Мишарские рассказы

Ружье

Свояченица. В сенях царил полумрак. Лишь косые лучи солнца в щели старых досок пробивались внутрь, располосовывая плотную темноту каплями света. Запах подвешенных под притолокой душицы и лекарственных трав нежно защекотал ноздри. Раздвинув прошлогодние березовые веники, он начал шарить в углу — там должна была висеть его двустволка. И, когда ладонь коснулась, наконец, ее холодного ствола, по всему телу разлилось мучительное блаженство.

Жена. Как давно он не брал в руки ружье! Он даже почти забыл о его существовании. Как странно... ведь когда-то он считался хорошим охотником.

Свояченица. Наконец перепачканный паутиной и обсыпанный сухой травой, он выбрался на свет и направился к скамейке возле ворот.

Муж. Осень наступила.

Свояченица. И, будто подтверждая эту мысль, под ним жалобно заскрипела скамейка. В пожелтевшем лесу, громадой нависшем прямо над ним, царила манящая тишина.

Жена. Неожиданно лес словно вытолкнул из себя молодую женщину с коромыслом на плечах. Он улыбнулся, узнав в ней свояченицу.

Муж. Полоскала белье. Уже третий раз за этот день. Белья набралось слишком много...

Жена. Увидев его, женщина тоже улыбнулась.

Свояченица. На охоту что ли собрался?

Муж. Да вот, думаю, не попадется ли мне какая-нибудь райская птичка... Смутившись, он замолк. Давненько я не брал в руки ружье...

 Свояченица. Эх, уж если и тебе не попадется такая птичка...

Жена. Он чистил ружье и поглядывал на свояченицу, развешивающую белье на протянутой через весь двор веревке. Ее упругая грудь под мокрым платьем, открытые крепкие плечи, гладкие ноги, белеющие из-под задранного подола, приковывали к себе его взгляд.

Муж. Свояченица жила в городе. Там и замуж вышла. Они, кажется, присылали приглашение на свадьбу, но поехать как-то не получилось. Он вообще не общался с родственниками жены. Вернее, это они не считали его ровней. Ее отец так и не смог смириться с тем, что дочь вышла за простого лесника. Старик ни разу не подал зятю руки. Вначале его дочь надеялась, что с возрастом отец станет мягче, но, увы, лед так и не растаял. Старик оказался на редкость упрямым.

Однако зять не очень-то и переживал по этому поводу. И они вдвоем жили-поживали себе в лесу. Казалось, они даже были счастливы...

Жена. Но Бог не дал им детей...

Муж. А свояченица с мужем развелась.

Свояченица. Пьет хуже извозчика…

Муж. . Он как-то случайно краем уха слышал, как та говорила сестре.

Жена. Сестренка жены — приветливая и жизнерадостная...

Свояченица. Теперь вот приехала к ним постирать накопившееся белье, убраться в доме, да и вообще помочь, где надо.

Жена. Интересно, как это ее отец отпустил?

Муж. А может, она и не стала ему говорить?

Свояченица. Прислонив ружье к забору, он пошел к дому. Желто-красное покрывало из листьев мягко, с нежным шорохом прогибалось под ногами.

Муж. Стараясь не скрипеть, он осторожно прошел в глубину комнаты, к кровати, отгороженной занавеской. Выскобленные и отмытые половицы понемногу возвращали себе свой природный желтый цвет.

Жена. Приоткрыв полог, он присел на табурет возле кровати.

Муж. Как ты?

Жена. Вопрос был задан механически и не требовал ответа.

Муж. И он уже в который раз рассердился на себя за то, что снова произнес эти два слова, потерявшие от многократного повторения всякий смысл.  Сегодня день такой ясный... Листья осыпаются...

Жена. Что-то я мерзну. Обессилела совсем. Во рту сухо.

Муж. Мужчина взял со стула чашку и дал жене глотнуть холодного чая. Какой-то пузырек с лекарством, задетый им невзначай, со стуком упал на пол и покатился к двери.

Жена. Какой ты неловкий....

Муж. На днях должна ожеребиться соловая кобыла.

Жена. У меня внутри будто что-то оборвалось... Говорят, в Казани есть доктор по фамилии Минкаев, и он из Кукмора может предотвратить землетрясение под Черным морем. Показаться бы ему...

Муж. Хотел сегодня на охоту сходить. Вдруг какая дичь попадется...

Жена. Кто же повезет меня к нему?

Муж. Окрепни немного, и поедем. А может, я его сюда привезу...

Жена. Где Алмакай?

Муж. Белье развешивает...

Жена. Она так похорошела в городе... И работает от души. Она хотела остаться еще на три-четыре дня, но я отговорила, работа у нас никогда не кончится, не стоит ей задерживаться... Если отец узнает...

Муж глазами пробежался по чистой и светлой комнате.

Свояченица. Здесь даже воздух стал другим и лекарствами теперь не так сильно пахнет. Хотя... от этого запаха так быстро не избавишься, ведь стены впитывали его десяток лет.

Муж. Раз она хочет здесь пожить, пусть остается... Зачем гнать ее?

Жена. Не повезло ей, бедняге, с мужем... И сюда она приехала, не спросившись у отца.

Муж. Ну, тогда пусть уезжает...

Жена. Надоела я тебе... И говорить со мной толком не хочешь...

Муж. Так давно не брал в руки ружье... Даже забыл про него. А сегодня вытащил из чулана.

Жена. Говорят, если положишь фотографию этого доктора на живот, болезнь как рукой снимет. Алмакай рассказала, что у жены Шавали-Медведя исчезла седина после того, как она одну ночь поспала с фотографией на подушке. Сходил бы ты в деревню да принес эту фотографию?..

Муж. Завтра схожу. Сегодня я в лес собрался. Может, тебе суп из дичи на пользу пойдет...

Жена. Нет уж, умру я, наверно... Смотри, только не вздумай жениться, пока сороковины не пройдут...

Муж. Не болтай ерунду! Глядишь, скоро бегать будешь.

Жена. Спасибо Алмакай, одних только лекарств вон сколько навезла...

Муж. Корове сена надо дать. Скоро доиться перестанет, всего два месяца осталось до отела.

Все. Вот и осень пришла.

Муж. Но в душе почему-то не было грусти, только сердце словно не на месте. Наверное, это потому, что он собрался на охоту. Свояченицы во дворе не было. Закинув ружье на плечо, он зашагал к лесу. И тут услышал за спиной насмешливый голос.

Свояченица. Без райской птички не возвращайся, зятек!

Муж. Мужчина обернулся и улыбнулся, потом, словно засмущавшись, направился к лесу. Уже возле самой опушки он вдруг услышал какие-то невнятные звуки и взглянул в небо. Там, в далекой синеве, стая птиц, выстроившись цепью, улетала куда-то далеко, в неведомые ему края.

Армянская Сююмбике

Водитель. Я еще раз обошел вокруг груженного зерном Камаза, попинал колеса. Вроде бы все нормально. Машина – зверь. Груз надежно укрыт брезентом – не то что на Кавказ, хоть на Памир езжай.

Юсуф. Как дела, сынок?..

Водитель. Я молча кивнул головой в знак приветствия.

Юсуф. Вижу, в дальний путь собрался. Кхе-хе... К армянам да?..

Водитель. Чего надо?

Юсуф. Да ничего особенного. Кхе-хе... Ты там наверняка нашу Сююмбике увидишь, а мы тут со старухой письмо ей написали. Может, передашь?

Водитель. Отчего же не передать? Письмо к дочери – это не ахти какой груз. Конечно, передам, лично в руки ей передам.

Юсуф. Мы ей уже дважды письма посылали через местных армян... Не знаю... То ли они не передали, то ли... В общем, ответа нет и нет...

Водитель. Я же сказал: передам лично в руки. И ответ привезу.

Юсуф. Вот спасибо, рахмат. Говорят, армяне живут богато. Ты уж, наверное, насмотришься на них... А от зятька до сих пор ни слуху ни духу... Дни стоят ясные, погожие, а мне дом надо достроить. Ты уж намекни им на это, язык у тебя хорошо подвешен по-русски...

Водитель. Нашел богатеев, дядя Юсуф. Богатые не выписывают себе зерно за тысячи километров от дома.

Отец. Не скажи. Отчего же им хлебца не привезти за счет нашего колхоза? Тем более, наш татарин же и повезет, а армянина рядом с собой посадит, как начальника какого...

Водитель. Ты подумай, ведь верно рассуждает, не пропил еще, видно, мозги до конца.

Рафик. Из села мы выехали на трех «КамАЗах».

Водитель. Я впереди, как более опытный: все-таки у меня за спиной армейский опыт. Рафик сел в мою машину и по-хозяйски устроился в кабине.

Рафик. Какой-то подозрительный шорох в кабине.

Водитель. Оказалось, мышка! Маленькая, с пол-ладошки. Видимо, попала в машину вместе с зерном и каким-то образом перебралась в кабину.

Рафик. Сейчас мы ее поймаем и прихлопнем.

Водитель. Не тронь. Все-таки она моя землячка, наша, деревенская!

Рафик. Ну, ты даешь! Землячку нашел...

Отец. Каждому дорога своя, родимая земля. Но почему же люди покидают этот райский уголок и обрекают себя на скитание на чужбине?

Водитель. Уже лет десять работали в нашем ауле шабашники-армяне. Кто-то из них уезжал, кто-то приезжал, но их бригадир, по имени Рафик. почти не отлучался из нашей деревни, став почти односельчанином. Спину не гнул, даже галстук носил на манер начальства. Гостей из райцентра или Казани встречал шашлыками, приготовленными лично Рафиком.

Рафик. Армянский шашлык из татарской овцы получается особенно вкусным.

Водитель. Не знаю, не пробовал.

Водитель. Мы знали, что сельские девчата давно заглядываются на южных гостей. По правде говоря, не на нас же, деревенских пентюхов, им заглядываться.

Рафик. Армяне ходят прямо, гордо, подбородок – вперед, а нос...

Водитель. А девки – они для того и девки, чтобы делать ложные выводы методом сравнения.

Рафик.  Деревенские злились за это на армян.

Водитель. У меня руки в кулаки сжимались. Да что толку?

Рафик. Кого запугаешь этими кулаками, да еще спрятанными в карман?

Отец. Однажды Юсуфа позвал к себе в контору сам председатель колхоза.

Пред. Как живешь-можешь, дядя Юсуф? Что-то не видно тебя, уж не заболел ли случаем?

Отец. Да нет... Старуха малость хворает...

Водитель. На столе появилась водка, остатки знаменитого «рафиковского» шашлыка.

Отец. Выпили, закусили, выпили...

Пред. Избенка-то у тебя обветшала, дядя Юсуф. Ну, ничего. В колхоз поступило пять финских домиков. Хочешь, один из них тебе выделю? Живите на здоровье, радуйтесь...

Отец. Задубевший от алкоголя язык не поворачивался, и бедный Юсуф лишь послушно кивал.

Пред. Есть только одно обстоятельство, дядя Юсуф. Дело в том, что Арсен, племянник Рафика, смертельно влюблен в твою дочь. Ну, прямо Меджнун!.. Не ест, можно сказать, что не спит. Кожа да кости только остались… Разве такие – извини, Арсен! – дохляки нужны моему колхозу?!

Водитель. Армянам не отказать во вкусе. Сююмбике – дочь пастуха Юсуфа. Самая красивая, веселая девушка аула не позволяла провожать себя ни местным парням, ни жгучим залетным армянам.

Рафик. Огонь девка.

Водитель. Я тоже был влюблен в нее, но с ней смотрелся  балда  балдой, не умевшим и два слова связать.

Пред. Выйдет за него дочь, а мы тебе хорошее приданое – новый дом выделим.

Отец. Выпили в очередной раз.

Водитель. Юсуфу ничего не оставалось, как в знак согласия сунуть свою дряблую, руку в могучую председательскую...

Пред. Ну, ты джигит. Понимаешь текущий момент!

Водитель. Армяне подарили Юсуфу кепку-«аэродром», а его старухе — отрез на платье.

Отец. Я эту кепку не надевал, армянская голова поширше татарского «кочана».

Пред. Председатель – хозяин своего слова: на следующий же день к избушке пастуха привезли необходимый комплект стройматериалов для финского домика. Оставалось собрать его и только...

Водитель. Но он до сих пор не собран. Мало того, досок в комплекте поубавилось.

Отец. Я – человек добрый, покладистый. Отчего не дать за бутылку пару досок? Пожалуйста... А доски в деревне везде пригодятся.

Водитель. Впрочем, случалось, что ночью доски пастуха исчезали сами собой.

Отец. А племянник Рафика Арсен увез Сююмбике к себе на родину.

Водитель. Когда они отъезжали, я по каким-то делам находился возле конторы и почти физически ощутил на себе резанувший, полный слез взгляд Сююмбике.

Рафик. Вот оно, наше село.

Водитель. Мы разгрузили зерно, перекусили, и лишь после этого я спросил Рафика о дочке пастуха.

Рафик. Зачем она тебе?

Водитель. Отец письмо ей написал.

Рафик. Давай сюда, сам передам.

Водитель. Нет, Рафик. После такой дороги, что я скажу ее отцу, если не увижу ее?

Рафик. Хорошо, вечером сходим. А пока нужно отдохнуть.

Водитель. Нет. Покажи мне дом, я сам ее навещу.

Рафик. Среди этих бессловесных татар встречаются джигиты, которым лучше не класть палец в рот.

Водитель. Явная растерянность Рафика прибавила мне решимости. Что он может мне сделать? Ничего!.. В конце концов, ему еще предстоит ехать обратно, в Татарстан.

Рафик. Иди сюда, Сююмбике сейчас выйдет. Только давай покороче. Я здесь подожду.

Водитель. Я шагнул во двор. Навстречу мне вышла женщина в черном платье и черном платке. Остановилась в метре от меня. Сююмбике!

Сююмбике. Здравствуй...

Отец. Нашу Сююмбике не узнать.

Водитель. Надо же! А в деревне говорят, будто тебя держат взаперти с отрезанными ушами и носом…

Отец. Какой же кретин. Разве можно так шутить!

Водитель. А ты все такая же красивая. Я письмо привез от твоих родителей.

Сююмбике. Как они там?

Водитель. Хвала аллаху. Дядя Юсуф хочет финский дом собрать. Вот только досок не хватает.

Отец. В колхозе уже пять месяцев зарплату не дают.

Водитель. Зачем все это ей говорю? Какой толк от дома, который никогда не будет построен и где никогда не будет слышен смех Сююмбике?

Отец. Три года, как уехала.

Водитель. Родителей еще ни разу не навестила.

Сююмбике. У меня же двое детей. Как с ними в такую дальнюю дорогу выезжать?

Водитель. Мальчики? Девочки? Как зовут?

Сююмбике. Мальчики. Тигран и Вазген. Сейчас спят, а то бы показала.

Водитель. И Арсена не видно...

Сююмбике. Он в Карабахе... Уже год нет от него вестей.

Отец. Когда же она в дом пригласит? Я думал, что здесь так же гостеприимны и радушны к гостям, как в нашем ауле.

Рафик. Пора и честь знать...

Водитель. Говорить, кажется, уже не о чем.

Отец. Неужели она родителям гостинец не пошлет?

Водитель. Ну, ладно, прощай, что ли... А-а... Магазин где у вас? Надо бы продукты в дорогу, гостинцы домой закупить...

Сююмбике. Та-ам...

Водитель.  Сююмбике! Собирайся, я увезу тебя домой!

Сююмбике. Она не успела ответить, в дверях появился ее свекор и что-то сказал по-армянски. Передавай привет!

Водитель. Тяжелые двери крепкого армянского дома закрылись.

Рафик. На следующий день мы выехали в обратный путь.

Водитель. Отжав муфту сцепления, я услышал какой-то писк, доносившийся из-под кабины.

Рафик. Твоя бедная мышка-землячка.

Водитель. Остановив машину, я облокотился о руль и закрыл кулаками глаза. В дороге я привык к этой мышке, подбрасывал ей под сиденье горсти зерна и с удовольствием слушал ее благодарные хрумканье. Пересекая далекие, чужие земли, приятно чувствовать возле себя хоть какое-то живое существо с родины. Даже если это простенькая мышь...

Рафик. Сзади стали сигналить машины.

Водитель. Я открыл дверцу кабины и выкинул окровавленное тельце мышки на пыльную армянскую землю. Впереди меня сиротливо ожидала родина.

Отец. Ну как, сынок, передал письмо?

Водитель. Конечно.

Отец.  Сказал, что я собираюсь дом возвести?

Водитель. Из чего ты собираешься дом построить?!

Отец. Да-да... Стройматериалов не хватает... Но я попрошу еще у председателя...

Водитель. Держи карман шире! Дочка-то уже – тю-тю!

Отец. Ну, не даст, так буду жить, как раньше жил. Мне уже недолго небо коптить. А финский домик отдам под мечеть. И то дело: везде мечети строят, а у нас – нет. Вчера только говорили об этом с муллой Шарифом. Если народ малость подсобит, будет Шариф, как и положено мулле, при мечети. Погоди-ка... У тебя не найдется по маленькой? Вчера лишку перебрал...

Водитель. Я молча отвернулся и пошел к дому, спиной услышав приглушенный стон сожаления и шаркающие шаги удалявшегося пастуха.

Цветок папоротника

Альбир. Если это настоящая деревня, то обязательно там должен жить свой дурачок. У нас тоже есть один. Конечно, нельзя сказать, что он совсем сумасшедший. Но и сказать, что он нормальный человек, язык не поворачивается. Непонятный, странный он. Нет никакой заботы в этом мире, ходит, живет на свой лад, коптит воздух. И мы к нему не обращаемся, он сам по себе, у нас своя суета. Пытаемся жить… В таких случаях каждый находит себе занятие. Вон старуха Альмира начала писать баиты, а подполковник Сает ходит муллой, учит тому, чего даже сам не знает; а сосед Али совсем из ума выжил: хочет создать ансамбль песни и пляски с деревенскими стариками. А я… А я иду навестить подполковника Саета, живущего в нижней части деревни. Когда он служил в армии под Челябинском, там взорвался один завод и, говорят, ветер и до Саета долетел. Непростой ветер, радиация! Надо узнать, как у него дела, возможно, пришло время прочитать предсмертную молитву «Ясин». Ко всем придет такое время.

Атый. Разворачивайся! Мулла Сает ушел в сельсовет.

Альбир. Интересно… Сает не зря будет ошиваться у правления, встав со смертного одра. Это неспроста…

Атый. Никутат пришел!

Альбир. Что говорит дурак? Депутат? Я растерялся, не зная, куда идти. Верить дураку? Если не верить даже дураку, то кому можно верить в наше время?

Атый. Дадук, как дела?

Альбир. В правлении глава сельского поселения Райса что-то рассказывала широкоплечему, широколицему типу.

Раиса. Проходи, Альберт абзый!

Альбир. Райса, даже не посмотрела в мою сторону. Злая женщина! Я уже пять лет как не Альберт, я сейчас дядя Альбир. С таким именем у меня есть намерение и хазратом стать. Звучит же, а: Эл! Бир!

Сает. Да, сейчас он Альбир.

Альбир. Ну и хитрый тип же этот Сает, когда надо, может и змеей проползти за пазуху.

Депутат. Как поживаете, Альбир ага?

Альбир. Даже по плечу похлопал. Хорошо стало прямо. Как настоящий хозяин похлопал. Да, у него есть депутатские замашки.

Сает. Рядом с мечетью нужна пристройка. Только вчера с ровесником Альбиром об этом советовались.

Альбир. Советовались, говорит? Лжет в глаза и не краснеет. А как тут возразишь? Нужна. Для инвентаря нет у нас места.

Депутат. Будет!

Раиса. Сначала в деревню дорогу надо проложить. А то весной-осенью тонем в грязи. Детей невозможно в школу отвезти.

Альбир. Да, дорога нужна...

Депутат. Будет!

Альбир. Целый месяц дождь идет, хлеба гниют. Солнца совсем нет.

Депутат. Будет.

Раиса. Сегодня в клубе встреча с Маратом Артуровичем. Приходите, дядя Альбир. И соседям скажи. И концерт будет. Вот, Марат Артурович из Казани артистов привез.

Альбир. Концерт, значит... А это не помешает, пожалуй. Раз будущий депутат привез, значит, бесплатно.

Раиса. Марат Артурович, давайте до мероприятия немного перекусим, Хазрат, идём...

Альбир. Я чуть не лопнул от злости. Разве я нуждаюсь в их куске хлеба? Слава Богу, пенсия приходит вовремя, на столе даже апельсины стоят. Людей же делит! Чем я хуже этого солдафона Саета. Ладно, и на нашей улице будет праздник, как говорил товарищ Сталин...

Девушка. Здравствуйте.

Альбир. Жив я еще! Когда мимо тебя проходят такие девушки, даже если очень редко, не хочется умирать, матиё. Вслед за ней Атый пришел. Меня даже не заметил. Иначе крикнул бы «Как дела, дадук!» Подожди-ка, он даже не думает меня дразнить, он же идет за девушкой в белом платье. Следом идет. Вот тебе дурак! Или не такой уж и дурак, раз может различать красоту... Атый обеими руками поднял пыль, на которой были следы каблука той девушки, понюхал. Затем эту пыль он насыпал себе на голову... И дождь прошел. Больше месяца лил как из ведра, а тут взял и прошел…Это неспроста…

Атый. Никутата видел?

Альбир. Из Казани артисты приехали.

Атый. Слышал.

Альбир. Депутат хочет мечеть построить на нашей стороне. И построит. Миллионер! Ему построить мечеть – плевое дело.

Атый. Слышал.

Альбир. Народу собралось много – ползала набежало.

Депутат. Товарищи, мы живем в не очень простое время.

Альбир. Артисты – они только приложение к депутату. Они так... прицеп. Сначала надо слушать широколицего до утомления.

Депутат. Соседи угрожают войной.

Альбир. Накрытой кумачом стол. Справа от широколицего расположилась Райса, слева – Сает.

Депутат. НАТО свои ракеты к нашим границам подтягивает. Украинцы бесятся.

Альбир. Я с удовольствием расселся на стульчике у двери. Сам себе хозяин. Хочу – сяду, хочу – выйду.

Депутат. Но мы все выдержим под мудрым руководством Владимира Владимировича...

Девушка. Из-за безработицы, вся молодежь уехала из деревни, поэтому и нет детей.

Депутат. Помогу!

Альбир. Между тем в клуб ворвался дурак Атый. Вытаращив глаза, он обшарил весь зал. Нечего обшаривать, та красотка сидит на последнем ряду и влюбленными глазами смотрит на депутата.

Депутат. Нам всем необходимо сплотиться и держаться друг друга!

Альбир. Тупица!

Раиса. Про Марата Артуровича можно сказать, что он почти наш земляк, его бабушка – из нашей деревни, оказывается. Если мы выберем его депутатом, точно не ошибемся. В районе так же распорядились.

Альбир. Удивляюсь я некоторым людям, раз район так велел, ясно же все, как говорится, суп готов, выбирем единогласно; что он тут делает, зря время и деньги тратит... Наверное, порядок таков, без растрат нельзя. Раз хочешь стать депутатом, ставь концерт, наверное, в документах так написано. Ублажи простой народ, подними настроение то есть.

Атый.  Люди! Люди! Я нашел цветок папортника!

Сает. Что? Что он говорит?

Раиса. Что что- то нашел говорит?

Девушка. Да что не скажет этот дурачок.

Альбир. Цветок папоротника.

Депутат. Кто это?

Раиса. Не обращайте внимания, сельский дурачок он.

Атый. Там, на нашем лугу цветок папоритника нашел...

Сает. Так нельзя, Атый, сынок. Вечером так не ори, иди домой, отдохни...

Раиса. Иди домой, ложись спать, Атый. Тут и без тебя проблем хватает.

Девушка. Цветок папоротника бывает только в сказках.

Атый. Ей-богу! На нашем лугу! Цветок папоротника! Ярко-красный!

Альбир. Дурачок, он не умеет лгать.

Раиса. Кто знает, может, и нашел. Какой-нибудь красный цветок.

Атый. Горит, сияет.

Альбир. Помнишь, после войны Курбан абзый вдруг окреп. Пятистенный дом поднял, крышу накрыл железом. Не помнишь что ли, слух ходил же, якобы он цветок папоротника нашел? И про вора Шакура так же говорили, дескать цветок папортника кладет в рот и становится невидимым, так и проходил в сарай к лошадям. Только его и видели...

Депутат А это возможно, хазрат?

Сает. Бог всемогущ. Аллах Велик!

Альбир. Все свои вопросительные взоры обернули к широколицему. Он же будущий депутат – в районе так сказали! – умеет различать белое от черного, пусть укажет путь.

Депутат. Если дурачок покажет дорогу, то можно сходить,

Альбир. Всей деревней пошли на луг. Дурачок впереди бежит, мы тоже не отстаем. Кто-то уже и на машине выехал, свет фары озаряет всю местность.

Сает. Знаете, куда бы я зашел, став невидимым?

Раиса. Бесстыдник!

Сает. В Кремль!

Альбир. Что он там собирался делать, никто не интересовался, каждый был увлечен своей мечтой.

Девушка. Кладешь в рот – и без препятствий можешь попасть куда угодно. В кино! В банк! В магазин!

Раиса. Может это Божья милость для нас? С деревней же на кредитах сидим.

Сает. Вот зажили бы тогда!

Атый. Здесь же только было... здесь же только был...

Альбир. Все начали искать цветок папоротника. Наверное, не осталась ни одной травинки, которой бы мы не коснулись. Тут цветком папоротника и не пахнет.

Девушка. Я же говорила, что врет. Давайте бить его.

Раиса. Обманул! Ладно – нас, он же нашего гостя, уважаемого депутата, обманул.

Депутат. Провокатор! Надо его судить, он же без разрешения сколько народу собрал. Без санкции...

Атый. Нашел! Вот он!

Альбир. Все обомлели, остались без слов.

Девушка. Эй, дурачок, попробуй-ка свой цветок!

Раиса. Да! Может, это цветок чертополоха...

Сает. Пробуй, тебе говорят! Пробуй!

Депутат. (Живо!) Пробуй!

Атый. Я его проглотил.

Альбир. Дурачок Атый исчез, словно растворился в воздухе. Даже голоса не подал. Что поделаешь, наверное, нам не суждено ходить невидимками и жить себе в удовольствие. И для этого, наверное, нужно быть дурачком. Все ушли по домам, потеряв нашего дурачка. После этого его уже никто не видел. И стали жить по-прежнему. Подполковник Сает до сих пор жив, деревенский мулла, старушка Альмира напечатала свой баит в журнале, а Раиса до сих пор такая же злая. Хотя Депутата выбрали единогласно. А дурачок Атый до сих пор среди нас, смеется над нами, временами и поддразнивает.

Атый. Дадук, как дела…

Алла

Ахияр. В загоне пахло свежескошенным сеном. Ахияр с наслаждением вдохнул эти ароматы. Признав хозяина, в стойле фыркнула лошадь. Протянув руку за поперечину, Ахияр погладил ее по шее. По телу разливались неизъяснимо приятные волны, и от избытка чувств Ахияр неожиданно рассмеялся. Алла (такое странное имя носила кобыла), кажется, понимала его радость и прикоснулась мягкими теплыми губами к небритой щеке хозяина. Ахияр заглянул в умные глаза Аллы, их взгляды встретились. Мужчина почувствовал жаркий прилив в груди, смутившись, отвел взгляд в сторону. Сейчас, наверное, во всем мире для него не существовало другого, более дорогого и понимающего друга, чем эта кобыла…

Алла. Не только в Тиресле – родном селе Ахияра, но везде, где обитают татары-мишаре, исконно бытует особое отношение к лошадям, нежели к другим домашним животным. В тридцатые годы, когда всех крестьян насильно загоняли в колхозы, с виду суровые, как мордва, и упрямые, как чуваши, тиреслинские мужики навзрыд плакали, расставаясь со своими кобылами, в которых они души не чаяли. И вынуждены были своими руками отдать еще сбрую и упряжь, отличавшуюся богатым убранством. Ведь джигит без коня – что птица без крыла! Тогда многие, разочаровавшись в новой власти, махнули на все рукой и разбрелись в разные концы. Большинство мужиков вроде бы направились в сторону Москвы, а уж там кто устроился дворником, а кто-то грузчиком на вокзале. Сбежавшие крестьяне не чурались никакой черной работы. Впрочем, вряд ли у них был иной выбор… Ведь в России любой тяжелый труд будто только для татар и существовал…

Мужик. Ты будешь Ахияром?

Ахияр. Ахияр привез свою лошадь из села Урда Пермского края, где был на шабашке. Он сам долго выбирал эту лошадь и не ошибся. Несмотря на свое необычное имя – Алла, лошадь оказалась на редкость умной, с покладистым нравом. Ахияр весь год терпеливо и любовно возился с ней, приучая к упряжке. Сам смастерил телегу, легкую и прочную, изготовил дугу, а за остальной сбруей не поленился съездить в Казань.

Мужик. Это ты продаешь лошадь?

Ахияр. А ты кто?

Мужик. Из Шыгырдана я. Если продашь, тотчас же увезу лошадь с собой.

Алла. Шыгырданские мужики исконно промышляют заготовкой и сбытом мяса, по окрестным селам собирают животных на убой, а мясо возят на казанский рынок.

Ахияр. Кобылу-то кличут Алла.

Мужик. А нам один черт, как ее кличут. Ежели произвести убой с молитвой, то мясо все равно будет мусульманским. Ну, назови свою цену.

Ахияр. С тех пор, как от него ушла жена, все валилось из рук. Впрочем, этого следовало ожидать с самого начала. Подобная история произошла не с ним одним.

Валя. Давай поженимся. Бросишь эту чертову шабашку, уйдешь из вашей бригады, вон и Петр Степанович обещает тебя назавтра же посадить за баранку.

Ахияр. Трудоспособные мужики села Тиресле большую часть года работали на стороне, попросту говоря, нанимались строителями в русских деревнях. Некоторые сходились там с одинокими женщинами и жили по-семейному.

Валя. Ты погляди на себя, одна кожа да кости. Вы же настоящие рабы! Разве нормальный человек должен так жилы рвать… Коли поженимся, начнем жить по-людски, ты тоже будешь жить нормально, как мы.

Ахияр. К тому времени Ахияр уже похоронил родителей, так что никто осуждающе не ворчал по поводу женитьбы на русской девушке. Поэтому он согласился. Но жить поедем к нам. Я не брошу  отчий дом, там у меня такие хоромы, как дом советов.

Валя. Поедем, поедем. Коль мы любим друг друга, нам везде будет хорошо. Ведь там тоже  Россия…

Алла. Весной тиреслинские мужики, вооружившись пилой и топорами, уходили на шабашку в русские деревни. Они строили дома, сараи и неплохо зарабатывали деньги. Глубокой осенью шабашники возвращались домой с лошадьми. Причем с заказчиком всегда договаривались заранее: прежде чем ударить по рукам настоящий мишарин никогда не брался за работу, если на заработанные деньги нельзя было купить коня.

Пред. Свадьбу справили с размахом, шумную и многолюдную.

Валя. Пусть все лопнут от зависти, пускай кумушки не судачат по углам, почему, дескать, в мужья выбрала татарина, вот и погуляем от души.

Ахияр. На свадьбу пришел и Петр Степанович. Как самого дорогого гостя,  его усадили во главе стола.

Пред. Такие парни, как Саша, нам очень нужны. Пусть детишек будет полон дом, а для колхоза подрастет новая рабочая смена.

Ахияр. В довершение своих добрых пожеланий от имени колхоза подарил молодоженам двух розовых поросят.

Пред.  И сразу после свадьбы устроил Ахияра работать водителем в колхозе.

Ахияр. Хотя и договаривались о том, чтобы обосноваться в родном селе Ахияра, быстро тронуться с насиженного места не удалось. Да и чем там заниматься? Постоянной работы никакой, за поденный труд же платили сущие копейки. Вот подкопим деньжат, тогда и поедем. С деньгами везде можно прожить.  А без денег кому он там нужен.

Алла.  Сегодня в Тиресле в каждом дворе можно услышать лошадиное фырчанье из стойла. Мальчишки, как и прежде, выводят коней на ночную прогулку на опушку леса. В дороге слышен лишь стук копыт. Сидящие на завалинке мужики с серьезным видом, молча затягиваются цигаркой. Разве это не счастье, когда на душе ликует восторг.

Валя. А потом у нас родился мальчик.

Ахияр. Я хотел назвать сына Тимуром.

Валя. Назовем сына Петром! В честь Петра Степановича… Да и председателю будет приятно, авось согласится стать его крестным. Надо уметь жить, Саша…

 Ахияр. Он уже привык к тому, что последнее слово Валя всегда оставляла за собой. Хотя, по его мысли, имя Тимур должно было устроить их обоих: мало ли татар и русских нынче нарекают детей этим именем… «Вот вернемся домой, там и переименую. Тогда и Валя не станет артачиться».

Валя. Когда пришла пора крестить сына, Ахияр не стал возражать.

Пред. Председатель теперь и сам частенько наведывался к ним, прихватив крестнику в подарок то рубашку, то штанишки.

Ахияр. Против такой заботы и слова поперек не скажешь,  Ахияр вообще не обращал внимания на такие пустяки. Как говорится, если к приходу мужа обед готов, а жена без трусов, чего еще желать.

Валя. Но однажды, возвращаясь домой, услышал как две соседки сплетничали…  Петр Степанович что-то зачастил к Ахияру. Видно, нашел общий язык с  его Валей…

Ахияр. Баста! На работу больше ни ногой, надо собираться, завтра поедем в мою деревню.

Пред. Кум, да ты, оказывается, надумал бросить нас. А ты еще раз подумай-ка, хорошенько все взвесь. У вас ведь там безработица, сам посуди, ваши мужики сюда едут, чтоб здесь спину гнуть. Ну и чего тебе не хватает? Живешь тут, понимаешь, как у Христа за пазухой. Ну, чего тебе еще надо? Хочешь, завтра же назначу снабженцем? По разным командировкам будешь ездить, мир повидаешь…

Ахияр. Ахияр недаром был тиреслинским мужиком.

Алла. Название села Тиресле произошло не от слова «тирес» – «навоз», коим удобряют землю, а от обидного прозвища  «упертый», прилепившегося к местному населению за крайне неуступчивый и упрямый нрав.

Пред. Сколько волка ни корми, все равно в лес смотрит. Дурак.

Валя. Деваться некуда, пришлось смириться и последовать за мужем. Погрузив домашний скарб и нехитрые пожитки, двинулись в городок Верещагино – на железнодорожную станцию. А оттуда тряские вагоны соликамского поезда, постанывая, покатили на чужую сторону.

Ахияр. Валя никак не могла свыкнуться с укладом жизни татарской деревни.

Валя. Я ведь не колхозница. Я – медсестра!

Ахияр. Ахияр лишь растерянно разводил руками, а в сельском медпункте свободного места уже не было.

Валя. Ты как хочешь, но мы тут больше оставаться не можем. Сколько я уговаривала тебя уехать отсюда…

Ахияр. В самом деле, она ведь ночи напролет только и делала, что пилила мужа и говорила об отъезде, а он только сопел и молчал.

Валя. Садясь в вагон, она еще раз обернулась к нему: «Поедем с нами».

Ахияр. Ахияр лишь молча отвернулся.

Валя. Ну и живи среди своих вонючих татар! Неблагодарный чучмек!

Ахияр. Но этого Ахияр никак не ожидал.

Алла. Из окна вагона протягивал тонкие ручонки его сынок Петя и писклявым голосом кричал: Папа! Папа!

Ахияр. Валю он часто вспоминал. Все эти оскорбительные ругательства она выкрикнула не со зла, а от обиды. Если бы не любила, разве приехала бы за ним?..

Мужик. Эй, дядя, ты что, язык проглотил? Скажи свое слово? Мы платим по шесть рублей за кило живого веса. Деньги я готов отдать хоть сейчас.

Ахияр.  Ахияр вытащил из кармана пачку от папирос. Но там сигарет не было. И денег не было…

Мужик. 30 тысяч на дороге не валяются.

Ахияр. Ахияр ничего не ответил, он взял свою лошадь под уздцы и ноги сами несли его домой.

Алла. Лошадь кивнула головой, последовала за ним.  

Домовой.

Художник. Правый глаз у Домового немного косил. И вообще он был какой-то странный. Он совершенно не желал подчиняться его желаниям и фантазиям, каждое прикосновение ножом вызывало в нем молчаливое сопротивление…

Нафиса. Это Шурале?

Художник. Это Домовой. Хранитель спокойствия в доме.

Нафиса. Спокойствие… Спокойствие в доме хранит нечто другое.

Сарим. Мастерская была расположена на чердаке пятиэтажного дома.

Художник. Листок бумаги…

Сарим. Телеграмма…

Художник. При слове телеграмма он почему-то всегда терялся… Сердце начинало отчаянно колотиться и словно поднималось к горлу, мешая дышать. Вот так же пришла когда-то телеграмма, сообщившая о неожиданной кончине матери.

Нафиса. Телеграммы ему не приносят радостных вестей, они вестники горя и несчастья.

Художник. Отец просит его срочно приехать в деревню. Что на этот раз? Но лучше не паниковать… Конечно, после смерти мамы отец сильно изменился, он стал каким-то беззащитным.

Сарим. Забор в огороде завалился, дверь в хлеву оторвалась и висит на одной петле, а на крыше оторвался лист железа. Душа ни к чему не лежит, сынок.

Художник. Тебе, действительно, тяжело одному, может переедешь ко мне? В городе хорошо, все под рукой.

Сарим. Так-то оно так, но стеснять других не хочу. У тебя жена, дети…

Художник. Жена художника была городской, и рассчитывать на то, что она с распростертыми объятиями встретит свекра, не приходилось… Впрочем, будь она даже не городская, это дело не меняло: какая же невестка захочет жить с родителями мужа?

Сарим. Я вот думаю, может… Может, мне жениться?..

Художник. Кто-то на примете имеется что ли?

Сарим. Одинокие старушки есть, конечно, но власть испортила их, определив им пенсию. Я тут подъезжал к некоторым… У кого-то дети против, у кого еще что… Те, что замужем не были, сам знаешь, уже безнадежны… Если бы чего-то стоили, на них бы еще в молодости женились. Так что в нашей деревне никого подходящего нет…

Художник. Неразговорчивый отец сейчас был необыкновенно словоохотлив. Но самое удивительное состояло в том, что он – выбирал! Подобно молодому жениху, мечтающему о первой брачной ночи. Да-а-а…

Сарим. Чего ты дакаешь? Ты же видишь, что жизнь совсем разладилась…

Художник. Да я, в общем-то, не против… Если есть у тебя старушка по сердцу…

Сарим. Говорят, в Карабике есть одна. Может, съездим сегодня туда вместе?

Художник. Вот так сразу? Да и дождь идет.

Сарим. Куй железо, пока горячо.  Да и ты когда еще приедешь снова. Сейчас скажу соседу Хатмулле, он мигом заведет свой трактор…

Художник. В такое ненастье  совсем не хотелось ехать в неизвестность. Но Отец прав, когда едешь за молодой женой, обязательно рядом должен быть близкий человек. С другой стороны, неужели та вдова, или кто она там, вот так сразу решится и поедет с незнакомым человеком…?

Сарим. Хатмулла там трактор готовит, пьян, конечно, но это ничего, он в пьяном виде даже лучше управляется с машиной.

Художник.  Что же ты раньше не сказал?

Сарим. Всему свое время. Ты знаешь ее. Нафиса – с нижнего конца нашей деревни. В шестнадцать лет выскочила замуж за парня из Карабика. Уже лет шесть – семь, как она овдовела. Говорят, что ее муж пьяным заснул на снегу и замерз до смерти.

Художник. Но она всего на три года старше меня!

Сарим. Дык… Жена и должна быть моложе мужа, мне мохом поросшая старуха и ни к чему.

Сарим. Поехали?

Художник. Я забрал недоделанную работу. Поехали.

Хатмулла. Поехали.

Художник. Дорога была грязной, и прицеп кидало то в одну, то в другую сторону, но  проклятый дождь все лил и лил. Было грустно и как-то тягостно… Вспомнилась мама. В такие дождливые дни они обычно топили баню…Мать, провожая на пороге, давала полотенце и чистую одежду…Чуть погодя в банные сени заносила закопченный чайник с чаем. В ответ он обычно покашливал. Это были не просто звуки, а многозначительный разговор.

Нафиса. Ну, как, сынок? Все ли хорошо, есть ли жар в печи, сам в порядке ли?

Художник. Хорошо, мама, от жара уши трещат, у меня все нормально…

Хатмулла. Переправа.

Художник. Два бревна, перекинутые через речку.

Хатмулла. Переправа.

Художник. Сейчас свалимся.

Хатмулла. Трактор с разгону влетел на “мост”, и колеса точнехонько проехали по бревнам

Художник. Вот и лес. Отсюда деревня Карабик уже виднелась как на ладони – оставалось только съехать вниз. Вот я еду за новой матерью. Да еще за какой матерью! За Кривой Нафисой! Правда, несмотря на прозвище, глаза у Нафисы были в порядке, только разного цвета. Один был серый, а другой – зеленоватый… Эти глаза когда-то разили мальчишек наповал, лишая их сна и покоя. Когда-то мальчишкой он однажды проводил Нафису из клуба. Сколько ему тогда было? Двенадцать, тринадцать?..

Нафиса. Он тогда именно проводил ее, так как Нафиса шагала впереди, а он, приотстав на десять-пятнадцать шагов…

Художник. Нафиса была уже девушкой… Она прекрасно знала, что за ней увязался соседский мальчишка,

Нафиса. Но виду не подавала…

Художник. Дойдя до своих ворот, она вдруг почему-то присела на бревно, лежавшее возле садовой ограды.

Нафиса. Иди сюда.

Художник. Чего тебе?

Нафиса. Садись рядом…

Художник. Он хотел присесть с краю, но девушка потянула его за руку и усадила рядом с собой. Ладони у Нафисы были горячие.

Нафиса. Хочешь обнять меня?

Художник. Во рту у мальчика пересохло, и он смог издать лишь пару нечленораздельных звуков.

Нафиса. Нафиса вдруг обняла его и влажными губами отыскала его онемевший рот.

Художник. Когда мальчик пришел в себя, девушки рядом уже не было.

Сарим. Так в размышлениях добрались до деревни.

Мулла. Ну, что, жених, прибыл?

Сарим. Пошли.

Мулла. Да что ты, совсем невтерпеж! Давай чайку попьем, хозяйка затеяла блины печь.

Сарим. Успеем, давай сначала повидаем ее.

Мулла. Так ведь обговорено уже все…Сегодня будешь спать в объятиях молодой жены.

Художник. Отец все-таки поехал не с бухты барахты. Подготовка все же была, оказывается.

Мулла. Как там у дядюшки Габдельджаббара? “О Господи, сделай так, чтобы я мог возлечь с этой прекрасной девушкой, целовать ее губы, утонуть в ее объятиях!”

Сарим. Пошли.

Мулла. Она живет через три дома отсюда.

Хатмулла. В кабине трактора, положив голову на руль, сладко спал Хатмулла.

Художник. Я до сих пор ясно помню вид отца в тот момент: на голове мятая шляпа, с кожана на пол со стуком падают капли. С утра он тщательно побрился, достал из сундука пропахшую нафталином желтую рубашку. Теперь понятно, ради чего он так старался! А он, глупец, заметив приподнятое настроение отца, даже возгордился было: мол, конечно, приезд сына – для него праздник! А он, оказывается, собрался на свою свадьбу.

Сарим.  Вы посмотрите на нее! О чем она говорит, а? Ну и ершистая же девка! Я к ней со всем уважением… Если я рассержусь, то могу и передумать, между прочим!

Нафиса.  Вольному воля…Тебя никто не заставляет.

Сарим. Сколько людей зря взбаламутил.

Нафиса. Но я…

Мулла. Постой, милая…Он приехал к тебе со всем уважением…Нрава он доброго, хозяйство имеет справное…В хлеву корова… Лошадь вот собирается купить. В наших краях без лошади никак нельзя…Лошадь, она сама себя кормит…

Нафиса. Но я передумала.

Мулла. Это, конечно, очень важный вопрос… И Пророк наш велел никогда не торопиться… Но нарушать данное слово – тоже большой грех…

Художник. Где-то я видел этого человека, но… где?

Мулла. Данное слово – свято, говорили наши предки. Значит, получается, что ты нарушаешь святые заветы, Нафиса…

Художник. Я вспомнил. Он когда-то приезжал к нам в школу с лекцией по линии общества “Знание”. Тогда его галстук был завязан таким же большим узлом.

Мулла. Сарим абзый приехал, доверившись данному тобой слову. Одиночество – тяжкая ноша для любого человека. А согласно шариату, даже просто греть друг другу спину в долгие ночи считается богоугодным делом.

Художник. Да-а, репертуар лектора кардинально поменялся! Раньше он в своих выступлениях обязательно упоминал Маркса и Ленина.

Мулла. Вот и сын его приехал.

Нафиса. Здравствуйте, как доехали?

Художник. Я обежал взглядом комнату. Кроме пружинной кровати, маленького стола и старого шкафа, в доме больше ничего не было… Запах нищеты и беспросветности здесь буквально не давал вдохнуть. Может, Нафиса отчаянно пытается набить себе цену? Ведь она женщина. И до сих пор довольно привлекательная.

Нафиса.  Работаю в медпункте, на жизнь хватает.

Художник. Глаза у нее остались прежними. Один зовет, как раньше, но другой уже не отталкивает так категорично, как в молодости.

 Нафиса. Не знаю, что и сказать.

Художник.  Попробуйте, Нафиса, пожить вместе…Потом видно будет…

Нафиса. Ты так считаешь?.. Ты считаешь…

Художник. Попробуйте!

Сарим. Мой сын пустого не посоветует, он башковитый.

Нафиса. Тогда ладно.

Художник.  Нафиса заранее приготовилась ехать с ними. И все ее сопротивление было наигранным.

Мулла.  Сын Фасхетдина Сарим, согласен ли ты взять в себе в жены дочь Тимергали Нафису?

Сарим. Согласен.

Художник. Впрочем, даже если женщина желает тебя всем телом и душой, она, стремясь выглядеть порядочной, все равно скажет “нет”.

Мулла. Дочь Тимергали Нафиса, согласна ли ты стать женой сына Фасхетдина Сарима?

Нафиса. Согласна…

Художник. Если же женщина сдается сразу, то предпочитает украсить свою несдержанность психологической причиной вроде: “Мне кажется, что я тебя давно знаю”.

Мулла. Очень редко приходится читать никах. В деревне совсем не осталось молодежи…

Художник. Голос хороший, но нет мелодики. Чтобы читать Коран, нужно иметь музыкальный слух.

Мулла. Мулла замолк.

Сарим. После продолжительной возни на свет появилась пятидесятирублевая бумажка.

Художник. В день своей свадьбы парни бывают щедрыми!

Хатмулла. Хатмулла еще спал.

Хуожник. Поехали.

Хатмулла. Где я?

Художник. В Карабике. Отцу невесту сватали.

Хатмулла. А где магарыч?

Сарим. Дома, дома…

Хатмулла. Без горючего не поеду.

Сарим. На…

Хатмулла. Порядок.

Художник. Трактор жизнерадостно зарычал.

Сарим.  Ты садись в кабину.

Нафиса. Не-ет, вы старше… Мы с сыночком наверху поедем.

Сарим. Воля твоя! А это?

Художник. Пусть останется. Зачем он нужен?

Сарим. Ты молодой еще, ничего не понимаешь. В хозяйстве пригодится.

Художник. Трактор несся вперед, прицеп подпрыгивал вверх и в стороны.

Нафиса. Давай сядем!

Художник. Так оказалось намного удобнее – ветер теперь совсем не чувствовался.

Нафиса. Молодая невеста со смехом валилась прямо на него.

Художник. Я пытался отодвинуться. Все-таки мачеха!

 Хатмулла. Переправа?

Художник. Переправа.

Хатмулла. И мы здесь проезжали?

Художник.  Даже не притормозили!

Хатмулла. Такое дважды сделать невозможно!

Художник. Однако Хатмулла снова сумел попасть колесами трактора точно на два бревна, и они благополучно переправились на тот берег.

Нафиса. Позавчера о тебе по радио говорили.

Художник. Я не слушаю радио…

Нафиса. Странный ты… Наверно, приятно услышать о себе по радио…Не ценишь то, что имеешь, сынок.

Художник. Ее тон мне не понравился, и я начал рассматривать Домового. Здесь отрезать, здесь подкоротить, вот тут немного пройтись ножом…

Нафиса. Ну и работка у тебя, курам на смех. Только и надо, что найти ветку позаковыристее и приклеить к ней название. Тебе за это еще и деньги платят?

Художник. Если купят…

Нафиса. Не удивлюсь, если и покупают…Сейчас у многих денег навалом…

Хатмулла. Приехали уже ночью.

Художник. Я шагнул к летнему домику. Когда была жива мать, она готовила там еду. Только сейчас я начал отчетливо осознавать произошедшую в моей жизни перемену. Я теперь никогда не смогу чувствовать себя хозяином в доме, где прошло моё детство.

Сарим. Может, чайку выпьем?

Художник. Нет, пора спать. Однако сон не шел. Тогда я, вооружившись стамеской, ножом и еще Бог знает чем, сел к столу и взял в руки Домового. Интересно, Домовой – мужчина или женщина? Пожалуй, ни то, ни другое… Но корявая ветка в руках с каждым прикосновением ножа все больше становилась похожей на женщину. Постой, у нее и глаза, кажется, разные?.. Казалось, вот сейчас ее ироничная улыбка превратится в хохот… Он словно даже услышал ее хриплый смех, вскоре к нему присоединился и другой голос:

Нафиса. Вряд ли из этого что-нибудь путное выйдет, сынок…

Художник. …А это что за стук?.. Отец топором рубит ветки! Вот он со всего маху опустил топор на шею Домового. А сам радуется:

Сарим. “Славные дровишки для баньки!”

Художник. Стучали в дверь…Вон и Домовой, живой и здоровый, улыбаясь, приветствует меня…

Нафиса. Блины готовы, чай вскипел, иди в дом.

Сарим. Ох и крепко ты спишь…

Художник. Пусть это будет моим свадебным подарком…

Нафиса. Спаси-и-бо. Это Шурале?

Художник. Это Домовой. Он – хранитель спокойствия в доме…

Нафиса. Спокойствие в доме хранит нечто другое, сынок…

Сарим.  Ты приучился в городе долго спать…

Художник. Я ночью не спал

Сарим. Куклу вырезал?..

Нафиса. Он говорит, что это Домовой…

Сарим. Э-эх, не сумел я вырастить хозяйственного и работящего сына…

Художник. В доме было прибрано, пол выскоблен и вымыт. На столе гудел самовар, дымились блины, от миски с вареной картошкой валил пар, а по всему дому разлился запах свеженадоенного козьего молока.

Сарим. Работы много, приехал бы как-нибудь…

Нафиса. Теперь он часто будет приезжать, не так ли, сынок?

Нафиса. Тебе с женой не повезло?

Художник. Не твое дело

Нафиса. Я теперь твоя мать…

Художник. Не пори чушь, Нафиса, мы вместе росли…

Сарим. Отец со своей молодой женой остался стоять у ворот, провожая его взглядом.

Художник. Был всего лишь полдень, но казалось, что какое-то мрачное мохнатое существо пытается погрузить весь мир в свои навевающие сон объятия. Кто-то стучал в дверь.

Сарим. Телеграмма.

Художник. Телеграмма. Простояв некоторое время в недоумении с телеграммой в руках, я начал собираться. Ты не болеешь, папа?

Сарим.  Да что мне будет, старому черту… Кых-кых…

Художник. Телеграмма…

Сарим. Без телеграммы тебя разве сдвинешь с места? Не сердись, очень хотел тебя увидеть.

Художник. Нафиса… дома нет, что ли?

Сарим. Она ушла.

Художник. Куда ушла?

Сарим. Развелась. Вернулась в Карабик. Уже десять дней тому.

Художник. Вы поссорились?

Сарим. Строптивая оказалась жена. А ведь она мне по душе пришлась…

Художник. Скандалила что ли?

Сарим. Ты, наверно, проголодался в дороге. Сейчас картошку сварю. А пока чайку выпей.

Художник. Давай, и сам присаживайся. Картошку попозже сварим.

Сарим. Ревнивая оказалась жена-то… Окно на веранде сделал в сторону улицы, так она меня замучила, мол, это я специально, чтобы за девицами наблюдать, да и страстная она больно…У меня же, сам понимаешь, силы уже не те…

Художник. А подарок мой где?

Сарим. Не понравилась эта штука Нафисе…Ей казалось, что он все время смеется над ней. Это я вынес его на поленницу: боялся, что кинет в печку. Не сердись, сынок…

Художник. Я увезу его с собой.

Сарим. Видишь сам, сынок, жизнь опять пошла наперекосяк. Мужику трудно жить одному… Пропадает он один. Кых-кых…

Художник. Есть кто на примете?

Сарим. Думаешь, я зря тебя вызвал телеграммой?.. Потому что…без тебя никак. Все же это серьезное дело, ответственное… Я уже договорился с Хатмуллой. Сейчас он приедет…

Художник. И в какие края ты навострил лыжи?

Сарим. Поедем в Карабик.

Художник. И кого же мулла тебе сосватал на этот раз?

Сарим. Поедем за Нафисой…

Художник. Я туда не поеду! Езжай один.

Сарим. Я три раза там был. Она стоит насмерть: не поеду и все! Порчу, что ли, кто навел… Если ты поедешь, она не откажет. Вернется, вернется… уважает она тебя. У тебя нога легкая с детства.

Художник. Мне вдруг стало жалко отца: небось, за спиной старика все смеются над ним. Поехали, если будет сопротивляться, мы ее силком привезем.

Хатмулла. В нашей деревне только Сарим-абзый женится так часто.  Женщины теперь только о нем и говорят.

Художник. . Сегодня Хатмулла был трезв.

Сарим. Тогда давайте поскорее, скоро стемнеет…

Художник. Поехали.

Нафиса. Поехали…