Карина Ермолаева. «Я на карте ищу свою личную точку зрения...»

* * *

Преподаватель истории любит, когда я держу спину прямо,

И я держу,

Не потому, что хочу, потому, что могу.

Я повторяю цитаты, инициалы, формулы, правила,

Не пережёвывая,

Быстро глотаю их на бегу.

«Вы должны запоминать намертво, молниеносно, мгновенно,

На секунду увидев, не забывать уже никогда»

В мире цифр и букв, безоружный задержанный пленный,

Я уже не сражаюсь, а молча сдаю города.

Я сдаю имена, список связанных с ними событий,

Я сдаю направления, авторский замысел пьес.

Я боюсь закрывать страницу и оставлять укрытие,

Ведь суждения, роли, слова потеряют свой вес,

Если выбросить их необдуманно и без защиты,

В дикий, ожесточённый, желающий жертвы мир,

Если мысли ещё не оформлены, не обжиты,

Они быстро станут шаблонами, истаскавшись до дыр.

Я на карте ищу свою личную точку зрения,

Но никак не могу отгадать, чем закончится бой.

Я держу спину прямо, чтобы не допускать подозрений,

Что весь мир окружающих чисел и звуков – не мой.

* * *

я вдох –

бегут эритроциты,
до сердца добегают –

выдох.

мне бог
вполголоса:
«не цыкай.
все умирают.
делай вывод».

я вдох – он выдох,
вдох –
не можно!

я выдохлась.

неосторожно
я стягиваю кожу,
боже,
я беззащитна!
без – ведь можно?
ведь без лишь легче:
через плечи,
по шее,
к голове –
так легче.

чтоб чувствовать,
чтоб нервный импульс
мне дал сигнал:
где плюс, где минус.

я оголённо-безоружно
провою:
«боже,
ну послушай:
ты весь – душа,
скажи –
мне нужно –
а там, без тела,
правда лучше?»

ЗА ГИПСОКАРТОННЫМ УГЛОМ

Страшно, когда дверь закрыта на две трети, а открыта на треть, и я не могу незаметно выйти в коридор.

Когда рядом два человека на один квадратный метр, а кажется, что нет никого.

Когда душно, и хочется расстегнуть блузку, а на полу обжигающе холодная кафельная плитка.

Самое страшное место не подвал, не подземелье и не заброшенный завод, а коридор. Обыкновенный коридор, который непременно есть в каждом здании и в каждой квартире. Коридор – это место, за которое никто не отвечает. Он ничей, общий, то есть – никому нет до него дела. Но страшнее, что в нём ежедневно бывают десятки и даже тысячи людей, если это офисное здание посреди города, и каждый хладнокровно проходит мимо, не замечая переходного пространства. Важно то, откуда ты вышел и куда идёшь, а коридор – время от кудá до откýда, и на самом деле этого места нет. Никто не задерживается в этом недопространстве, все пытаются хоть куда-то по нему дойти. Если долго стоишь в коридоре, люди перестают тебя замечать. Раньше бы они прошли мимо коридора, а теперь проходят мимо тебя.

Мне тесно, ведь здесь, в коридоре за этим углом, нас двое на один квадратный метр, и это слишком близко.

Пол обжигающе холодный, а мне душно, и от диссонанса бьёт дрожь. Похожую дрожь ещё называют смехом, если только она следует за шуткой. Но ты не шутила, я тоже, а нас здесь всего двое.

Мне душно стоять за углом, когда ты лежишь на обжигающе холодном полу и не чувствуешь, что я стою рядом. Тебе всё равно, что в коридоре так тихо, а ты кричишь так громко. Тебе всё равно, что кто-то может услышать, потому что ты – одна, а мне не всё равно, потому что я за углом, уже слышу, и нас двое.

Кто придумал телефон? Зачем? Теперь новости доходят молниеносно, но одно дело узнать их от живого человека из плоти и крови; его энергия и взгляд смягчают смысл услышанного. В телефоне же слова попадают прямо из диафрагмы говорящего в твой разум через коридор радиоволн, такие грубые и неправильные.

Когда у тебя зазвонил телефон, мне захотелось его разбить, но я была за углом, а по меркам пространства это другое измерение, не важно, что мы находимся в метре друг от друга. В телефоне ты подпускаешь всех на одно и то же расстояние. На расстояние от трубки до уха, что слишком близко, а живой человек, стоящий в метре от тебя, автоматически становится далёким.

Я не хочу, чтобы ты отвечала на звонок, не хочу, не хочу, не-хо-чу!

Душно ещё и оттого, что я бежала, чтобы оказаться рядом с тобой. Дыхание не выравнивается, и я зажимаю себе ладонью рот, чтобы ты не слышала моих судорожных вдохов. Я рядом, но как же я далеко!

Невыносимо знать, что ты плачешь.

Ты плакала, а я стояла рядом и ничем не могла помочь. Мне хотелось лежать рядом, сидеть рядом, стоять рядом. И я медленно сползала спиной по стене, не ощущая острых выступов шершавой стены и царапая кожу. Знаешь, я и сейчас, спустя месяц, не могу заставить себя с тобой увидеться. Как только слышу твой голос и вижу твою фотографию, я снова стою в коридоре, в этой сводящей с ума тишине. Мне говорят, что это глупо, что я сама себя накручиваю, что нет того, чего нельзя пережить. Но можно ли стереть из закоулков памяти всё волнующее, чтобы стало всё равно? Всё равно семантически похоже на «никак». Я не хочу, чтобы мне становилось никак. Мне как, очень даже как!

Если бы там не было так тихо, твой крик не был бы таким громким. Если бы хоть один шорох разбавлял эту монолитную тишину, твой крик не был бы таким режущим. Режущим насмерть, по-живому. Незаметно и я начинаю кричать в унисон с тобой, только бесшумно, звуки бескровны, бестелесны, ведь и меня здесь по сути нет. Для тебя – нет.

Страшно, что ничего нельзя сделать. Страшно, что можно любить до смерти. А после неё? Можно.

Там, откуда ты ушла, а я убежала в поисках тебя, пульсирует музыка, ты её не слышишь, а я слышу и сейчас. Слышу голоса, много голосов, смех, грохот стульев, шорох одежды, запах праздника, кружащий голову. От здесь до там – четырнадцать ступенек вверх, и это до безобразия далеко. Хотя как можно измерить расстояние, если знаешь только количество шагов? И как можно узнать время, если есть лишь холодный пол и шершавые стены? Я впервые замечаю слева перегоревший светильник и два окна на скате крыши, синхронно смотрящих в нашу сторону. Я замечаю всё, до ненужных подробностей. Настолько ненужных, что они засели в моей голове навсегда.

Только я не заметила, что дверь теперь открыта на две трети и закрыта на треть, и, значит, ты знаешь, что я здесь. Ты знаешь, что я здесь!

Наконец-то нас двое.

А вдвоём не так страшно.