего не имеющий против того, чтобы послушать иной раз чтение стихов по радио, телевидению или даже со сцены, услышать стишок в кинофильме, купить книгу поэта, который ему понравился в мельком увиденной подборке. Это человек, который знает, что такое «толстый журнал», знает, как читает Иннокентий Смоктуновский, Михаил Казаков, Сергей Юрский, Светлана Крючкова, а может быть, даже и Качалов, и в молодости ему были знакомы имена хотя бы десятка поэтов-современников. Потенциальный читатель поэзии – это вовсе не любитель поэзии, это любитель смыслов, ведь поэзия – это философский «газ» под давлением. Однажды поэзия уже дала этому человеку взрыв эмоций, называемый катарсисом, и он знает, на что она – поэзия – способна.

Так вот, пока моё поколение подрастало, публике всё время капали на мозги, что поэзия – это прошедшее время, а сейчас производство прекратили. Мы-то есть, а про наш род молятся за упокой бесповоротно.

Некоторые люди уходят с поэтических вечеров ошарашенные, словно увидели привидения: восставшую из гроба настоящую русскую поэзию, сносящую крышу и говорящую с ними о них самих на их языке. И у молодых, особым способом заманиваемых в залы, и у зрелых людей, которые заглянули, потому что бесплатно, вдруг появляются свои любимые авторы среди – о, чудо! – живущих ныне. А если ещё и известные актёры читают современных авторов – люди идут и платно, и занимают весь зал, включая балконы. Но всегда остаётся осадочек особого рода: имён современных поэтов в России не знает никто, я имею в виду масштабно. Ну, потому что считается же, что поэзия умерла… какие тут вам имена?

…Поэзию пытаются возродить искусственным образом, вывозя юных рифмующих изгоев общества в пансионаты и устраивая им там мастер-классы. Писать стихи стимулируют многомиллионными премиями для молодых, кому не исполнилось тридцати пяти лет. Пытались ознакомить народ с молодыми и резкими поэтами в одной (одной – Карл!) телепередаче. Народ безмолвствовал. Форумы молодых писателей дают свои плоды, и – внимание! – молодые поэты пополняют ряды неиздающихся, нечитаемых, неизвестных, словом, ряды призраков.

Бывали случаи, когда молодых писательниц, пишущих стихи, награждали Государственными премиями и даже приглашали в Совет по культуре при Президенте РФ. Ровно двух писательниц. Все остальные за них радовались, но народ имён не запомнил и в магазине не раскупил.

Отдельные поэты в условиях демократии распоясались вовсе и стали собирать огромные залы на собственные стихи, завоёвывать телевидение и интернет, и оставались при этом независимыми от государства. Ровно два поэта. Все узнали их имена. В книжных магазинах раскупили их книги, но народ подумал, что у него, у народа, только два этих поэта и есть. На «живую» не тянет.

Остальные поэты всё это время собирались в пещерах, как ранние христиане, и поддерживали священный огонь поэзии, соображая, как бы обратно стать властителями дум.

На самом деле, в середине девяностых все поэты не вымерли разом, потому что перестройка – не метеорит, а всего лишь конец света. И вот когда наступила тьма, поэты продолжали писать стихи, подрастал молодняк, но старшим было не до них. Они перестали натаскивать, поучать и тыкать носом своих молодых товарищей в их же собственные ляпы. Некоторым успели что-то втолковать, но, в основном, было не до них. Не передана «святая к музыке любовь» по наследству, и, поддавшись общему лозунгу «можно всё», из тех двадцатипятилетних мы получили сейчас пятидесятилетних средних поэтов, которые могут ровно столько, сколько насобирали по дороге. Некоторым дано природой больше. А когда было по-другому? Костяк, он же кулак, из поэтов, которые ещё в сознании, но уже достойны вечности, получился вообще-то достаточно объёмный и могучий.

Дальше – больше. Среди постоянно рождающихся у человечества деток всё время попадаются новые поэты, а вакцины пока не придумали. Из них одни попадают в поле притяжения уже существующего поэтического племени, другие записывают на подкорку законы джунглей, не допускают оценки своего творчества, зато умеют выгрызть себе место под солнцем, их поэтические размеры определяются только лёгким приседанием при чтении и качанием выставленной вперёд ладонью. Для того, чтобы никто не понял, что смысла и связи между словами в их текстах нет, они произносят их быстро и забивают огромным количеством простых слов, хотя что такое образность они знают, иногда пользуются сравнениями. Другие просто покупают залы и читают пошлятину со сцены, но ведь и у Петросяна есть своя аудитория. Речь о том, что все эти люди чувствуют себя поэтами, тянут одеяло на себя, а, в конечном счёте, дурят голову одним и сносят крышу другим. Распространяется (как раз через СМИ и интернет) мнение, благословлённое сверху, что батлы и рэпы пусть будут «нашим всем», раз они так нравятся молодёжи, потому что с этими консервативными средним и старшим поколениями вообще никто не знает что делать.

Те же из молодых, кто примыкает к нашему племени, вполне себе понимают, что тут никого не едят, потому что, поздние ранние христиане, мы собрались, чтобы веру верить, а не чинить друг друга. И, между прочим, всё это никак не похоже на смерть поэзии, а говорит об обратном: все чего-то пишут.

Как же так получилось, что народ не зачитывается поэтическими шедеврами, не знает имён поэтов старшего, но уже постсоветского поколения?

Продвинутые литераторы часто повторяют: классическая стилистика изжила себя, так уже нельзя писать, надо работать с языком и искать новые формы подачи слова. Но дилемма в том, что читатель не хочет новых форм, он хочет, чтобы за душу брало. В противном случае он уходит, приговаривая «умерла – так умерла».

Тогда первые говорят: народ – быдло, они не понимают ничего в работе над словом и развитии языка! Наши теоретики выходят на майдан и присваивают язык, отбирают у людей право на поэзию, потому что считают: язык для простого человека – это то же самое, что ядерная физика, и раз непонятно – не суйся вообще. Хочешь понимать абракадабру – иди читай Барта, Гаспарова, Иванова. (Заметьте, чтобы понять что-то в стихах, которые они считают настоящей поэзией). Так вот и ссорят поэта и читателя.

Читателю – нужен человеческий язык, современный, да, но со смыслами, с волшебством. Но как ни возьмёшь патологического литературоведа, ратующего за научный подход и пописывающего стихи в элитарные журналы, так ему новых форм подавай. Ещё бы! – всю жизнь заниматься разбором стихов на падежи, подсчётом гласных и согласных, сравнивая частоту применения слова «окно» в поэзии Пупкина в 30-е и в 40-е годы – захочешь не только новых форм, но и удавиться.

Кому-то в нашем обществе очень надоели стихи, написанные основными размерами, со смыслами, которые предназначены для людей, умеющих проникнуть в смыслы и оценить гармонию слова. Понадобилось увести поэзию в катакомбы. Но извините, мы и так в катакомбах уже. Пора бы – наоборот-с – идти к народу. Потому что кому нужны наши стихи, если не народу? Самим поэтам? Узкой группе интеллектуалов? Ну, у кого какие цели – у того такие и стихи! Популизм? Нет. Желание недаром прожить свою жизнь и отдать своё творчество как можно большему количеству людей. Не путайте это с погоней за славой. Те, кто гонится за славой, не ждут заслуженного признания и отчаянно не готовы к провалу, просто не примут никакой критики, потому что они «уже гении», это установка. Они покупают рекламные места в метро и вешают баннеры: величайшая книга 21 века. Они покупают себе залы, полки в книжных магазинах, они навязывают себя аудитории с несформированным литературным вкусом, а если не могут, осаждают редакции и требуют публикаций. Если так ведёт себя очень талантливый человек, поверьте, его талант – быстро портящийся продукт. Цель такого таланта не служение, а слава. Но ведь помимо славы есть реальный вес произведений, их значение для культуры. Неотделим талант от личности. Поэты приходят и просят издателей, редакторов журналов, режиссёров: оцените, сравните, поинтересуйтесь, послушайте, почитайте и, если это интересно, передайте стихи людям: через книги, телепередачи, спектакли и т. д.

Либеральное мышление 90-х уводило народ от поэта-рупора, поэта-правдоруба, поэта-пророка, поэта-трибуна, поэта-философа и даже поэта-лирика, которыми либералы от поэзии не в состоянии быть по природе – по причине собственной неспособности взять, завоевать, влюбить в себя незнакомую аудиторию. И речь сейчас не о сатире и юморе, то есть ёрничанье под маской стилизации, хотя иногда весьма талантливом. Поэзия, которой чужды патетика, пафос, глубокие раздумья о судьбах страны, не может предложить серьёзной темы, а если берётся, скажем, тема современной войны или российской власти – это не ориентировано на обычную публику. Это будет некий полурифмованный стих без размера с матом, который безусловно обращён только «к своим».

Поэзию увели к экспериментам с формой, подальше от русской традиционной просодии, выхолащивая по пути все смыслы и гармонию из русского стиха. Темпы, с которыми поэзия теряла своих читателей, прямо пропорциональны захвату литературного поля людьми без поэтического дара. Народ подумал: «ученья идут» и похоронил поэзию, сочтя, что современных хороших авторов нет, а толстые журналы давно закрылись. Не верьте. Пока одни так считают, другие идут на поэтические вечера, которые в большинстве случаев – пока что – бесплатны, и наслаждаются духовной пищей.

Поэзия – это наша культура. Так почему же общество не поддерживает издания поэзии, покупая поэтические сборники, почему не ищет афиши с указанием на поэтические вечера, или предпочитает бесплатно и книгу выпросить, и на концерт попасть? Пригласить на фестиваль в другой город – бесплатно. Издать подборку в журнале – бесплатно. Почитать в школе или в институте – бесплатно. Книгу издать – за счёт поэта. Привезти тираж в другой город – за счёт поэта, а там подарить всем, кто пришёл на вечер. Почему только поэты отдают плоды своего труда народу бесплатно? К нам оттого и литагенты не приходят, потому что мы альтруисты. Если бы поэты, у которых уже есть свой читатель, статус, опыт, премии, не стеснялись спрашивать, сколько им заплатят за выступление, глядишь, менеджеры сообразили бы, что поэзия может быть самым вкусным и самым продаваемым жанром литературы. Кажется, так устроен мир: чем больше мы за что-то платим, тем больше мы это ценим. В конце концов, артисты, художники, музыканты – тоже служители Муз, творцы, но никому не придёт в голову быть в профессии и не получать за это ничего для пропитания.

В конечном итоге, если не поддерживать интерес людей к поэтическому слову, новый человек перестанет воспринимать сложные смыслы, гармонию языка, и всё, что ему потребуется для существования – это фон. Звуковой фон в виде монотонных песенок с коверканными текстами, орущими ток-шоу или пустенькими двухшаговыми фильмиками с любопытными бюджетами, извращенкой-рекламой, нудным ритмизованным говорением под видом поэзии, главное, чтобы гульфик у авторов был на уровне колен. И всё это будет без смысла, без содержания. В моде уже десяток лет гладко бритые лысые мужчины. Скоро в моде будут – гладкие мозги, и главное – «не париться».
Человек перестает понимать, что прочитанное вечером дома стихотворение может осветить его жизнь по-новому, что поэзия умеет оживлять память и опыт читающего, даёт толчок фантазии, дарит новыми идеями, помогает очиститься через слёзы катарсиса, преображает и мысли, и речь, помогает принять важные решения и умягчает нрав.
Задумайтесь, кому выгодно, чтобы этого с вами не случалось? Тому выгодно, кто подобные вещи хочет продавать задорого, как деликатес, а поэты мешают, не дают монополизировать. И так и знайте, все, кто ратует за «гладкие мозги», прежде всего, ратует за свой карман. Всегда так было и сейчас есть. Не потому ли о рэпе и батлах сейчас говорят чаще, чем о стихах наших самых лучших поэтов, что на батлах и рэпе зарабатывают огромные деньги? А я всё думаю, но ведь у нас есть в поэзии голоса и подороже Нетребко. Почему же этого не понимают хотя бы коллеги из других творческих цехов? Может, тоже не в курсе, что поэзия жива?