Почти новогодняя история

Снег идет, снег идет.
К белым звездочкам в буране
Тянутся цветы герани
За оконный переплет.
Б.Пастернак

К концу декабря город, наконец, начал преображаться из серого унылого бетонного в ажурно-белый с заиндевелыми наличниками на деревянных строениях, насыпями сугробов по обочинам асфальтовых дорог. И, кажется, что вот-вот из-за поворота появится тройка с бубенцами и угрюмый кучер на облучке строго крикнет: «Посторонись…» И долго будет его голос эхом звучать во мне, и переливчато звенеть колокольчик почти соль диезом.

Стоит только свернуть с центральной дороги, и минут через пятнадцать из Казани, театральной, миллениумной и спортивной, оказываешься в слободской, где, несмотря на слияние деревни с городом (урбанизацию), когда на одной улице ужились дорогие дома с архитектурными изысками новых русских и татар с архаичными и неказистыми, воздвигнутыми в советскую эпоху, когда собирались дома из того, что было (в ход шел бой кирпича, куски бетонных панелей и даже железнодорожные шпалы), нравы и уклад жизни оставались, как и сто лет назад, можно сказать, патриархальными.

В таком неприметном месте живут герои моего рассказа. Летом обрабатывают небольшой огород, зимой чистят снег за воротами и по четвергам топят баню, приглашая соседей скоротать вечерок за чашкой чая.

В старину сказали бы: «Хвороба напала, недуг одолел». Нашли новое иностранное слово, и разлетелось оно повсюду, как и сама беда.

Итак, начнем нашу историю.

Covid подкосил всех. Не обошел стороной и семью почти старосветских помещиков – Гаднана и Дамиру. Последние лет двадцать, то есть, как писал классик, «аредовы веки» (Салтыков-Щедрин «Премудрый пескарь»), жили размеренно на свою небольшую пенсию. Старик продавал понемногу излишки с огорода, Дамира следила за акциями в супермаркетах и заблаговременно укладывала вещи в чемодан, готовясь к очередной поездке в санаторий. Но в этом году все пошло не так. Сначала изоляция, потом масочный режим. Санатория так никто не дождался.

Старики тяжело переживали разлуку с детьми и соседями. В одиночестве вышли наружу все пороки, так долго дремавшие в старческом теле. Гаднан и раньше имел слабость к горячительному, изредка мог с утра приложиться к графину, пока старуха возилась со стряпней, за что бывал часто пристыжен и изгонялся из общей спальни. Теперь же пагубная привычка возведена была уже в ранг особого ритуала лечения. И многочисленные настойки, изготовленные из плодов садовых растений, употреблялись с почти экстатическим наслаждением и с такой регулярностью, что старуха не успевала возносить к небу руки, упоминая Аллаха.

– Карчык, вирустан ул . В смысле употребляю, – гордо парировал старик каждый раз, когда Дамира заставала его за этим занятием.

– Видит Аллах, хорошим это не кончится, – причитала со слезами на глазах несчастная женщина и только единственное, что могла позволить себе в виде отдушины, – это долгие переговоры по телефону с соседкой.

«Ты представляешь», так начинался долгий разговор, в котором она подробно рассказывала обо всех проказах старого грешника и о новых способах борьбы с коварным вирусом. В завершение обе женщины беззаботно смеялись, потому как сами не верили до конца в пресловутый недуг.И в шутку называли Гаднана гончей, за умение выживать в любых условиях. В молодости он был неплохим лыжником и по части женщин тоже не промах, но возраст не щадит никого, и на смену телесным радостям пришли… порочные привязанности к сорокаградусной микстуре, которая погружала в мир эротических фантазий, создавая иллюзию полноты жизни и собственной неуязвимости. Однако где-то его система дала все-таки сбой, и тлетворные молекулы, распространенные в воздухе, все же проникли в истощенные старческие легкие Гаднана.

– Валла хи, – навзрыд упоминала имя всевышнего Дамира, когда глазами провожала уходящую газель скорой помощи.

– Не выживет, – тихо прошептала соседка Тамара, когда, закончив разговор с подругой, отключила мобильник.

Для Дамиры начались дни, наполненные томительным ожиданием и воспоминаниями. «Нельзя запретить мысли возвращаться к определенному предмету, как нельзя запретить морю возвращаться к своим берегам», как писал В. Гюго в романе «Отверженные». Она, подобно разломившемуся на две половинки яблоку, только сейчас поняла, что они были этим неделимым целым долгие пятьдесят лет.

Она натыкалась на вещи Гаднана, и слезы наворачивались на глаза. Ей казалось, что она была несправедлива с ним, но поздно это поняла, сейчас исправила бы что-то, но… 

Душевные страдания очистили ее душу от лишнего, оставив место лишь для любви ко всему, что ее окружает: в первую очередь к детям, которые давно выпорхнули из гнезда, и, конечно, к единственному мужчине в ее жизни, ее мужу – Гаднану, которого она будет любить и после его смерти. 

Стало так тихо, как бывает только во время снегопада или перед бурей. В природе все замерло в ожидании чего-то.

И только она уже приготовила себя к той мысли, что он «готов в дар земле предать себя», а она, безутешная, проводит свои оставшиеся дни, обнимая холодный кладбищенский гранит, как вдруг раздался звонок и металлическим голосом медработник произнес: «Ибятов Гаднан? Забирайте, да вещи привезите, а то его облачение сожгли».

Почему сожгли, так и не успела понять старая женщина, но, несмотря на то, что новость принесла новые хлопоты, все же ей порадовалась.

Торжественная встреча несколько не удалась, потому как старик почти никого не узнавал и даже, скорее всего, лишился рассудка. Этого никак не ожидала несчастная женщина.

– Ты представляешь, он съел банан вместе с кожурой и лег спать, – жаловалась Дамира соседке.

Всю ночь не могла сомкнуть глаз, думая о муже. Какой он неухоженный, в этом виновата только она.

Встала засветло, помолилась и, как кошка, подкралась к кровати мужа и, почти не дыша, стала ждать его пробуждения.

Старик испуганно присел на кровати и вытаращил глаза на женщину.

– Ты кто, старая ведьма? – начал, ворча спросонья, старик.

Дамира и раньше не была избалована вниманием со стороны мужа. Теперь же со ссылкой на болезнь и вовсе не ждала любезностей и продолжила терпеливо ухаживать за хворым.

В первую очередь, как в стародавние времена, она, принеся таз с теплой водой, вымыла его старческие корявые, как корни векового дуба, ноги. Насухо вытерла и серебряными, из старинного семейного набора ножницами выстригла задеревенелые, покрытые грибком желтые ногти.

Старик охал и сыпал все новые проклятия на жену.

Приготовленные заранее хлопковые косоворотка и кальсоны лежали в комоде между лавандовых подушек и источали сладкий аромат крымских цветов.

– Эйдэ, таем, кий , – ласково, подобно ребенку обращалась Дамира. Вспомнилось ей, то время, когда надевала она распашонки обоим сыновьям, когда были совсем маленькие. Как же далеко они от нее, в далекой Америке. Короткие сообщения: «АНИКА, у нас все ок!» Редкие радости для несчастной матери.

Теперь всю нерастраченную любовь она обратила на мужа, беспомощного, подобно ребенку или лошаденке, истощенной бескормицей и болезнями.

Косоворотка туго пролезала через голову. Так этого не любили ее сыновья, когда она собирала их утром в садик, и она пела им, чтобы отвлечь, а они потом смеялись, когда, наконец, их кудрявые головки вызволялись из плена горловины, будь то футболка или свитер.

Старик начал кряхтеть и потом разразился гневными проклятиями: «Неумеха, так и не научилась, вот Тамара…»

Старик осекся, лицо его приняло виноватое выражение.

Дамира с минуту помолчала, только, подобно рыбине, выброшенной в шторм на берег, хватала ртом воздух, будто задыхалась.

– Иблис. Ах ты старый греховодник, – взорвалась наконец она, –придуриваться вздумал? Тамара. Я тебе покажу Тамару.

Имя соседки как-то нечаянно слетело с языка потрепанного ловеласа, и он уже жалел о своем конфузе.

Женщину было не остановить. Рассвирепев, бранясь на двух языках, включая еще и арабский, она изложила всю концепцию мира и роль ее мужа в системе координат ее ценностей…Она еще много чего могла рассказать, потому как тридцать лет отработала завучем в школе, но тема сузилась до детородного органа ее супруга… и лексика скатилась до мата.

Далее женщина, виртуозно открыв до упора полки комода, стала разбрасывать по всей комнате вещи мужа, добравшись до кальсон, которые она скрутила в виде жгута, и со всей дури наотмашь стала хлестать ими по лицу бедного старика. Тот не издавал ни звука. Сполна насладившись экзекуцией, Дамира бросила тряпицу на пол и убежала в сад, захлебываясь горькими слезами.

    Солнце садилось, женщина помолилась, и душа ее присмирела.

– Ля иляха илля Лла , Алла, гафу ит минем геняхларны , – с этими словами она приступила к стряпне. «Война войной, а обед по расписанию», – любила она повторять раньше…

Приготовив и разлив по тарелкам суп, как Дамира делала последние лет двадцать, женщина позвала к столу мужа. Все это время он неподвижно сидел на своем ложе.

Хлебая из тарелки ложкой суп и причмокивая от удовольствия, Гаднан начинает читать:

«Мне показалось, что была зима,

Когда тебя не видел я, мой друг.

Какой мороз стоял, какая тьма,

Какой пустой декабрь царил вокруг!» 

Глаза старухи засияли каким-то внутренним солнечным светом, и она вспомнила, как сидели они за проверкой тетрадей в маленькой сельской школе, где проходили практику после пединститута. И слушали тишину, и вдруг Гаднан начинал читать ей заученное из Шекспира, а она запрещенного в то время Пастернака. А за окном крупными хлопьями медленно и торжественно падал предновогодний снег. И не было, казалось, на свете счастливее их никого.

Потом Гаднан произносит: «А хорошо мы живем, карчык, Аллага шекер, даже ни разу не поругались за всю жизнь».

Женщина улыбнулась, и морщинки побежали вокруг глаз, словно лучики от солнца.

Дамира подумала: «Как же я все-таки люблю тебя». А вслух сказала: «Старый склерозник», – и, зачерпнув суп, приступила к трапезе.

А за окном пошел 
Снег густой-густой.
В ногу с ним, стопами теми,
В том же темпе, с ленью той
Или с той же быстротой,
Может быть, проходит время?»

Б.Пастернак

фото Дарьи Карпеевой