ЛИЧНОЕ ДЕЛО

(отрывки из книги «Вещдоки»)
ПОРОСЕНОК 

Дал другу денег. Друг купил четырех вьетнамских вислобрюхих поросят. Позвал к себе на ферму полюбоваться. Действительно, вислобрюхие. Шумные. Прожорливые. 

– Как назвал? – интересуюсь. 
– Искандерчиками, -смеется мерзавец, подтверждая худшие мои подозрения. 
– В честь генерального спонсора. 
– Ты их корми хорошо, – начинаю беспокоиться я, – и сапогом не пинай. Видишь, какие они у тебя умные, интеллигентные, в рифму хрюкают... 
– Жрут как сволочи! – восхищается друг. 
– А ты что хотел? 
– Генетика! Это они от впечатлительности, – понимающе киваю я. 
– Приезжай осенью, резать их будем. – приглашает хозяин.
 – Свинья ты! – возмущаюсь я. 
– Такую красоту и под нож! Её, наоборот, в красную книгу заносить надо, от таких гуманистов, как ты... 
А друг, вполне насладившись моими воплями, успокаивает:
 – Остынь, не трону я их. Они у меня на развод пойдут. От этих пятачков, говорят, потомство большое. Тоже генетика, видимо...

БЕС ПОДРОБНОСТЕЙ
 Один раз – давно – в дождливую осеннюю полночь явился ко мне знакомый с пустой аудио кассетой (60 мин., Fe), воцарился в прихожей и добром попросил: «Классику мне запиши!». Я стою в изысканном дезабелье, переступаю с одной босой ноги на другую и некоторое время тупо смотрю на его могучие демисезонные ботинки. Они величественны и неподвижны. Потом я пытаюсь как-то уточнить заказ (оркестр? ансамбль? фортепиано?) или выпытать ключевое имя (Моцарт? Бах? Корнелюк?).

Однако визитёра с толку не сбить. Он слушает мои неуместные вопросы, упрямо супится и настаивает: «Классику!». Я живо представляю, как я впихиваю на часовую кассету классику. Без подробностей: просто всю. Классика не помещается, классика выпадает с другой стороны. Магнитная пленка рвется от соло неопознанной трубы. Корпус кассеты начинает дымится от удалого крещендо. Но я, словно кочегар, подбрасываю в топку все новые произведения – оперы, симфонии и даже неоконченные пьесы для механического пианино. И вот происходит взрыв. Некогда божественные звуки слипаются в один большой горячий ком. Он растет, поглощая окрестности – меня, моего приятеля, квартиру и нудную казанскую осень. И тут я открываю глаза. Морок пропадает. Гость остается. Он стоит у меня в прихожей и честно ждет. Свежая копоть с его слегка обугленного мокрого плаща капает на свежевымытый пол. Тогда я понимаю, что у меня есть лишь один шанс предотвратить катастрофу и, тяжело вздохнув, спрашиваю гостя о его исполнительских приоритетах. Он молча окидывает меня долгим мстительным взглядом, поворачивается и уходит навсегда.

ГРОССМЕЙСТЕР

 Самую блестящую шахматную партию я сыграл против своего невыносимого друга Ромки. Я поставил мат в противостоянии с очень сильным противником. То есть выиграл вдвойне. 

Помню белый пляж и черный летний вечер. По пляжу носились оголтелые клетчатые бабочки. Я насчитал шестьдесят четыре и сбился. «Ходи», – напомнил Ромка, и я пошел. «Блестящий ход», – одобрил мой двуличный друг и съел коня. «Ужо тебе!» – сказал я и начал рыть другу яму. Пока я уходил в траншею по самый черенок, Ромка не оставлял меня своими заботливыми рекомендациями. «Вот здесь укучь и накидай листвы», – донесся участливый голос сверху, – тогда совсем незаметно будет». Я тщательно укучил и попытался выбраться из ямы самостоятельно. «Давай помогу!» – отозвался мой благородный друг и протянул руку помощи. Это мне стоило второй ладьи и слона. Я схватился за белобрысую гриву последнего ахалтекинца, воинственно заржал и поскакал ставить шах в семь ходов. Пока хитроумная петля неотвратимо затягивалась на шее вражеской пешки, Ромка с неподдельной тревогой наблюдал за моей беспроигрышной комбинацией. «А ты, оказывается, изучал испанскую партию!» – с уважением поцокал он языком и на всякий случай рокировался. «Си», – подтвердил я и отдал ферзя. «Гамбит!» – восхитился впечатлительный друг и оглядел моего одинокого белого короля с неподдельным трепетом. После чего, сказав «надо освежиться перед эндшпилем!», осторожно нырнул. «Двинь за меня мою ладью на клетку влево!» – сквозь плеск струй из темноты просочился теплый баритон. «Чтоб ты утонул!» – дружелюбно отозвался я и поставил себе мат.

ТАКСИ-РОК

 Таксисты – народ отзывчивый и проникновенный. Жаль, пассажиры не всегда достойны этих внутренних красот. 

Еду недавно вечером с дачи друга. А дача аккурат возле морга располагается. Сажусь в машину с отчетливой зубной болью и соответствующим выражением на лице. Водитель выдерживает мое гробовое молчание два квартала, потом понимающе вздыхает: «Я тут, недавно, тоже приятеля схоронил... И тещу.» Внутренне улыбаясь этому «тоже» мычу ему что-то сочувственное. Едем дальше. «А перед этим у кореша мать умерла...»– продолжает наводить мосты таксист. «Все там будем», – отвечаю находчиво. Но, видимо, без ожидаемой дрожи в голосе. Собеседнику кажется, что я недостаточно проникся его горем, чтобы забыть свое. Поэтому ближе к концу путешествия, перебрав все летальные случаи, он бьет наверняка: «Вчера любовница бросила, сука...» «Дай ей бог здоровья!» – не выдерживаю я, выходя из такси. Честное слово, даже зуб прошел.

МЕБЕЛЬ 

Сборка подаренной друзьями детской кроватки у нас с моим товарищем, кандидатом философских наук, долгое время вызывала к жизни какой-то тетраэдр – и постичь этот феномен было совершенно невозможно. Только принять, как дождь. Древнее заклятие «Именем Лобачевского!» не помогало. Только с пятой попытки было найдено слово, создающее вожделенную геометрическую форму. В словаре Даля я его, честно говоря, не встречал. Да и детям открою его сакральный смысл как можно позже. Рано им еще отечественную мебель собирать!
УЛИЦА БЕЛИНСКОГО 
Мне нестерпимо хочется есть, пить, спать и разговаривать о литературе, то есть ничего не делать и в то же время чувствовать себя порядочным человеком. Из письма А.П. Чехова А.С. Суворину

ЗАНИМАТЕЛЬНОЕ ТОЛСТОВЕДЕНИЕ

 Давненько не бывал я в Курской губернии. Да и как-то повода не было. А тут прямо-таки потянуло. Интересно, действительно ли была в селе Тазове одна церковь (если село – то должна была быть). Выяснить бы ее, несомненно, драматичную судьбу. Вру – судьбу конкретной ее стены, даже фрагмента стены. 

Как известно, Священный Синод к рабу Божьему Толстому оказался терпелив, но непреклонен. В 1901 году запас его милосердия к отщепенцу иссяк окончательно, отчего отпавший от паствы Лев и умер спустя 9 лет. Судя по всему, уже во второй раз.

БОЛЬШАЯ ПОЛИТИКА 

«Франсуа Олланд наверняка говорит что-то важное, но, к сожалению, по-французски», – сообщила ведущая телеканала «Дождь», обнаружив отсутствие синхрона в сюжете. «Парблю! – думал тем временем Олланд, – меня же никто не понимает!»
ОБЫКНОВЕННОЕ ЧУДО

 Не так давно в Германии вручили награду советскому офицеру. Подполковник космических войск Станислав Петров никогда не состоял на службе бундесвера и не оказывал никаких услуг немецкой разведке. Он просто спас мир, в котором в числе прочих государств существует Германия. При этом Петров не был уроженцем планеты Криптон, не сажал горящий самолет с пассажирами, не провожал на зимовку стерхов и не принимал роды в падающем лифте. Четверть века назад он просто не поверил компьютеру. 

В ночь на 26 сентября 1983 года подполковник Петров заступил оперативным дежурным командного пункта «Серпухов-15» – одного из главных центров управления ядерным щитом советской империи. Когда новейшая космическая система раннего предупреждения дала сигнал о запуске ракет с территории США, дежурный, проанализировав ситуацию, пришел к выводу, что компьютер ошибся. 

Не известно, успел ли Петров осознать всю степень ответственности за принимаемое решение, когда извещал руководство страны, что сигнал о войне есть, а самой войны – нет. На самом пике противостояния военных блоков. На излете правления кремлевских старцев. В самом разгаре великодержавной паранойи (менее месяца назад СССР сбил пассажирский «боинг» из Южной Кореи и как раз ждал «асимметричной» благодарности). Известно, что в эту ночь беспечное человечество в очередной раз висело на волоске. И служебные обязанности С. Е. Петрова, и политическая ситуация, и профессиональный долг предполагали автоматическую реакцию на смертельную угрозу. А человеческий фактор – не предполагали. В критической ситуации Петров сохранил способность думать  критически. И не побоялся проявить самостоятельность того самого мышления, от которого в нашей армии отучают быстро и профессионально. Петров взял ответственность на себя. Он не мог знать, что причиной сбоя многократно протестированной аппаратуры послужила засветка датчиков спутника отраженным светом. Новейшее, сверхсекретное, многомиллиардное оборудование среагировало на солнечный зайчик. Возможно, грядущих исследователей безжизненной планеты между Марсом и Венерой повеселил бы этот казус.

 К чему нам сегодня вспоминать почти голливудский триллер тридцатилетней давности? С того времени мир неоднократно менялся. Система раннего оповещения успешно усовершенствована. Как раз к окончанию холодной войны. Противостояние с Пентагоном, пережив перезагрузку, перешло в дипломатическое русло. Россия, бросая братские республики, обновила имидж, но сохранила репутацию. Прежним осталось в ней и соотношение расходов на ВПК (18,8% к 2014 г.) с расходами на образование (3,4%). Первое – это безумно дорогая система безопасности, принимающая лучи солнца за американские ракеты. Второе – это возможность воспитать и научить самостоятельно думать поколение молодых специалистов. Способное принимать единственно верное решение во внештатной ситуации. Чтобы это не было чудом. А пока что Станислав Петров едет за наградой в Германию. Немцы почему-то ценят чудо выше, чем мы. 

 
ПЛАЧ

 Ушел в прошлое мой любимый казанский бренд. Он был воистину трогательнее Чеховского рынка и Красной Позиции. Прощай, веселая улица Задне-Хади Такташа! Память о тебе останется, чего не скажешь, увы, о безвестном чиновном софокле, придумавшем твое название.

QUOD ERAT DEMONSTRADUM
 В ответ на главный вопрос современного литературоведения «Европа мы или Азия?» студенты, все как один считающие себя европейцами, дружно прижали меня к стене. Стена оказалась холодной. Пришлось идти ва-банк. «Мы же все налогоплательщики!» – с сомнением сказал я. Студенты скептически хмыкнули. «Мы же содержим нашу богоизбранную  власть и вправе требовать от нее ответа?» Студенты насторожились. «Мы же – по Конституции – можем уволить наемных менеджеров? Начиная с Президента, м?» – размечтался я. Повисла изумительная тишина. После чего прозвучал глас народа: «Это того... вряд ли».

ЭЛЕКТОРАТ

 Дискутировали намедни со студентами о пропаганде и информации (это им, провокаторам, надоело слушать мои всхлипы по поводу древнерусских рукописей и зловещей роли печатного станка). Говорили про их принципиально разную природу и цели. Пропаганда, говорю, не обязательно врет вам. Она просто лишает вас права и даже желания выбора. Пропаганда маркирует мир, делает его понятным: вот враги, вот друзья. Вот Обама, вот Эбола. Вот патриоты, а вот, прости господи, жидобендеровцы. Вот спасители, вот выродки. А на деле это даже не наоборот, это вообще не так. Но нам хочется, чтобы просто и удобно. Чтобы сказка. Взрослый человек, говорю, в Деда Мороза не верит, но использует его, чтобы устроить детям праздник. Дед Мороз здесь – инструмент манипуляции (тут уже Остапа со свистом несло мимо стульев). Пропаганда использует наше подсознательное, детское желание остаться в гостях у сказки на всю жизнь – как в коконе, как в материнской утробе. И не перерезать пуповину. Никогда. Взрослый человек стремится сам делать выводы и выбирать – от цвета рубашки до «цвета» президента (сиреневый Путин погрозил пальцем и вылетел в окно). Выбор – это принятие ответственности. Потому выбор – дискомфортный, болезненный, даже стрессовый процесс. Но для свободной личности – жизненно необходимый. 

Делаю самодовольную паузу и совершенно зря. Камчатка (симпатичная такая камчаточка с умными глазами) тут же бьет с двух стволов: – Ой, вы это сейчас так хорошо сказали! У меня совершенно пропало желание выбора!

ПАСМУРНЫЙ КОНТРОЛЬ
 Что в заграничных поездках прекрасней всего? Правильно, возвращения. Долгожданные камбэки и трепет в ожидании неминуемой встречи. О этот пронзительный испытующий взгляд ревнивой Родины в Шереметьевском аэропорту: где? С кем? Когда? В глаза смотри! А ты, как всегда, к допросу не готов. Ты еще выдыхаешь Атлантику, ты еще легкомысленно улыбаешься. Ведь в Штатах улыбка – это норма, а угрюмая сосредоточенность в общественном месте – знак бедствия, неблагополучия. Так что там кип смайл, хоть тресни. А то, не дай бог, еще помощь предложат. Вот можно ли в нормальном обществе на улице радостно приветствовать прохожего – без всякой цели? Просто потому, что он есть и ты его убивать не собираешься, по крайней мере, сейчас? Не по-взрослому всё это, несерьезно как-то. Дикари, да и только! 

Привыкал ты к этому варварству долго. С мучительным преодолением чего-то главного в себе. Чего-то древнего, базисного. Наконец, ты летишь обратно, улыбкой этой дурной светишь по инерции, но пока никто на тебя косо не смотрит, пальцем у виска не крутит. Хотя уже объявили посадку, и некоторые попутчики привычно скучнеют лицами, стягивают губы, сжимают челюсти. И вот он, родимый Пасмурный Контроль. Вот они, серые немигающие очи Родины твоей. Красивые. Строгие. Замужние. Родине лет тридцать, она устала – от шумных и болтливых россиян, от бестолковых гастарбайтеров, хронического беспорядка и безнадежно чужих проблем. А больше всего – от этих возмутительных улыбок – широких, открытых, неправильных. Что за бардак при прохождении Контроля? Если тебе хорошо, храни свою радость в себе. А то прямо тут и проверим источник радости на предмет его соответствия уголовному кодексу. 

Ты всё это знал. Но опять забыл подготовиться, двоечник. Родина смотрит в тебя долго, сканирует душу, сверяет фото с оригиналом. Степень сходства ее совершенно не устраивает. – Что-то не так? – спрашиваешь ты, не переставая приветливо скалиться.

 – Лицо. – Отвечает Родина ледяным голосом завуча. – Лицо сделайте нормальное. Только потом, спустя час после прохождения этой чудесной процедуры, ты снова обретаешь дар улыбки. Но губы растягиваешь уже аккуратно, сдержанно, чуть озираясь. Чтобы никого не дразнить и не расстраивать. Чтобы ни у кого не возникало желания проверить твои документы или прочее содержимое. Не расслабляйся, ты не в гостях. Ты дома, напрягись!

 Здесь твоя улыбка встречным соотечественником трактуется просто – до однозначности. Вот идет человек, никого не трогает, а ты ему опрометчиво улыбаешься. Что это значит? Либо ты его помнишь, а он тебя нет. Либо у него расстёгнута ширинка, а ты этому и рад. Либо ты удачно выпил и ни за что не скажешь ему, где именно. В любом случае, встречный в дураках, правильно? Теперь подумай, зачем тебе его, встречного, таким образом приветствовать? Иди себе со скоростью потока, не теряя сходства с фотокарточкой, и не смотри в глаза больше секунды – как учили во дворе. Как и положено ответственному гражданину серьезной страны, находящейся в кольце бессмысленных дикарей.

РЕЦИДИВИСТ

 В московском метро пьяный мужик упал на рельсы прямо перед поездом. Думаю, бестселлер Льва нашего Николаевича здесь ни при чем: чтобы рухнуть с перрона в измененном состоянии сознания, перечитывать «Анну Каренину» как раз не стоит. А то можно, чего доброго, наоборот, задуматься и захотеть жить. Потому сотни моих соотечественников ежегодно делают сальто мортале без единой мысли о Толстом. Без единой мысли вообще.

 Ход нашей истории предсказать не трудно. Всё нам, экспертам, не ново. Всё нам, матерым, видать. И экстренное торможение поезда. И ругань пассажиров, падающих друг на друга. И бледного машиниста, за долю секунды понявшего: поздно. И истерический женский крик по громкой связи «полиция!» – ибо доктор явно уже не поможет. И угрюмых людей в форме, пытающихся определить местоположение тела под составом с помощью идиотской фразы «мужик, ты где?». Ничего, ничего не мог ответить мужик полицейским. И не потому, что затруднялся с ответом. Или имел в виду всю структуру правоохранительных органов. Просто он уже находился там, где задают совсем другие вопросы.

 Примерно так, по-булгаковски, можно было бы закончить эту душераздирающую историю в стиле «помни о колесах!». Если бы в этот миг из-под вагона не раздался – о, нет, даже не стон, а вполне осмысленный мат. Радостные с перепугу менты находят источник звука и через секунду уже втаскивают тело внутрь вагона. Не-а, не по частям, а вполне себе целиком. Оно, тело, нетрезво в той идеальной степени, которая у нас в России нейтрализует любое общественное осуждение. Практически, Дзен. Пассажиры вагона молча созерцают чудо божье. Тем временем чудо, осознав себя в эпицентре внимания (иначе не скажешь), начинает делиться впечатлениями. И вскоре переходит к практической части, а именно: как правильно лежать под движущимся составом. Раскрывает секреты мастерства. На робкий уточняющий вопрос притихшей аудитории герой дня охотно поясняет, что под колесами в метро он уже не в первый раз. А во второй. Можно сказать, профессионал в своем деле. 

Finita la tragicomedia. Бессмертного алкаша уводят в участок. Движение на Серпуховско-Тимирязевской линии московского метро благополучно восстанавливается. Занавес. Овации. 

…А робкие западные обыватели тем временем уныло штудируют Толстого и пытаются ответить на проклятый нерусский вопрос: как? Как этот народ пьет как сволочь и не погибает? Что вам сказать, глупые? Скучно вы живете, ребята! Без огонька… 

фото из открытых источников