Лидия Григорьева. За три рубля каракулевой славы

СОН О КАЗАНИ

Вдруг опознать себя на остановке –
во сне –
       в полузабытой обстановке:
осенний дождь, 
       колючий, как щетина...
Я вспомнила себя –
       не ощутила!
Я вспомнила:
       здесь жизнь моя жила!
И временами так неспешно шла,
на вузовский учебник налегая,
как будто предстояла жизнь другая,
как будто я жила взаймы и впрок.
Всё быстро миновало –
       вышел срок.
Какая-то банальная история... 
Мне скоро выходить –
       Обсерватория.
Мне замуж выходить –
       детей рожать!
Схватила сон в охапку –
       и бежать...

* * *

                          Брат мой, кедр, сестра моя, трава...
                                                     Равиль Бухараев

Олень – мой брат. Сестра моя – сова.
Я их люблю по старшинству родства,
Поэтому люблю и потому,
По серебру, по злату, по уму.

И я скажу, нисколько не чинясь:
Мне родственник и чир, и скользкий язь.
Зачислю в родословную свою
Тюленью или нерпичью семью.

Я выросла меж небом и водой.
Медведь полярный или морж седой – 
Теперь признаюсь, правды не тая,
И прадеды мои и дедовья.

Под птичий клёкот – дальний перелёт – 
На льдину сел полярный самолёт.
Отец смеётся и глядит орлом.
Так и живу – под небом и крылом.

ХОЛОСТОЙ

Если этот туман не пропитан ядом,

то почему голова болит?

Город, где хочется ругаться матом,

где свет не светит и не горит.

Если идти по снежной аллее,

по улице имени подлеца,

станешь упрямее или злее

от самой маковки – до конца...

Если дойдёшь до дверной коробки,

то не рычи, не стучи и не вой.

Видимо, ты человек не робкий,

и на поверку – свой.

Если ты искрою Божьей отмечен,

то, в мощную дверь вставляя ключи,

вспомни, что молод, не искалечен –

и не кричи, не кричи...

От постсоветского и простого

гиперпространства – куда уйдёшь?

Даже от выстрела холостого

аж до нутра пробирает дрожь.

Словом нечистым, гляди, не поранься,

горло своё – не калечь...

Лучше врубиться в судьбу пораньше

или пораньше лечь.

ЛЮБОВНЫЙ ШОК

Любовь моя, во мгле полураспада

хрустящая, как плитка шоколада

в холодной металлической фольге:

симфония или картина Ге.

Склонившись над твоим атласным лоном,

в одном с тобой ряду коллекционном

хочу стоять на полке и в шкафу –

с Ли Бо в соседстве, либо же – с Ду Фу.

За три рубля каракулевой славы

хочу вписать в тебя столбцы и главы,

одеть тебя в алмазы и меха –

богатого и знатного стиха.

Любовь моя, скажу тебе короче:

зачем тебе снега твои и ночи?

Лежит коллекционное тавро

на пажитях, тем паче на Миро.

Чугунную чернильницу литую

в небесном консулате залитую,

чтобы в письме твоей просить руки.

У Тютчева об этом ни строки...

Любовный шок – шалфей и медуница:

цветочная пыльца, как пыль, курится,

как шлейф летит, как белая фата,

как лёгкий звук из моцартова рта.

ЛЕСНОЙ ЦАРЬ
 

                                    В. Месяцу

 
Заблудившийся в дальней роще,
Закручинившийся притом,
Все же вышел – чего же проще –
К людям, воздух хватая ртом.
 
Там, в лесу, хорошо и просто,
По размеру вполне нора...
На душе наросла короста
Или, может быть, даже кора.
 
Ошалело смотрел он – все ли
Были рады ему сейчас?
Извивалась густая зелень,
По следам его волочась.
 
Винограда свисали кисти,
И плоды тяжелили шаг,
Шелестели цветы и листья
И в глаголах, и в падежах.
 
Словно ширму убрал – отринул
Пади, топи, глубокий яр...
Он себя из природы вынул,
В городской водворив футляр.
 
Нелегко теперь воротиться
в бор, где зелень и зной царят,
где лесная его царица
нарожала б ему царят.
 
В этом городе, в каталажке,
Нет ни нежности, ни любви.
А по коже бегут мурашки,
Короеды и муравьи.