«Одиссеи Альберта Галимова»

Альберт Галимов в рубрике Альбины Абсалямовой «Прогулки со звездой»

 

Дорогие места детства, исчезнувший город… Сегодня мы ищем его тени с человеком, знакомым всем в казанской творческой среде. Альберт ГАЛИМОВ – замечательный художник и не менее талантливый врач-травматолог, заведующий отделением травматологии в городской поликлинике №7.

… Двухэтажный дом по адресу Пушкина, 14, где я родился и вырос, был простроен еще моим прапраде­дом – Федором Васильевичем Бурко­вым. О нем я знаю немного: был он инженером-геодезистом, принимал участие в строительстве Чернояр­ского пассажа. В семейном архиве сохранилось лишь одна его фотогра­фия, на которой он одет в форму инженерных войск. Сохранился и зна­чок с фуражки прадеда: скрещенные лопатка и топорик...

Сегодня на месте нашего дома расположен построенный не так дав­но офисный центр… Моя двоюродная сестра рассказывает, что иногда бы­вает там в кафе на втором этаже и смотрит на стоящее напротив здание бывшего музыкального факультета как бы из окна нашей квартиры. Но мне не хочется туда подниматься…

Дом на углу Горького и Пушкина имел номер 16, наш был четырнад­цатым, а рядом располагался две­надцатый, так называемый «дом с аркой». Так и говорили – пойдем играть под арку. Двор в соседнем доме был просторным, там можно было вдоволь побегать, поиграть, а вот двор нашего дома был совсем небольшим, в нем росло одно-единственное дерево. Зато какое – посаженный моим дедом каштан! В городе каштанов тогда не было, только в зоопарке – еще один, и я гордился, что такое редкое дерево растет именно в нашем дворе.

До революции дом принадле­жал нашей семье. Потом началось уплотнение... Нам оставили лишь часть второго этажа. Сначала – три комнаты, а потом, когда в конце 37-го арестовали и по обвинению в выска­зываниях против Советской власти расстреляли на Черном озере мою прабабушку, комнат у нашей семьи осталось только две.

Что рассказать о моей прабабуш­ке? Она окончила Мариинскую гим­назию, была очень образованным человеком, работала на телеграфе... Их было четверо – брат Николай (о нем я знаю мало), Вера, Ольга и Сер­гей. Не так давно произошел инте­ресный случай: на Арском кладбище одна женщина оставила записку, мол, кто ходит на эту могилу, мой телефон такой, позвоните. Оказалось, что ее прадед и моя прабабушка были брат с сестрой. Так мы нашлись спустя че­тыре поколения…

Вера Федоровна и моя прабабуш­ка Ольга были погодками. Вера была ученицей Фешина, пожалуй, она – самый известный человек в нашей семье. Своей прабабушкой я считал именно ее, я ее хорошо помню, она умерла, когда мне было 8 лет. Жила она на улице Калинина вместе с му­жем – известным врачом Констан­тином Никитиным, совсем рядом с домом, где жил Велимир Хлебников. Этот дом тоже снесли...

Вера Федоровна приходила к нам по праздникам. Делали пельмени всей семьей. У нас был огромный дубовый стол, мне казалось, что под ним может поместиться целый ста­дион. Выкладывали на клеенку тесто, муку… Иногда и мне давали сделать что-нибудь из теста: птичку, мышку... Это было здорово.

… А в доме у нас было так. Захо­дишь, поднимаешься по большой деревянной лестнице. Лестница крепкая, с дубовыми перилами, без признаков каких-либо повреждений. Сейчас уже не вспомню: сколько там было ступенек? 14, 16?.. Открываешь обитую дерматином дверь, попада­ешь в квартиру. Прямо в коридо­ре – плита, у которой всегда стоит бабушка. Как таковой кухни нет, и для того, чтобы раздеться, бабушку нужно обойти… С другой стороны – печка, на моей памяти – уже газо­вая. Бывало, прибежишь с мороза, прижмешь к ней руки – хорошо! А бабушка ворчит – куда, мол, с порога, весь мокрый…

На первом этаже жили две татар­ские семьи – Тимершины и Гариповы. В обеих семьях росли мальчишки, оба Эдики. Один меня на год стар­ше, другой на год младше. Гуляли мы вместе.

Обычно ходили в Ленинский са­дик. Дорогу переходили без всяких светофоров, хотя движение на улице Пушкина было насыщенным: и трам­вай, и троллейбусы, и машины… Чем занимались? На пустыре за музфа­ком играли в футбол, причем состав играющих был небольшим. Несмотря на то, что особых хулиганских раз­борок в те годы не было, деление по зонам обитания уже начало за­рождаться. Безумные масштабы оно приобрело позже, но и тогда мы не решались ходить в некоторые ме­ста, например, на улицу Тельмана, там было враждебно… А вот на «Ди­намку» ходить было можно, там со­бирались «свои».

В Ленинском садике росли шам­пиньоны. Возможно, они растут там и сейчас, но сегодня никому не придет в голову собирать грибы в городе. Тогда же это было в порядке вещей. Видишь бугорок и трещинки, обво­дишь пальцем и находишь гриб... Я регулярно приносил домой пакетик шампиньонов. На выходе получа­лось не больше двух столовых ложек жареных грибов, но я их с удоволь­ствием съедал.

У лестницы, которая ведет к Уни­верситету, стоял памятник Ленину, один из первых в стране. А под го­рой был ветхий домик, в котором жили дворники. Такие домики тогда имелись в каждом парке... Однаж­ды, будучи еще дошкольниками, мы с Эдиками отправились туда полазить. Ребята залезли на гору и стали бро­сать на крышу домика пустую банку. А я ходил внизу и переворачивал валявшиеся рядом старые доски, под которыми кишели червяки, ухо­вертки, мокрицы. Мне было очень интересно. А Эдики кидали банку, и она с грохотом скатывалась вниз. Вдруг слышу, кричат: «Бежим, сейчас кто-нибудь выйдет!» А я не побежал, рассуждая: я же ничего не кидаю, хожу просто так, чего мне бояться?

И тут из дома выбегает парень (тог­да он показался мне очень большим, хотя, наверное, был подростком), хватает меня и говорит, что сейчас отведет в милицию! Кое-как удалось уговорить его отпустить меня…

А ребята ждут поодаль, там, где сейчас памятник Бутлерову, спраши­вают: «Что же ты не убежал?» Отве­чаю: «Так я же ничего не делал…» Они в ответ: «Эх ты, дурак…» Так я понял, что, даже если ты ничего не делал, лучше убежать. Это стало для меня большим уроком.

На «Динамке» в футбол играли уже серьезно. Собирались пацаны со всего района, вроде бы свои, но все равно дрались… Залезали на стадион через дырку в заборе. Иногда в футбол играли взрослые, полупрофес­сиональные команды. В такие дни на трибуны уже не пускали, да и офици­альный вход был по билетам. Но если пролезть через дырку и спрятаться за воротами, уже, как правило, не трогали. Долгие годы мне казалось, что игру и нужно смотреть так, из- за ворот. Уже потом, с появлением в доме ТВ, долго не мог привыкнуть, что ракурс совсем другой…

Табло на «Динамке» не было. Бы­вало, лежим, спрятавшись за ворота­ми, тихо смотрим. К вратарю, когда он не занят, подходит какой-то му­жик, спрашивает:

– Привет, ну какой счет?

– Такой-то, проигрываем.

– А как забили-то тебе?

– Ну, один с пенальти, другой со штрафного… Ну, все, атака, идите!

Вот такие у меня первые пред­ставления о футболе: смотрю из-за ворот, и вратарь все знает…

Иногда на «Динамо» приходили детские тренеры. Они садились на трибуну и смотрели, кто как играет. Тех, кто мог набить мяч пятьдесят раз, приглашали прийти в детскую футбольную секцию. Но мой рекорд был лишь двадцать. В основном я стоял на воротах…

В шесть лет я начал ходить в изо­студию в Дом пионеров им. Алиша. Занимались 2-3 раза в неделю. В гардеробе были таблички – «авиа­модельный кружок», «танцы», а у нас всего три больших буквы – ИЗО. Мне было обидно, что нас называют так кратко…

Изостудию тогда возглавлял ху­дожник Вячеслав Михайлович Лы­сков, не так давно из Штатов при­езжала его дочь, тоже художница, делала его персональную выставку, в которой участвовали и выпускники изостудии: Татьяна Голубцова, Саша Новиков, я…

Я застал его совсем чуть-чуть, он умер рано, в сорок с чем-то лет: стало плохо в трамвае… Но все равно я его очень хорошо помню.

Уровень преподавания в изостудии был очень высоким. Нам преподава­ли перспективу, цвет, мы занимались керамикой, на линолеуме вырезали гравюры… Преподавание было со­вершенно разносторонним, уровня средних классов «художки», куда я и пошел учиться позже. Помню, как од­нажды Вячеслав Михайлович спро­сил меня: «А какие у тебя художники любимые?» Я ответил: «Шишкин». Он говорит: «А почему он тебе нравит­ся?» «Красивые сосны». «А ты не за­метил, что они как на фотографии?» Ну что я могу ответить? Сижу, молчу. Он продолжает: «А ты не обращал внимание, что на закате сосны бы­вают красные и на рассвете, и даже лошадь может быть красной, хотя она белая?» Я тихо отвечаю: «Заме­тил...» Так он пытался научить меня основам импрессионизма… Много раз потом я вспоминал этот разговор.

Учился я в 18 школе. Ходил туда сам, через Лядской садик. Моим од­ноклассником и близким другом был Артур Мустафин – сын замечательно­го поэта Виля Салаховича Мустафи­на. Сначала они жили на Зур Урам, а потом переехали на Искру. Но на Галактионова у Артура жила «тетя Чича», Чачка Салаховна – родная се­стра Виля Салаховича. Сегодня она живет на улице Татарстан. Иногда Ар­тур оставался у нее, и тогда из школы мы шли вместе. «Как пойдем? – спра­шивал меня Артур. – Просто так или «по одиссеям»?» «Одиссеи» – это снеговые горы, которые вырастали на обочинах дорог после чистки сне­га. Это поэтичное название приду­мал Артур. Идти «по одиссеям» было большим удовольствием. Провалива­ешься по пояс, по колено, приходишь домой весь мокрый, но счастливый.

С математикой у меня было не очень. А в двенадцатом доме, под аркой, жил пенсионер дядя Рафгат, бывший учитель математики. Мама договорилась с ним о дополнитель­ных занятиях для меня. Дядя Рафгат непрерывно курил, не выпускал па­пиросу изо рта. Впрочем, к табачному дыму я привык, мой дед тоже курил, хотя и не дымил по всей квартире: зимой он садился у печки, открывал железную заслонку, сидел вплотную и выдыхал прямо в печь, а мощная тяга сразу все уносила. Летом дед курил во дворе…

Занятия матема­тикой проходили очень интересно. Учитель быстро решал мне домаш­нее задание, а потом говорил: «Ты же художник, давай нарисуй мне зайца, лошадь, петуха. И всегда приговаривал – как здорово, что ты умеешь рисовать! А я вот не умею…» Очень хорошо помню, что у него на стене висел большой лист ватмана, на котором был изображен жокей на лошади, перепрыгивающей через барьер. Причем изображен так, как бывает на уроках рисования, схема­тично. Видимо, это он в свое время пытался рисовать… Наверное, меч­тал стать художником, но у него не вышло, и ему было интересно, как такой маленький мальчик, как я, мо­жет так хорошо рисовать…

Помню замечательный хлебный магазин на углу улиц Пушкина и Галактионова, куда мы с мальчиш­ками забегали за кукурузными палочками. Палочки продавались в картонных коробках, у которых мы быстро отрывали верх и тут же съедали содержимое. После того, как поиграешь в хоккей часа три подряд, очень хотелось есть… Не­смотря на то, что в магазине про­давались и пирожные, и ромовые бабы, и сам хлеб, внимания на это все мы не обращали. А вот кукуруз­ные палочки были своеобразным фетишем…