ПОСЛЕДНЯЯ ЛЮБОВЬ АТТИЛЫ

Драматург, член Союза журналистов    России. Родилась на Алтае в    г. Бийске. Печаталась    в литературных    журналах «Дон», «Идель», «Петровский мост» и др.     Автор    пьес «Меч Аттилы», «Облако Чингисхана»,    «Фрида», «Репетиция    одиночества»    и др. Пьеса «Наводнение» получила приз международного конкурса «Свободный театр»    (2016).    Спектакли по    ее пьесам поставлены    в театрах Уфы, Перми,    Гянджи. Предлагаем читателям специально    адаптированный для    журнала отрывок из пьесы «Меч Аттилы».

Аттила сидел на троне из копий и щитов, который был на возвышении, к нему вели ступени. У его ног лежал шут-горбун маврусиец Зеркан. Министр Онегезия расположился справа от царского ложа. Напротив – два сына Аттилы. Старший присел на краю, боясь приблизиться к отцу, потупив взор, смотрел на землю у властителя под ногами. Министр наклонился к императору: 

– Аттила, сенатор Рима Аэций прислал тебе доспехи из золота. 
Аттила снял бурку, надел золотые римские доспехи и обратился к своим воинам:

 – Души убитых ещё сражаются в воздухе. Мы победили, захватили десятки селений, двинулись на презренный Рим! Он трепещет. Все предсказания сбылись! Сильные бегут, как львы, в огонь, и ярость гуннов – им вослед. Теперь – вперёд, и нас уже не остановишь. В седле мы правим миром! Отдыхайте, пируйте, веселитесь. Жён, медов, гуслей! Вы заслужили всё! 
Раздались приветственные возгласы гуннов: Арра! Владыка с нами! Царь начал! Пойдём за ним! Царь тысячи пустынь! Велик Аттила, сын победы! Рим всё ближе.

 Аттила попросил подать ему гостеприимную чашу. Все ринулись исполнять приказание. Он принял от виночерпия деревянный кубок с вином, поднял его, выпил за здравие первого по порядку гостя. Тот, встав и отблагодарив поклоном, опорожнил свою чару с вином за здравие соседа. Гости по очереди поднимали кубок и, выпив, целовались, кланяясь царю. Им подали золотые и серебряные кубки, и только у Аттилы кубок был деревянный. 

Когда Аттила почтил послов и виночерпии вышли, за столом императора поставили столы для гостей, чтобы каждый мог брать угощения на круглых серебряных блюдах. Вошёл слуга Аттилы с блюдом, на котором были конина и сырне из ягнятины, запечённой под землёй в бараньем желудке. Принесли хлеб и закуски, стол ломился от яств. Аттила не ел ничего, кроме мяса на деревянной тарелке, он во всём выказывал умеренность. 

После съеденного все встали. Никто не садился до тех пор, пока каждый гость первого ряда не выпивал поданный ему полный кубок вина, пожелав доброго здоровья Аттиле. Всё повторилось и после второго блюда с другим угощеньем. 

Шут Зеркан вызывал на стаканный бой тех, кто больше выпьет. Военачальники следили за взглядом Аттилы и по первому знаку приближались к нему с благоговением и трепетом.

Наконец послов отпустили с дарами, гости продолжали пировать. Привели разъярённого буйвола, на голову которого был надет мешок с отверстиями для рогов. Буйвол наклонил шею, заревел, вздёрнул могучую непокорную голову. Гунны вмиг разлетелись в разные стороны. Аттила, взяв кинжал, приказал воинам:
 – Стойте! Отпустите его! Снимите с него верёвки! Все разойдитесь! Все! 
Он подошел к буйволу – блеснул топор, хлынула кровь. Буйвол рухнул на землю. Аттила снял с себя золотые доспехи, забрызганные кровью, и вновь надел шерстяную бурку. Гунны были возбуждены, то и дело выкрикивая:
 – Аттила! Отец наш! Великий властелин! Нет равного Аттиле! Выступив на средину напротив Аттилы, два гунна затянули песню:

 
Расплескался беспокойный Неман; 
Поднялись от Немана венеды: 
Собрались в могучую громаду 
И ударили тогда на готов.
 Ой, вы, готы, готы!
 Злое ваше племя! 
Где ж вы подевались?
 Что же вас не стало?
 Расшумелся, разгуделся весь Дунай;
 Расшумелись гунны на Дунае: 
Царь вскрывает вражьи стены, города, 
Царь берёт и почести, и дани. 
Что же вас не слышно, Рим и Византия?
 Где же ваша слава? 
Где гордыня ваша? 
Солнце ясное с востока поднялось:
 Звёзды ночи все померкли в вышине. 
Солнце ясное – великий властелин, Властелин Аттила, царь других царей!
 Воспоём же славу
 Нашему царю 
И ударим в гусли 
Громко и скорей! 

Зажгли факелы. Вспоминая о походах, присутствующие ободрились духом, те же, кто ослаб в сраженьях, пролили слёзы. 

Под музыку и барабанную дробь в неистовой пляске с криками «Аррчь! Аррчь!» вбежали воины, которые несли на копьях головы римлян. 
На шуте Зеркане теперь были разноцветные одежды. Он был в колпаке с колокольчиками и в больших башмаках, которые соскакивали и стучали об пол. Все хохотали. Представляясь больным, горбун кривлялся, охал, но тут же выздоравливал. Он показывал фокусы, надувал кожу, которая превращалась в голову Бога зла с длинным носом и раздвоенным хвостом. Завязав шар, он пускал его в воздух. Гунны дразнили шута, кричали: «Билбио! Дай подержаться за твой длинный нос!»

 Аттила оставался неподвижным, не менялся в лице и ничем не обнаруживал веселья. Шут остановился перед предводителем и низко поклонился ему. 
– Ну, что тебе еще? – спросил Аттила. 
Тот издавал непонятные гортанные звуки и долго не решался говорить: 
– Э-э-э-э! Мой господин, прости раба за то, что осмелился обратиться к тебе с просьбой. 
Аттила нахмурился:
 – Ну, говори! В чём дело? Зеркан потупил голову:
 – Ты всё знаешь... Жены нет...
 – Что? Куда ж она девалась, ведь я тебе её дарил? 
– Аэцию оставил. Помоги вернуть жену обратно, уж очень без неё мне плохо и тоскливо. 
Все захохотали, все пьяны. Зеркан начал ожесточённо, с грохотом переворачивать столы. Аттила правил пиром, но сам сидел молча, мрачен, суров и недвижим. На его плече сидел орёл, высматривая добычу. Только когда младший из сыновей, Эллак стал около него, Аттила повеселел, нежно потрепав его по щеке. Когда Приск удивился тому, что он не обращает внимания на других детей, а к этому так ласков, сидевший рядом варвар объяснил: кудесники предсказали Аттиле, что его род падёт, но будет восстановлен этим сыном. Аттила положил руку на плечо Эллака: 
– Эллак, наследник мой, мой сын, моя опора! Рука Аттилы дрожала, он держался за край стола. Заметив это, Зеркан наклонился к Аттиле: 
– Ты болен, царь? 
– Нет, пьян.
 – Ведь ты не пил! 
– Я пьян победой! 
В комнату вошли жёны Аттилы, в такт музыке делая три шага вперёд и два назад. Они плавно двигались под белым покрывалом, как под балдахином, который поддерживали пожилые жёны. Аттила указал на молодую рыжеволосую девушку: 
– Вот эту приведите ко мне в опочивальню!
Он низко наклонился над ней, ласково дотронулся до её одежды: 
– Приходи ко мне сегодня, я приму тебя с любовью. О, дева, сегодня мой шатёр – только для тебя. – Приду, мой царь, коль повелеваешь...
Стемнело, ночь заволокла звёздным покрывалом деревянный дворец. Ступени ложа Аттилы устланы коврами. Он, в безрукавке из кожи, наедине с девушкой в своих хоромах. 
– Вижу, у тебя в роду шаманы, если носишь такие украшения. Драконы это? Девушка тихо с достоинством отвечала: 
– Разве тебе не сказали, что я Ильбика, дочь степей, богатырей и витязей в седьмом колене? Мы – степные волки. У нас заглавный – бог неба. 
– Мне всё равно, кто ты. Сейчас ты для меня – царица. Не хочешь ко мне приблизиться? Не бойся, силой не возьму и не обижу. Будет всё, как хочешь. 
– Ты любишь златовласых? Аттила приблизился к ней:
 – Первая жена была такой, как ты. Она мне подарила Эллака и умерла. Сколько ни живу, хочу такую... – он дотронулся рукой до лица Ильбики. 
– Её лицо в моей памяти. 
– Так я на неё похожа? – Линии твоих бровей красиво ложатся… Я их запомню, не забуду. От этого лицо твоё так нежно. Всевышний потратил немало сил, заботясь о красоте твоего лица. Твоя белая кожа мерцает, подобно мрамору. 
– Жена – для продолжения рода, рабыня – для утех, гетера – для душевного покоя. А я зачем? 
– Я охотник, подстерегающий белую лань. Ты девственница? 
– Да. 
– Люблю тебя, как Солнце, как Луну! 
Как свет, который льётся отовсюду… 
Ты видишь, он вокруг тебя?
 Ласкаю эти струи. 
Повелитель опустился к ногам девушки: 
– Я – воитель мира – у ног твоих! Со мной ты можешь делать, что угодно. Убей меня любовью иль уйди, я не обижусь. 
– Я не уйду! 
– Ты ангелу подобна! Я трепещу под этим чистым взглядом, робею пред тобой, как мальчиком робел когда-то перед святыней. Твоя душа подобна солнцу. Да, ты – Солнце!
Ильбика задумчиво смотрела на горящий факел. Огромные ярко-красные языки пламени лизали чёрное ночное покрывало. Она запела грустную щемящую песню:
Есть народ на далёких просторах Скифии,
 К востоку от хладных струй Тауриса. 
Страшны они, как полярные медведи, 
Грязны их тела под одеждой,
 Непокорны их души, 
И живут они лишь добычей войны. 
Глубокие раны наносят врагам 
И хранят верность заветам погибших отцов…

– Ты спишь при факеле, я знаю. 
– Огонь очистит от грехов и гадких мыслей. Ты много знаешь… Пой, мне хорошо с тобой… Кажется, моя душа поёт… Хочу пригубить и песню, и тебя… Хочу тебе открыться… Ты слышала о Гаризонде?
 Так назвали подземное русло, когда-то проложенное рекой. Там водятся диковинные животные и демоны, от одного их вида всё вокруг трепещет, дрожит и замирает. Там дует ветер, факел гаснет. Ильбика задумчиво посмотрела на гаснущий факел.
 – Как здесь?
 – Он там уже не пригодится. Из глубины раздаются странные звуки. Боги приходят в ярость, если смертные туда приближаются. Я – смертный, хочу приблизиться, хочу в подземный мир! 
Ильбика в страхе прижалась к Аттиле: 
– Мне страшно за тебя и за твою империю. Тревожусь за тебя, мой повелитель. 
– Не бойся! Я знаю, что уже помечен смертью. Во сне я слышал голоса, ощущал касание бестелесных рук. Смерть на моих плечах, я чувствую её крылья. Скоро я буду царём в другом мире… Ты должна стать моей сейчас. Твой ответ? Ильбика отпрянула от Аттилы и долго отчуждённо молчала. 
– Когда перо утонет, когда всплывёт камень, тогда, быть может, соглашусь. О, мой владыка, мой Аттил! Когда впаду в немилость, замени другой!.. Аттила закрыл ей рот рукой: 
– Молчи, как ночь, как земля! Не говори… – он гладил её волосы. 
– Твои волосы как перья… Я думаю о тебе, как о птице, поэтому, как птицу, поцелую! Он страстно поцеловал девушку. 
– Но почему так горьки твои уста? Твои глаза смотрят на меня так, будто ты копья мечешь. – Тебе больно?
 – Нет! Ты в гневе становишься ещё прекрасней, люблю тебя ещё сильней!
Вдруг Ильбика заплакала:
 – У меня нет в мире никого. Отец и братья – все убиты, мать умерла. С собою ничего не взяли, всё здесь оставили… и про меня забыли. Меня нашли в степи твои воины. Беды слетелись, как злые птицы, они теперь меня клюют, как вороны… 
– Ты тоскуешь и вспоминаешь родину? 
– Степь широка, волнится, как вода… Река – будто ожерелье с зелёной ниткой и камнями. Седой ковыль, акация и дикий персик. Золотые пчёлы слетались на розовое серебро вишен. Каждую весну родители выезжали на кочёвку в степь с исхудалыми конями и блеющими овцами, сквозь солнце, пыль, траву. Косячный жеребец водил кобыл – свой гарем – на пастбище, на водопой и выбирал ночлег… 
– Не плачь, разве для Аттилы есть в жизни что-то невозможное? Я всё могу, поверь! 
Девушка продолжала: 
– Когда солнце рано утром пробегает над моей степью, я спрашиваю его: что ты видишь? Скажи мне, солнце, всю правду… С весны в степи стоят шатры. Рассыпались овечьи стада, в траве ягнятся матки. Вдали – табуны коней.
 – Я слышу, как ржут они, зовут. 
– А дальше видны чёрные движущиеся точки – остроконечные шапки. Всадники едут в соседние кочевья, они будут есть баранину, пить кумыс. Когда спелый плод – понтик – выжмут через ткань и из него вытечет чёрный сок «асхи», они выпьют его с молоком... 
– Смятая трава ярко зазеленеет, всё опять станет весёлым и нарядным, не печалься, родная… – Душа моя капля по капле роняет слёзы, всё плачет и ждёт их целый день! Это горькая судьба.
 – Судьбу согну, как лук, тетиву сплету из твоих волос… Не сопротивляйся дольше, священное мы не вправе разрушить! Ильбика сжалась в комок. 
– Не понимаю, куда зовёшь меня… 
– Птица любви свила гнездо. Ты улетишь, как дым. Уйдёшь в мои объятья, я – в твои. Ты – в голубом! Повозка из золота и слоновой кости, запряжённая великим чёрным жеребцом, понесёт нас над миром. Ты разделишь мою победу со мной на троне. Давно искал такую и не мог найти. И вот теперь я родственную душу нашёл!
 – Послушай! Должна тебе сказать, что я согласна… завтра стать жертвою богов. Я готова, пускай меня возьмут… Родители меня позвали, вижу, как они плывут по небу… Душа моя пошлёт стрелу. Достанусь Богу – он поможет тебе и родине моей. Возьми наш охотничий лук, он с другим изгибом, пронзает людей в доспехах и коня…
 – Так вот кого я полюбил! 
– Аттила резко прервал девушку, не давая ей договорить. 
– Дева, ты отважна и, как воин, готова к смерти! 
– Я жду её. Аттила низко опустил голову, его руки дрожали:
 – Мы оба ждём… Ильбика подняла глаза кверху:
 – Поднявшись в небеса, моя душа увидит всё… 
– А как же я? Ты обо мне забыла! Зачем уходишь от того, кто тебя так любит? Аттила резко отвернулся: 
– Уходи, я тебя не неволю, – но он не отпускал её руки, медлил. 
– Постой! Ещё есть время до утра тебе подумать… 
– Утро не изменит моего решенья. Аттила пристально смотрел на девушку: 
– Ну… тогда иди! Что я могу, ведь так предрекли боги! Наконец он отпустил её руку, Ильбика ушла, закрыв за собой дверь.
 
Через некоторое время в комнату зашёл Зеркан, чтобы выйти оттуда со страшным известием, поразившим всех:
 – Аттила умер. Вскоре после этого все узнали от Онегезии, что император Рима убил сенатора Аэция в своём дворце, и война закончилась. 
Зеркан, так и не сошедший с места, с горечью возразил: «Нет, она только началась!» И он был прав. Воинственные звуки ещё долго кружили над дворцом гуннов, раздавался скрежет и лязг мечей и доспехов, ржанье коней, звук римской букцины. Доносились крики гуннов: «Арчь, арчь! Ао!» Казалось, посреди всего этого хаоса лишь Аттила спал, но не безмолвным, могильным, а чутким сном. Он всё слышал и ощущал, ему снилась жестокая битва с римлянами, в которой умирали его воины. Он видел, как погиб его сын. Тень Ильбики, словно журавль с опущенными крыльями, недвижно стояла рядом с лежащим царём.
…Ночью тело Аттилы предали земле, положив его в три гроба: один – из золота, второй – из серебра, третий – из железа. Таким образом он примет орнат обеих империй. Рядом положили добытое им в боях оружие и драгоценности, которые будут долго ещё освещать многоцветным мерцанием распростёртое тело императора. Над его могилой в степи появится молчаливый курган, свидетель более поздних событий.