Помидоры вялятся на солнце

Помидоры вялятся на солнце —

красные, как угли на ветру.

Это согревающее сходство

собрало божественное скотство

на последнем яростном пиру.

Вина только ставятся в бутыли,

бродят — неходячие, как мы.

Руки в ранней осени, как в мыле, —

не пришли дожди ещё, не смыли,

не скурили влажные дымы.

Ранние седины жёлтых листьев

только пробиваются на свет.

Так шпана далёким резким свистом

в трепет повергает не туристов,

а живущих здесь десятки лет.

Разнотравье стало равнодушным,

галки иноходят по жнивью,

журавли гнусавят с неба: «Ску-ушно»,

лапой кот приглаживает уши,

рыбы начищают чешую.

Чем не гефсиманские сюжеты?

Сад, засада, полночь, поцелуй.

В факельно-оранжевом отсвете

вся природа варварски раздета

на глазах иуд — зелёных туй.

Осень выворачивает мысли

прошвами наружу. Всем нутром.

Что-то прохудилось, что-то скисло.

А душа, как помидор, повисла —

зрелая. Но ты её не тронь.

2021

***

Серебряною нитью гладь вприкреп

кладёт метель на золотую опаль.

Шумит Арбат — в своей гордыне слеп,

как преданный мечу Константинополь.

Ты смотришь фильм в заснеженном окне —

документальный, рвущийся, нечёткий:

где ветер вышивает сюзане,

скрепя его полотнища намёткой.

Резвится в небе стая бусых туч,

за месяцем охотясь, как за зайцем.

Когда меня изловишь ты — не мучь,

задумаешь играть — не заиграйся.

Разбросан город-сад людей-камней,

наполненный тревогой и надсадом,

где ты не возвращаешься ко мне,

где я сшиваюсь с серым снегопадом.

Простёгивает тоненький пунктир

полотна глади через шаг неравный.

Мой на живую нитку смётан мир.

Ты дёргаешь её. Тебе забавно.

2022

***

Я бреду. Я в бреду. Я шагаю наощупь

по пустой, несмотря на полуденный час,

по врастающей корнем в безликую площадь,

по бодающей теменем тихую рощу

этой улице, сложенной нами из нас.

Здесь друзья мои глухо стоят за оградой,

здесь дома мои смотрят с укором немым,

здесь мне рады, здесь были... Здесь были мне рады,

обнимали, смеялись, не знали, как надо,

но не прятались в тёплом илу, как сомы.

Здесь дома прорастали, как семечки клёна,

приносимые ветром из дальних лесов,

вылуплялись птенцами, пищали сквозь кроны,

оползали потоками селя по склону,

обгоняя лениво бредущих коров.

Было шумно. Скрипел работяга-колодец,

из открытых окон звали в гости на чай...

Жизнь работала с нами в любую погоду —

осыпалась на землю пустая порода,

и под ней проступала душа невзначай.

Наособицу каждый теперь скособочен —

вы стоите безмолвно, и воздух стоит.

Тишина. Во дворах ни души, ни шажочка.

Эту улицу нужно оставить. И точка.

И оплакать, как родину. И отпустить.

2020

***

Не говори, что облака — краплённый киноварью хлопок,

и что рассветная заря — лишь пробный штрих в углу холста.

Иду вслепую — не на свет, вглухую — не на громкий шёпот,

какая разница — когда и где распасться по частям.

Сквозь монотонный низкий шум рутинных ежедневных тщаний

как мошка в глаз, на всех парах влетает мартовский восход.

Медовый зной полдневных солнц в тандыр мой город обращает,

и в нем румянится, как хлеб, пуховый персиковый плод.

Гортанных возгласов хорал на вечном алтаре базара

поёт о шёлковом пути и обещает млечный путь

тому, кто сможет заплатить. Тысячелетние чинары,

листвой ладонной трепеща, и нас с тобой перелистнут.

Миндальный цвет в веснушках пчёл, янтарный отсвет винограда

и пёстрый клеверный ковёр на склоне Зеравшанских гор —

здесь неба край обмётан швом небрежным: буйным водопадом

летит низвергнутая синь в непререкаемый простор.

Я буду ждать тебя в тени и в пене буйного цветенья

среди фисташковых дерев у доломитовой скалы —

на километре нулевом моей вселенной. Счёт ступеням

я потерял уже давно на дне разбитой пиалы.

Ни капли потерять из сна нельзя. Запрещено строжайше.

И память-«мыльница» должна хранить в себе весь сон, но — ша! —

ни кадра нет. Рулон насквозь засвечен. И опять, как раньше

пинцетом, в проявитель слёз погружена до дна душа.

2021