Нури Бурнаш. Verses ordinaria

РОМАНС

Чума идёт с бубён по городу пустому –
Нам козырей её рогожей не покрыть.
Прекрасный Вальсингам уходит прочь из дома,
В его душе горит вольфрамовая нить.

Воздушный Вальсингам вальсирует на площадь,
Где милосердный снег  укутал мертвецов –
Сиятельных господ и публику попроще,
Носителей сапог, владельцев башмаков.

Проворный Вальсингам легко находит адрес:
Дверь, на которой мелом нарисован крест.
Он знает, что сейчас ему откроет Клара
И скажет: мой желанный, где ты был сто лет?

Но на двери замок – возлюбленной нет дома,
Опять у ней дела, на месте не застать,
Но завтра он сюда, наитием ведомый,
Вернётся ровно в два, а может, ровно в пять,

Ведь все часы стоят навытяжку, как стражи,
А значит, смерти нет, её не нужно нам –
Пока лежат снега, укрыв утраты наши,
Пока хранит любовь безумный Вальсингам.
 

DE PROFUNDIS

В сугробах дворов,
в утробах домов,
в концертных хоромах и возле –
ты – слово во лбах,
огонь на губах,
ребёнка упавшего восклик.

Азан отражается в колоколах,
меняя тональность. Отсюда
в десятках партит твой родной Айзенах
и сотне прелюдий.

Народ здесь не верует в разных богов,
но в случае крайнем примчатся на зов
Святой Валентин, Витт и Патрик.
И, словно на зависть шаманам седым,
из труб поднимается жертвенный дым
на капищах фабрик.

Но трубы непрошенного короля
по-прежнему властно и внятно велят
в притихнувших залах
и медленно, плавно, из самых глубин
растёт, словно вдох, торжествующий гимн
во всех мануалах.

И тем непреложней смущая умы,
царит он, как церковь святого Фомы, 
над  местной  округой.
Его огибая, беззвучно почти,
течёт  подо льдом бесконечный Итиль 
размеренной фугой,

где  мукой и болью – В.А.С.Н.,
внятным паролем – В.А.С.Н.,
плачем незрячего старика.

Прольётся токката, в партере дрожа,
и каждая будет согрета душа
дыханьем титана.
Как прежде молитвы твои горячи!
В татарских снегах камертоном звучи,
евангелие от Иоганна!
 

ИГОИСТ

Обиду на сугробы затаив,
Поедем целоваться за ТАИФ,
Где дразнит ноздри аромат оффшоров.
Смотри, любимая, как громко, без стыда
Нам светит путеводная орда –
Защитница всех  коммивояжёров.

Смотри, любимая, как мил наш городок,
Когда вовсю урчит у наших ног,
Дугою выгнув храмы, окна щуря.
В котле бурлящем всевозможных карм
Ему что Масленица, что байрам:
Он всё равно, мятежный, ищет пурим.

Вдоль древних стен с призывами fuck off
Идут на юг тумены облаков –
То барсом, то нетерпеливой рысью.
Хотя конечно, что ни говори,
Здесь воля всемогущего Тенгри,
Которому мы так бездарно снимся.

Взгляни, любимая, сколь дивен этот край:
Что ни дворец, то форменный сарай.
И вот тебе изгнанье из сарая –
Нукер к нам скачет в чеховском пенсне
Вполне нетрезв и выбрит не вполне,
В зубах пайцзою ханской ковыряя.

РЕДАКТОР
 

Без оптики аптеку обтеки,
Узнай по контуру окон контору,
Пройди  полями два абзаца до реки,
Спроси у часового, час который.

Вот дом,  в котором были вы близки,
Её подъезд, такой позавчерашний,
В нём змей в ту ночь смешал вам языки
И  царством соблазнял, и снёс вам башни.

Подвал дышал,  ворочаясь во сне,
И батарея скалилась щербато,
И трещина в обшарпанной стене
Кривилась, как ухмылка психопата.

И это всё, что было. Уходи.
Не медли, как подследственный на месте.
Хоть двадцать раз всю книгу перечти –
Ни знака не изменишь в этом тексте.

РАЗГОВОР

– Ты снова скучаешь, любезный мой друг?
– Конечно, скучаю – ты снова не сдюжил:
Я жду не дождусь, но твой новый кунштюк
Пошлей предыдущего, проще и хуже.
Ты стал предсказуемым, как... свинопас.
– Не гневайся, Фауст! Но я возражаю:
Лишь вспомни, как ты хохотал целый час,
Когда я Елену вернул Менелаю.
– Ах это? Ну да... Было весело, но
Ты не увильнешь, прохиндей, от вопроса:
Признайся, Нечистому тоже грешно
Смеяться над старым больным рогоносцем?
– Проснись! Для тебя я топил корабли,
Из кожи лез вон, сплин развеять пытаясь,
Но ты Сатану не на исповедь ли
Сейчас призываешь, мой пламенный Фауст?
– А хоть бы и так! Всё одно веселей,
Чем ждать, что наш пакт наконец вступит в силу.
– Всё просто, мой Фауст: ты вновь хочешь к ней!
– Опять к Маргарите? Мефисто, помилуй!
– Ты видим насквозь, точно лес в декабре,
И нынче со мной потому и недобр,
Что вновь об адамовом вспомнил ребре,
Как будто других и не видывал рёбер.
– Да, ты угадал, искуситель. Тогда
Я с нею вдвоём танцевал чудный танец...
– Да, помню, я рядом был.  Ты ни черта
В такт не попадал, но старался, упрямец!
Ты хочешь вернуться к убийце? В тюрьму?
К девице, чей ужасом  взгляд  затуманен?
За это ты душу отдашь мне? Возьму –
И даже не дрогну, о мой христианин!
– Ну что ж, коли так, то веди, душегуб!
Ты из провокаций и хохота соткан,
Но после её упоительных губ
Я словно в бреду, значит, – всё ещё доктор...
– Постой-ка! Один благородный порыв –
Всех козней моих эффективней? Всего-то!
Так дело пойдёт – и без всяких молитв
Останется дьявол совсем без работы.

САД

Вот женщина тебе насмешливо
Протягивает свой айпад.
Что ты смутился, дурень? Ешь его,
Пока цветёт маркиз де Сад,

Пока бесцельно, бестолково
Ломтями режет облака
Краплённая творцом корова,
Сорвавшаяся с поводка,

Пока узоры сплетни сальной
Плетёт паук среди ветвей,
А стрекозу в исповедальню
Упрямо тащит муравей,

Пока глухарь себя не чует,
Плющ яблони сжимает ствол
И голову теряет всуе
Влюблённый в плаху богомол –

Решайся, что же ты опешил,
Другого не ищи пути:
Хватай айпад, пока он свеж и
Пока Садовник не в Сети.

KZN.tat
 

Повсюду Казань, Жень,
Куда ни пойдёшь, Лёш,
И даже в Париж, Миш,
Ты тащишь Казань, Ань.
Не нужно у касс час
Сто первый стоять раз
С вокзала Казань Пасс
Везут до Казань Пасс.
Спасибо скажи, что
Не до Кильдураз.
 

Ты можешь хотеть в Рим.
Ты можешь лететь в Крым.
Снимай, пилигрим, грим:
Не скрыться под ним.
Что в сумке твоей, гость?
Татарских молитв горсть,
Казанских дворов гроздь,
Да Зиланта кость?
Хоть вовсе не пей чай
Хоть чаянья свои чай,
Ты в этот пророс край
По самый тукай.

ЛИВЕНЬ
 

Адамы под навесами
торчат, окоченев:
под хлябями небесными
хрен догребёшь до ев.
Распутица, бескормица,
в Эдеме дождь стеной –
а Ной всё не торопится
Кон-Тики строить свой.
А Ной всё ждёт знамения –
и лишь отсрочке рад
угревшийся в расщелине
непарный шелкопряд.
Забыл соблазна навыки
Змей, погружённый в сон, –
И тяжелеют яблоки,
и падают в Гихон.

КАЗАНСКАЯ СКАЗКА
 

Горе тебе, город Казань!
Едет толпа удальцов…
                 Лермонтов
 

Слушай сказочку, она совсем проста.
Стоя спят и умирают города.
По ночам, как музыка веков,
перекличка призрачных домов,
парков, площадей едва слышна.
Вспомни их простые имена,
различи сквозь дребезг автострад
перепевы улиц и оград,
сквозь бравурный марш кирпичных дач –
дерева резного тихий плач.
Новодела оглушающ визг –
но тем чётче сны столетних изб:
простынёй знамёна во дворе
поперёк заборного каре.
Ты познай утраченный язык
некогда булыжных мостовых
и прочтёшь шифрованный сюжет
каблуков, копыт, телег, карет.
Вот опять на Кремль идёт отряд,
но не различить ни лиц, ни дат:
белочехи? русские? орда?
кто они? зачем пришли сюда?
Времени пыльцу, мгновений зыбь
замариновал дагерротип.
Что на нём? По улице бредёт
навсегда безвестный пешеход –
в сапогах, потёртом армяке
в сторону Булака налегке.
Вот исчез, зашёл за поворот,
без себя оставив натюрморт.
Этот город жил. Шумел. Дышал.
Говорят, он был. Но перестал.
Нет, его не тронул Чингисхан,
нет, его не выжег царь Иван,
нет, не уничтожил Емельян:
под чугунной бабой,
под чиновной лапой
без единой пули
пал Иске Казан.
А на старом месте пришлецы
строят земледелия дворцы.
О, как  гордо пришлецам у стен
свежеслепленных татнефтьарен!
Дайте срок: здесь скоро, как грибы,
вырастут Богатые Сабы!
Но – пощёчиной – гостей слова:
«город ваш хорош – почти Москва!»
Псевдопитер. Недохерсонес.
Типовой застройки образец.

Стоя спят и умирают города.
Будто их и не бывало никогда.

СЕТЕВОЕ
 

Пьёшь ты кумыс иль думаешь кумысли,
Тебя ли кто-то думает и пьёт, –
Всё ждёшь, когда сигнал, простой как выстрел,
Тебя к священной жертве призовёт.

И ты бежишь, стремительный и страстный,
Рефлексом тренированным ведом, –
Туда, где  брендовый кусок пластмассы
Мерцает над пустынным алтарём.

Брось, копипастор, мучить копипаству!
Твоих баянов рваные меха
Пропахли псиной лайков. Докучас твой
Прошёл, как птичий грипп у петуха.

А помнишь, в келье ты мусолил стилос
И каменела в сумраке рука.
Ведь это ты был там, мне не приснилось, –
Доныне перст чернее клобука.

Теперь же, выпив кофе спозаранку,
Говея над очередным постом,
Висишь в сетях как снулая таранька,
Но мимо мема не вильнёшь хвостом.

Ты перепутал с отраженьем небо,
Но это мелочи. Смотри, мой персонаж:
Вон чьё-то слово бьётся по хэштегам –
Как Ева, выходящая в тираж.

ШАМБАЛА
 

Мы, жители Шамбалы, тайной страны,
мельчаем в панельных ашрамах, но сны
нас делают выше;
мы сами себе не рабы, не цари,
а царь наш – Сучандра, как мы говорим,
пока он не слышит.
В часы медитаций уйдя далеко,
брахманы постигли, что нет ничего
прекрасней свободы –
и, видя с мигалкой кортеж колесниц,
мы так же по-прежнему падаем ниц –
но дерзко и гордо.
Нам, неприкасаемым, знать застит взор.
Надсадно Сансары скрипит колесо,
вращаясь на месте.
Репризой не вытянуть старый сюжет,
ведь ставит до боли родной шамбалет
наш шамбалетмейстер.
Давно уже черви проели закон –
одну кама-сутру мы помним с пелён,
зато досканально.
Когда же нас ночью теснит пустота,
целительный чай отверзает врата
и гонит печаль, но
едва ли поможет священный отвар,
когда на заборе поверх старых мантр
лишь новые мантры.
Утрачено всуе искусство письма:
искусственным мозгом забиты дома
по самые чакры.
Луч солнечный редко доходит сюда
и часто такие стоят холода,
что ёжатся йоги.
К нам путь переменчив и скользок, как ложь,
а если случайно ты нас и найдёшь –
не вспомнишь дороги.

АЗБУКА

Клеить бабу учили в подъезде.
Рыжий Вовка по кличке «Тулуп»
был в немыслимом авторитете
и  плевал через выбитый зуб.
На немытые уши пацанские
ровным слоем ложилась лапша,
но методика той аппликации
до сих пор в наших душах свежа.
Был доходчив спецкурс корифея,
а греховные тайны – просты.
Наши, ёрзая по батарее,
как в геенне, горели зады.
«...есть такие: не знают покоя,
сами тащат за шкирку в постель!»
На романтике улиц настоен
заблуждений пьянящий коктейль.
Сколько ж трещин и сколько царапин 
на бесчисленных гранях таит,
миллионами пальцев залапан,
той бесстыжей науки гранит!
...Ток  незамысловатой интриги.
Тусклый свет. Вкус чужих папирос. 
Нет, стратеги подъездных блицкригов
не забыли своих барбаросс!
Помним, что говорить, обнимая. 
Брать умеем, не глядя в глаза.  
Только как осчастливить – не знаем: 
что-то Вовка недорассказал.

РАССУЖДЕНИЕ
 

Мужчина – настоящий – никогда
не попадёт в расставленные сети.
Конечно, от него возможны дети,
но это разве сети, господа?
Мужчина – натуральный – ни за что
не станет жертвой женских провокаций.
Он может биться головой об стол,
стрелять в друзей и немощи бояться,
но он не дрогнет. Может – как статуй
стоять, в пространство вперясь неподвижно.
Чист его разум, словно поцелуй.
Инсульт-другой, а в целом – как обычно.
Во всём, что грешную тревожит плоть,
какая б ни случилась чертовщина,
за женщиной мужчина не идёт.
А если не идёт, то не мужчина.

* * *
 

Тонко-тонко, тихо-тихо
у окна строчит пичуга;
зверь паук плетёт интригу;
спит беспечная округа.
Зарастают паутиной
звёзд бессмысленные гроздья;
гости в комнате гостиной
завелись и не уходят.
Над столом парит спиртное
и окурок в грязной чашке;
чей-то муж с ничьей женою
мне расскажут на ночь сказку,
увлекательную повесть
о живых и тех, кто помер, –
вот ведь как бывает! –

то есть,

обо всём на свете, кроме.
Будет он шутить нескладно,
а она смотреть устало.
Грянет полночь и кантата
для нетрезвого вокала.
После будет гость неправ, но
буду я великодушен.
А потом я стану плавным
и засну под тёплым душем.
И дождя аплодисменты
шелестеть начнут негромко
да пружины петь за стенкой –
тихо-тихо. Тонко-тонко.