«КАК БУДТО ЖИТЬ МНЕ ОСТАЛОСЬ – ВЕЧНОСТЬ...»

* * * 

Как будто жить мне осталось – вечность,
И эта вечность скользит по кругу,
Как лист, опавший
В немом пространстве
И падающий мне на руку!

Как будто вечность…
Но Боже правый!
Заворожённый немым паденьем,
Я провожаю свой лист глазами
И продолжаю его круженье!

ПАМЯТИ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ

Светает. Или же цветает.
Святая. Или же цветёт.
Из белой пены воскресая,
Она по берегу идёт.
Она – одна. За нею – вечность,
И золото её кудрей,
Непопранная человечность,
Простившая своих детей.

* * *

Кто-то не дорубил дрова,
Кто-то не дописал строчки,
Кто-то устал жить
И больше не ждёт отсрочки.

Дрова пойдут на растопку,
Слова пойдут на распевку,
И промелькнёт жизнь
Бабочкой-однодневкой.

Я очень люблю грусть,
В ней столько дневного света.
Я так и не соберусь
К морю и в это лето…

Кто-то скажет – устал,
Бросил на полустрочке.
Ах, мамочка, почему
Я не родился «в сорочке»?

ПЕРВОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ

Я сижу, как знак вопроса,
Ногу за ногу задрав,
Весь изогнутый, как поезд
Под откосом среди трав.

Видно, так судьбе угодно,
Чтобы чью-то боль понять,
Нужно мне своей охотой
Свои кости искривлять.

Марк Давыдович прекрасен.
Он сегодня на коне!
Он свою усмешку прячет
В поседевшей бороде!

Искривлять себя подолгу 
Он устал.
    Он прям, как штык!
Он великое искусство
Сочной точности постиг!

Блудословья, блудодумья
Он навеки лютый враг!
Рубит воздух никотинный
Его сухонький кулак!

И Андрей по залу ходит,
Всё пытается шагнуть
Так, чтоб сразу одним шагом
Пол-Европы отмахнуть!

Чуть присев и чуть вразвалку,
Руку за руку сложив,
Он и в меру откровенен,
Также в меру он учтив.

Он Поэт. Поэт от Бога.
Я почти в него влюблён.
И мне кажется, что чем-то
На него похож Вийон.

21 сентября 1991

(Марк Давыдович – имеется в виду Марк Зарецкий. Андрей – вероятнее всего, Андрей Лизунов. В семейном архиве сохранилось его стихотворение, написанное от руки. В те годы было принято приходить на литературные студии, имея при себе 3 экземпляра стихотворения для чтения и обсуждения: для себя, для мастера, для студийцев). 

ДВАДЦАТОМУ, УХОДЯЩЕМУ В ПРОШЛОЕ 

Девятнадцатый только шторы раздвинул,
А двадцатый уже влез, ломая хрусталь
Бронированной пастью!
И машинное масло потекло на ковры,
И пастушки от горя сломали запястья.

Мы теперь расстаёмся с двадцатым, не сетуя.
Но на сердце печаль, а к горлу подкатил ком.
И так хочется, по-детски расплакавшись,
Стоять у причала
И с тоскою смотреть на изъеденный ржавый лом.

Капитан, поседевший в боях,
Не одно получивший ранение,
Будет идти по городу,
Прикрывая багровый шрам.
Будто он – совершивший какое-то преступление,
Или за безнадобностью вышвырнутый на улицу хлам.

Толчеёю людскою подхваченный,
Он упрётся в цветную витрину ларька.
В «амареттово-брендиевый» дождь, с начинкою шоколаденной
И  в блондинку с улыбкой лесного хорька.

Разбегутся глаза от невиданного изобилия,
И Распутин на горлышке подмигнёт старику.
Вдруг увидит он куколку,
Тоненькую, малюсенькую, как русалочку голую на берегу,

И захочется к ней прикоснуться ладонью шершавою
И с бесстыжих витрин унести её прочь.
Защитить, уберечь, чтоб не стала шалавою,
Обогреть, убаюкать, как любимую дочь.

А вокруг – толчея!
Арлекины и карлики!
У одних – ляжки обтянуты. У других – мускулы в виде шаров.
Будто показывают здесь какое-то гофмановское представление,
На которое стекается поглазеть
Публика из соседних дворов.

…Оглушая металлическим скрежетом пристань,
Поднимая обросший водорослями якорь с речного дна,
Броненосец уходит. И блещет на солнце 
Разворачивающаяся корма.

* * * 

Помню, ты сказала: «Всё – от скуки…»
За окном больничным кружат листья.
По тебе затосковали руки.
Жму эспандер. Разминаю кисти.

За спиной – уснувшая палата.
Час затишья, словно перед боем.
Мы теперь – больничные солдаты,
Каждый день себе окопы роем.

На войне как на войне, привычка.
Обживёшься и у чёрта в пасти!
Входит симпатичная сестричка:
– На укольчик не хотите?
– Здрасти!

По тебе затосковали руки,
За окном больничным кружат листья.
Помню, ты сказала: «Всё от скуки…»
Жму эспандер. Разминаю кисти.

* * * 

Озябших рук не отнимай.
В моих руках твои ладони.
Прохладный снег чуть розоват,
Подобно греческой колонне.

Ты любишь сладость этих слов,
Мелодию коринфской глади
И в строгом ритме колоннад
Собор Казанский в Ленинграде.

И я люблю, когда бело,
Когда снежок метёт по тропам.
И оба любим мы одно –
Бродить по розовым сугробам.

Бродить. И думать. И любить.
И прислоняться к спящим липам.
И слушать сучьев странный скрип,
Подобный отдалённым хрипам.

автор: Эдуард Бородов