Одежда тела и души (корьё)

Начало войны. У пристани, вблизи сходен, груда тряпья, над которой возвышается оплывшая фигура алкоголика и скандалиста по кличке «Чучпан», заимствованная из блатного жаргона. Меня, пацана, подмывает спросить с внутренней усмешкой, что все-таки продает «Чучпан»? Но я опасаюсь его неуправляемого гнева. Ответ звучит миролюбиво:
«Чаво, чаво продаю, одежу-корьё, разве не видишь?»
Я поспешно киваю головой, радуясь миролюбивому ответу. В те предвоенные и начало военных лет, с одеждой было совсем плохо. Часто носили одежду перелицованную, как говорили тогда, на третью сторону. Я очень радовался костюмчику, созданному, слово «созданному» вполне соответствует действительности, его создала знакомая белошвейка (портниха) специализирующаяся в изготовлении постельного белья и ночных рубашек из белой ткани. Мой темный костюмчик лоснился на изгибах, и каким-то чудесным образом оттягивался назад, но это не снижало моей радости! Одежду – корьё всегда элегантно носил мой отец. Старое демисезонное пальто, на стеганной ватной подкладке, использовалось в любой сезон и почти при любой погоде. Пальтецо было серого цвета, и о котором отец говорил:
 «Цвет великолепен, наваринского дыма с искрой».
У отца было две шляпы, серая для холодной погоды и белая –  для солнечной. Папа носил черные ботинки со шнурками. В то время они назывались штиблетами. Штиблеты всегда были тщательно вычищены, но их блеск не скрывал аккуратных заплаток. До зеркального блеска свои штиблеты Андрей Федорович доводил собственноручно! В конце войны у отца появилась шуба с каракулевым воротником на желтовато-коричневом, необычайно красивом хорьковом меху с темными хвостиками. Он выглядел в ней грандиозно, выделяясь благородностью лица и значимостью, как тогда мне приходилось слышать. Отец гордился своей шубой. Она не была новой и была, вероятно, подарена одним из пациентов.
Я также любил красивую одежду. Кроме детского костюмчика мне очень нравилась темная куртка с молнией впереди, сшитой из изношенных теткиных одежд. Я был почти влюблен в прочные черные флотские брюки, у которых было, на мой взгляд, существенное преимущество перед брючным стандартом. Ширинка отсутствовала,  вся передняя часть брюк отстегивалась. Это, как мне кажется, давало преимущество при физиологических надобностях. И термин «по-флотски» порой, к неприличной интерпретации, затрагивает и фасон флотских брюк. Меня также радовала обновка в виде удобных элегантных брюк, сшитых мне умелым брючником из тонкого очень прочного старинного одеяла. В них я пошел в институт. О моей одежде бережно заботились мои жены, одна из которых, видный профессор, уже покинула поверхность земли.
Всероссийская конференция хирургов в Казани. Съехались корифеи отечественной хирургии. Среди присутствующих академик Вишневский Александр Александрович –  главный хирург Советской армии в генеральском мундире, покрытом как панцирем многочисленными орденскими планками, чем-то неуловимо напомнивший мне черепаху. Это впечатление подтвердилось впоследствии в его московском кабинете. В кресле сидел уставший человек в помятой нательной рубахе, прихлебывая чай и зорко всматриваясь цепким темным глазом в собеседника. За его спиной, на спинке кресла возвышался несокрушимый грандиозный генеральский мундир, покрытый орденскими планками. Казалось, уставшая черепаха решила отдохнуть от своего панциря. Я оказался в кабинете вместе со Славой Сигалом, завершавшим свою «докторскую». Мы решили показать Вишневскому А.А. замечательный альбом фотографий сосудов, сделанный Сигалом. В кабинете находились еще двое медиков: генерал и майор.
– Что Вам надо? – спросил меня Вишневский.
– Ваша поддержка.
– Она будет, –  ответил Вишневский недовольным тоном.
Слава протянул альбом. Он был пухлый, обтянутый коленкором, кажется голубого цвета
Вишневский не очень внимательно, словно мельком, взглянул в альбом и заметно рассердился.
– Вы бы еще мне бабушкин пуфик притащили. У-у, провинциалы.
Последняя страничка, на которой красовалась открытка Ленинграда «У Адмиралтейской» академик смиловался, и погладив альбом произнес: «Матушка – Волга» это хорошо. Славе вернулся дар речи. Почти по-военному выкрикнул: «Никак нет, это Ленинград»! Слово «мудак» было произнесено тут же, или спустя какое то время - этого я уже не помню.
К вечеру, со Славой Сигалом, преодолевшим оторопь от встречи с А.А. Вишневским, отправились к моему ближайшему другу, несомненно, лучшему телекомментатору о спорте,  великолепному писателю и журналисту – Якову Владимировичу (Вольфовичу) Дамскому, для оформления некоторых необходимых  документов. Дверь квартиры Яши Дамского нам открыл его ближайший друг, называвший Дамского – Яшуткой, Михаил Таль – чемпион мира по шахматам. Михаил Таль был отличным парнем. За кротостью рассказа я приведу несколько примеров. Миша любил выпить, но за всю свою долгую жизнь я встретил только трех человек, которых алкоголь не выключал из нормальной сферы общения. Это: Михаил Девятаев, Яков Дамский и Михаил Таль. Феноменальным был, безусловно, Михаил Петрович Девятаев. После приличной дозы спиртного ему было нужно 10-15 минут сидеть неподвижно с закрытыми глазами. Через это короткое время он снова был трезв.
Внешность Михаила Таля была своеобразной. При небольшом росте и небогатырском сложении, он как бы занимал все пространство. Причиной тому – лицо Мефистофеля и некоторые режиссеры приглашали его на эту роль. Особое впечатление производили глаза. Казалось, если он пристально взглянет на лист бумаги, то тот начнет коробиться и задымит. Выражение «прожигающий взгляд» полностью отражали сущность. Таль был щедрым и как бы несобранным человеком. Приезжая в Москву к своему другу Яшутке, накануне очередного соревнования, приходилось подыскивать одежду из гардероба Дамского, чтобы чемпион Мира выглядел пристойно. Самым любимым человеком на Земле для Михаила Таля, была его жена.
 Вспоминается его рукопожатие. Оно было неприятным, так как его кисть состояла из двух частей. Линия разъединения проходила между 3 и 4 пальцами к лучезапястному суставу. Две половинки кисти были автономны. Он любил женщин и получал понимание с их стороны. Яша как то шепнул мне: «Михаил обижается на Раймонда (Паулса), поскольку последний сожительствует с женой Миши». Легко узнаваемая внешность Михаила Таля притягивала женщин в квартиру Дамского. Это обстоятельство возмущало жену Яши Дамского – красивую женщину, похожую на кролика, о чем она сама говорила с некоторой гордостью.
Остроты Таля поражали! Некоторые помню. Яша пожаловался за ужином, что некто позорит журнал «Время» и он, Яша уберет его из журнала.
«Но это полумера, Яшутка», вставил словечко Таль – «осталось убрать его из пространства».  
Ему понравилась также фраза: «Он был неожиданен, как кость в холодце».
Яша автор уникальных книг о шахматистах, переведеные на многие языки. Подойдя к гроссмейстеру Корчному, Яша услышал в свой адрес рассерженное ворчание, смысл которого заключался в эксплуатации Дамским популярности известных шахматистов в его произведениях. Таль среагировал немедленно, охарактеризовав Корчного, используя непечатную лексику, пообещав:
«Яшутка, я разделаюсь с Корчным».
Как именно он разделается – по цензурным соображениям упускаю. В заключение пообещал размазать Корчного для утешения Яшутки.
Первым во двор вошел Слава и столкнулся с Талем, как говорится «нос к носу».
«Вы Таль?», - спросил Слава.
«Нет, конечно, я просто на него похож», - ответил Таль.
Слава продолжал настаивать, убеждая Таля, что он Таль. Таль отнекивался, и это выглядело комично. До нашего визита, Таль и Дамский на открытой шахматной доске разбирали какую-то партию. Меня всегда удивлял разговор Таля и Дамского о шахматах. Разбирая партию известного шахматиста Алехина по памяти. Осмелевший Слава попросил Таля сыграть с ним в шахматы. Мне эта идея понравилась. Я тихонечко попросил Таля: «Миша, проиграйте моему ученику. Это будет для него самый яркий орден». К моей просьбе присоединился Яша Дамский.
«Нет, ребята», - ответил Таль, - «я все-таки чемпион Мира».
«Ну сделайте хотя бы ничью, пожалуйста», - не унимались мы с Яшей.
Дамский добавил: «Если ты мой друг, ты сделаешь ничью с этим юношей».
«Ах, Яшутка, Яшутка, и здесь как-то не очень. Я ведь чемпион страны по быстрым шахматам! А впрочем, рука дающего не оскудеет. Расставляйте фигуры», - проговорил Таль, взглянув на Сигала своим прожигающим взглядом. Через короткое время мы услышали:
«Я Вам предлагаю ничью, Слава, Вы согласны?»
Ответ Славы с многочисленным повторениями: «Согласен, согласен, согласен! Где это запишем?», - спросил Слава.
«На скрижалях Истории, разумеется», - ответил Таль.
Кажется то ли листок блокнота, то ли краешек конфетной коробки на котором Слава написал где, когда, во сколько произошло шахматное сражение с Гроссмейстером Талем, окончившееся ничьей.
«Вот и скрижаль» - улыбнулся Таль, ставя свою размашистую подпись.
Говоря о клане Сигалов, необходимо упомянуть их уверенность в своих решениях, методиках, операциях, и чувства некоторого превосходства над мнениями и позициями других. Центральной фигурой среди врачей, составляющих этот высокополезный клан, являлся профессор Михаил Семенович (Мойша Зельманович) Сигал. Изменения имени и отчества – своеобразная защита от антисемитов, которые встречаются в нашем обществе. По многим причинам я не являюсь антисемитом, хотя высказывание Лиона Фейхтвангера:  «Мы евреи, словно стадо обезьян. Достаточно одной вскарабкаться на дерево, как и вся стая, будет там же, поглядывая вниз с некоторым превосходством» помню. Во многом согласен с Солженицыным, прочтя его двухтомник «Двести лет вместе».
Михаил Семенович был незаурядным хирургом-практиком и ученым. За собственную длительную жизнь в профессии могу сказать, наиболее значимые хирурги в моем представлении были: доктор медицинских наук Лихтенштейн Абрам Овсеевич, которому Президент Шаймиев присвоил звание «Легенда здравоохранения Татарстана» и, безусловно, Сигал М.С.. Он, будучи учеником профессора Ратнера, организовавшего противоонкологическую службу в Республике Татарстан, включая кафедру онкологии в ГИДУВе, также немало сделал для онкологии. Увидев на освещенном оконном стекле прозрачную стенку только что удаленного участка желудка, выделил главное: освещая во время операции полый орган живота, с помощью маленькой электролампочки, Сигал описал кровоснабжение органов, дифференцируя строение органов из оболочек. Он сумел, также определять давление в сосудах, осуществлявших непосредственно, кровоснабжение органов. Это, безусловно, было открытием! Профессор Сигал создал благоприятные технические условия для соединения пищевода с кишечником. Он умел, казалось бы, в малом, увидеть огромную перспективу развития хирургии. Именно им предложены широкие нетравматичные крючки, позволявшие разводить реберные дуги, обнажая поддиафрагмальное пространство. Михаил Семенович был необычайно вынослив, тщательно выполняя многочасовые операции. Однажды его помощник, ассистент Олег Кочнев, в конце операции упал в обморок. Михаил Семенович сказал с сожалением:
«Олег, если бы я знал, что Вы такой невыносливый, не пригласил бы Вас ассистировать».
Он был очень мужественным человеком. И находясь на больничной койке, незадолго до смерти, продолжал диктовать своему ученику фрагмент диссертации.
Тщательность операций Сигала позволили женщинам-хирургам железнодорожной больницы сравнить его с добросовестным сельским портным.
Приехав на консультацию к умирающему профессору Лазарю Ильичу Шулутко, академик Савельев Виктор Сергеевич, прежде всего, потребовал наркозную карту и увидев, что банальная резекция желудка по поводу язвы, человеку перешагнувшему 70 летний рубеж, длилась более 7 часов, изрек: «Нельзя старика  держать с открытым животом, под наркозом нескончаемо долго». Результат последовал. Все сказанное о Михаиле Семеновиче не снижает его высокой значимости в отечественной онкологии. По моему мнению, значимость его научного вклада соизмерима с результатами подсчета каплей собачей слюны, осуществленной в свое время академиком И.П. Павловым, создавшим учение о рефлексах.
Вскоре очень неплохая работа Сигала младшего была успешно защищена, но маленькие шероховатости возникли в ВАКе. Ее завалили. Мне пришлось срочно ехать в Москву в незапланированную командировку, ехать спешно также к академику Савельеву Виктору Сергеевичу, с которым у меня сложились очень неплохие отношения. Помню, ехали мы туда на машине, которую мне выделил очень хороший мужик. Замечательный администратор Олег Горлик - бывший таксист. Все транспортные расходы взяла на себя, так сказать, сторона Славы Сигала.
Академик Виктор Сергеевич Савельев - член ВАКа и его мнение было весомо. Поначалу Савельев отметил: «Папину лампочку Ваш диссертант засовывает в любое отверстие». Отверстия были перечислены не только на латыни. Использован, также папин аппарат, придуманный инженером для определения кровяного давления в сосудах питающих орган. «В диссертации Сигала младшего отсутствовала новизна».
Ответ был принципиально ошибочен, так как работа Сигала - старшего по трансиллюминации и определению давления в сосудах кровоснабжающих орган была по сути открытием новой страницы в хирургии. Свои соображения я высказал академику Савельеву, отойдя от уважительных стандартов обращения к академику:
 – Докторская диссертация младшего Сигала полна новизны и я, Виктор Сергеевич, убедительно прошу Вас поддержать в ВАКе докторскую Сигала-младшего.
–  Но ему, несмотря на мою поддержку, придется отстаивать свою диссертацию на заседании ВАК.
Славу пригласили на заседание ВАК, где Слава удачно выступил. Вскоре докторская работа Славы Сигала была утверждена.
Возвращаюсь в начало рассказа. Жаркое начало лета, Конференция проходит в обширном зале, только что построенном клубе строителей. Люди, как мне показалось, одеты по-зимнему. Добротные тяжелые костюмы, аккуратно затянутые галстуки. Мое выступление особого интереса не вызвало. Другие выступления также не привлекли внимание аудитории, вероятно из-за духоты и пронзительного запаха краски. В конце конференции ко мне подошел академик Савельев.
 – Почему Вы, профессор Агафонов не уважаете аудиторию?
 – Что Вы имеете в виду, Виктор Сергеевич?
 – Вы нам доложили, достаточно связно о Вашей методике, она интересна, но Ваш вид... Белая рубашка и безрукавка, расстегнутый ворот не украсили Ваше сообщение!
– Так ведь жарко, Виктор Сергеевич. Я посчитал...
– Вы посчитали, перебил он меня – в этом и есть Ваше неуважение.
–  К тому же, в настоящее время у меня нет костюма.
– Где же Ваш костюм?, -  вполне миролюбиво спросил Виктор Сергеевич.
– На кафедре, где я работаю. Его поела моль, и когда выяснилась непоправимость ущерба, я все-таки его не выбросил.
– Кого же Вы собирались там одеть? - уже весело спросил Виктор Сергеевич.
Потом мне посчастливилось быть знакомым с этим человеком и даже ночевать у него на даче в Подмосковье, которая раньше принадлежала Булганину (по нынешним дачным масштабам представляет собой скромный домик). Виктор Сергеевич был необычен даже внешне: плотный, сильный мужик среднего роста. Рост волос над высоким лбом начинался двумя уровнями, разделенными пополам один из которых возвышался над другим. Вся его фигура была пропитана силой, способной преодолеть любое препятствие. У меня и сейчас нет костюма. Он мне не нужен. То корьё, которым я располагаю, меня вполне устраивает. Сейчас и в перспективе.