ПОЦЕЛУЙ МАРТЫШКИ

«От сделанного мною выстрела он упал, и хотя признаки жизни еще были видны в нем, но уже он не говорил. Я поцеловал его и тотчас же отправился домой…»

 (Из ответов отставного майора Николая Соломоновича Мартынова на вопросные пункты Окружного пятигорского суда после убийства им на дуэли поручика Лермонтова) 

Довольно странное, мягко говоря, поведение. Отечественная история дуэльных поединков не знает ничего подобного. Да и не только отечественная… Почему убил, если тут же склонился поцеловать? И почему поцеловал, если так жаждал убить, что не склонился на все попытки примирения? Ведь князь Васильчиков, один из секундантов той роковой дуэли, вспоминал, что перед началом поединка Лермонтов  предложил  принести Мартынову извинения – какие и в присутствии кого Мартынов  только захочет. «Стреляй» – в неистовстве закричал в ответ ему Мартынов.

Почти два века все пишущие о Лермонтове бьются над тайной этой дуэли. В ней всё тайна, с какого боку к ней ни приступи. Достоверно известно лишь одно: дуэль между Лермонтовым и Мартыновым состоялась 15 июля 1841 года в Пятигорске в межгорье Машука и Бештау. А дальше сплошные загадки… И самая первая: как эта дуэль вообще могла состояться? Как мог Мартынов на такое решиться? Ведь всего четыре года минуло с рокового выстрела на Черной речке, который оплакала вся Россия. Но тогда пистолет на поэта подняла чужая, равнодушная к русской славе рука. Но Мартынов? Уж он-то должен был знать, на что поднимал руку! 

...Они были знакомы со школы юнкеров. Лермонтов, награждая однокашников прозвищами, на что был большой мастер, прозвал Мартынова Мартышкой. Причиной послужила, должно быть, не только напрашивающаяся на то фамилия, но и забавная переимчивость товарища, учившегося на курс младше. Единственный из всех юнкеров, которые поголовно фехтовали на эспадронах, Мартынов вслед за Лермонтовым выбрал саблю. И вслед за Лермонтовым он стал участвовать в рукописном журнале, помещая там свои стихи. В боях на саблях, несмотря на небольшой рост и нескладную фигуру, неизменно одерживал верх Лермонтов. Но в поэтических ристалищах, как ни покажется это сегодня нам странным, первенствовал Мартынов: юнкера предпочитали его опусы стихам Лермонтова. 

Весьма удачно отплатил Мартынов Лермонтову и за Мартышку, наименовав того Майошкой – по имени уродливого, злого на язык героя французских сатирических листков горбуна Майо. Дразнилка приклеилась прочно, однако Лермонтову сравнение даже понравилось, и, невзирая на взаимные пикировки, они с Мартыновым приятельствовали. Лермонтов охотно посещал и дом Мартыновых, не в последнюю очередь, вероятно, из-за двух расцветающих под его кровом сестер-красавиц. 

После училища оба оказались на Кавказе. Мартынов, мечтая поскорее сделать карьеру и непременно стать генералом, отправился туда добровольно. Лермонтов был сослан за стихи на смерть Пушкина. Там их судьбы сложились по-разному. Мартынов, старательно избегавший кровавых стычек с горцами и будучи на год младше Лермонтова, давно уже стал майором. Лермонтов, несмотря на беззаветную храбрость, с которой бросался в любой бой, все еще ходил в поручиках. Встречи со старым приятелем всегда доставляли Лермонтову удовольствие. Так было и в последний раз, когда по пути к месту прохождения службы он завернул в Пятигорск. Едва остановившись в гостинице и узнав, что в городе сейчас и Мартышка, Лермонтов тотчас послал за ним. 

Но явился совсем не тот Мартышка. «Вместо генеральского чина он был уже в отставке майором, не имел никакого ордена и из веселого и светского изящного молодого человека сделался каким-то дикарем: отрастил огромные бакенбарды, в простом черкесском костюме, с огромным кинжалом, в нахлобученной белой папахе, вечно мрачный и молчаливый», – такой портрет Мартынова оставил нам его современник Костенецкий.

 Причина отставки майора Мартынова была темна. Поговаривали о не совсем чистой игре за карточным столом. Но встреча старых приятелей была вполне сердечной. Была откупорена не одна бутылка игристого, и читались друг другу стихи. Несмотря на перемену мундира кавалергарда на опереточные бурку и папаху, Мартынов продолжал вслед за Лермонтовым занятия литературой, всякий раз тому подражая. Лермонтов публикует свой гениальный «Валерик», Мартынов тут же сочиняет «Герзель-аул». Но где у Лермонтова боль от бессмысленной кровавой бойни, восхищение свободолюбием горцев, сочувствие их судьбе: «Горят аулы, нет у них защиты…» – там Мартынов восхищается карателями: «Горит аул невдалеке,/ Там наша конница гуляет, / В чужих владеньях суд творит /…. / Мы их травили по долинам и застигали на горах». По прочтении «Героя нашего времени» Мартынов, ни минуты не медля, тоже берется за роман, но герой этого романа характером прямо противоположен Печорину, являя образец добродетели и кристальной нравственности.

 Вся эта графомания дошла до нас только благодаря геростратовой славе сочинителя. Дошли до нас и эпиграммы, которыми они обменялись не раз. Вот, например, послание Лермонтову по поводу его любвеобильности: «Mon cher Michel!/ Оставь Adel…/ А нет сил / Пей эликсир / И вернется снова / К тебе Реброва. /Рецепт возврати не иной, / Лишь Эмилии Верзилиной». 

Что такое эпиграмма? Укол адресата остроумием, вовсе не претендующий на жизнь в веках. Но одна из двух дошедших до нас лермонтовских эпиграмм, адресованных Мартынову, заставляет и сегодня задуматься.

Скинь бешмет свой, друг Мартыш, Распояшься, сбрось кинжалы, Вздень броню, возьми бердыш И блюди нас, как хожалый!
 
Хожалый, хожалый… Что бы это значило? Открываем словарь Даля: «хожалый» – полицейский солдат, городовой, служитель при полиции. Намекал ли тут на что-то подобное Лермонтов? И понял ли Мартынов намек? Никакой его реакции на эту эпиграмму тогда не последовало. Взрыв произошел чуть позже, и по пустячному вроде бы поводу. 

На музыкальном вечере в доме генерала Верзилина Лермонтов под аккомпанемент Сергея Трубецкого, музицировавшего на фортепиано, развлекал дам остроумием. Мартынов с непременным кинжалом у пояса расточал у фортепиано комплименты одной из сестер Верзилиных. Но внезапно бравурные аккорды оборвались, и в наступившей тишине на весь зал громко прозвучала фраза Лермонтова: «Горец с большим кинжалом!» Не особо новая острота старого приятеля… Однако на сей раз Мартынов вдруг побледнел и, несмотря на все старания друзей закончить инцидент миром, довел дело до дуэли: только стреляться! Да что уж он так взбеленился? Ведь Лермонтов и до того не раз величал Мартынова страшным горцем. Да. Но в тесном кругу. И по-русски. А на французском, как у Верзилиных, острота прозвучала несколько иначе. По-французски «горец» – «монтаньяр». Но со времен Великой французской революции «монтаньяр» в России означает не только «горец», но еще и член «партии горы» – самой радикальной партии революционного Конвента. И даже в первую очередь «монтаньяр» – революционер, сподвижник кровожадного Робеспьера. Что же получается? Мартынов – кровожадный революционер с большим кинжалом? Сопоставляя это с «хожалым» из вышеприведенной лермонтовской эпиграммы, неожиданно получаешь странный гибрид – «хожалый революционер». Полицейский революционер?! Чушь какая-то! Впрочем, такая ли уж чушь, если добавить в эту смесь еще и масонство? В России такой «фрукт», скорее, правило, нежели исключение, начиная от организатора терактов «Народной воли» провокатора Евно Азефа, убийцы Столыпина Дмитрия Богрова и заканчивая незабвенным Иосифом Виссарионовичем, которого ряд историков упорно числят в агентах охранки. Ну и, как говорится, далее везде… Впрочем, мы отвлеклись. До революций в России было еще далеко. Восстание декабристов, вдохновленное, как и французская революция, масонами, провалилось. Масонство было запрещено Александром первым. А 21 апреля 1826 года Николай I в рескрипте министру внутренних дел строжайше предписал: «Истребовать по всему государству вновь обязательства от всех находящихся в службе и отставных чиновников и не служащих дворян в том, что они ни к каким тайным обществам, под каким бы они названием ни существовали, впредь принадлежать не будут, и если кто прежде к какому-либо из них, когда бы то ни было, принадлежал, то с подробным объяснением в обязательстве его: под каким названием оно существовало, какая была цель его и какие меры предполагаемо было употребить для достижения той цели?» Сокрытие любой информации по этому поводу грозило «строжайшим наказанием, как государственным преступникам».

 Так что теперь в условиях строжайшего запрета масоны рыли подкопы под существующую власть в глубокой конспирации, втихомолку продвигая своих людей на ключевые посты в государстве. Может быть, Лермонтов своей шуткой про монтаньяра с большим кинжалом, сам того не подозревая, приподнял завесу над тщательно оберегаемой тайной, приоткрыв, да еще и прилюдно истинное лицо маскарадного горца? В Пятигорске в это время проживало несколько участников декабрьского восстания 1825 года, переведенных из сибирской ссылки рядовыми на Кавказ. Среди них был и Николай Иванович Лорер, с которым близко сошлась золотая молодежь из окружения поэта: сын председателя Государственного совета, молодой князь Александр Васильчиков, родственник Лермонтова, то ли троюродный брат его, то ли двоюродный дядя Александр Столыпин (Монго), конногвардеец Михаил Глебов, князь Сергей Трубецкой. Все они с чрезвычайной симпатией относились к декабристам. Приязнь была обоюдной. Только Лермонтов на Лорера приятного впечатления не произвел: «Он показался мне холодным, желчным, раздражительным и ненавистником человеческого рода вообще…» В тесном кружке у Лорера велись, надо думать, пылкие свободолюбивые разговоры про либерте, эгалите и фратерните… Лермонтов же, вообще не любивший французов, после убийства Пушкина относился к такой пылкости с иронией и сарказмом. Так, в одной петербургской редакции едкими насмешками над Жан-Жаком Руссо он довел Белинского до того, что пламенный революционный демократ весь багровый из комнаты выбегал. Вероятно, не менее язвительные шутки отпускал Лермонтов и в адрес пылких участников «лореровского» кружка. В замкнутых пределах эти шутки еще как-то терпели. Но вот двусмысленная острота про «монтаньяра с большим кинжалом» прозвучала среди большого скопления народа, и…. 

И Мартынова это не на шутку испугало? Наверное, и не его одного…. Ведь тени повешенных масонов Пестеля, Бестужева-Рюмина зловеще покачивались еще во вполне обозримом прошлом. Мало ли что Лермонтов брякнет еще прилюдно, поставив под удар тайную ложу вольных каменщиков, неусыпно радеющую о Свободе, Равенстве, Братстве и о всечеловеческом счастье! Рот слишком разговорчивому шутнику надо было заткнуть. Вырисовывается до боли знакомый сюжет то ли русского романа «Бесы», то ли испанского очерка Хемингуэя «Мотылек и танк»… Конечно, это лишь предположение. Но вот что известно доподлинно, так это масонство Мартынова довольно высокой степени посвящения и то, что он, дабы избежать гражданского суда и быть судимым судом военным, который карал гораздо мягче за подобные вещи, обращается с просьбой почему-то не к военному министру, а к шефу жандармов Бенкендорфу! И такое разрешение получает. Что не покажется столь уж странным, когда узнаешь, что и Александр Христофорович Бенкендорф был масоном, да и не просто масоном, а Мастером ложи «Соединенные друзья». В доносах на него не раз говорилось, что он пристрастен в решении политических дел. Так или иначе, но наказание, определенное Мартынову, было удивительно мягким. Тот после кратковременной ссылки и церковного покаяния женился, нарожал детей и продолжал благоденствовать после этого «несчастного случая», как выражались тогда многие его знакомые. 

Однако и военному суду нужно было как-то объяснять причины дуэли. Дуэли к тому времени были строжайше запрещены. Решались на поединки разве что после оскорблений, смываемых только кровью. Какая-то шутка, пусть и не слишком удачная, никак не могла бы быть признана достаточным поводом к дуэли. Но Мартынов вообще старательно обходит даже упоминание об этой шутке, выставив основной причиной невыносимый характер Лермонтова: «С самого приезда своего в Пятигорск Лермонтов не пропускал ни одного случая, где бы мог сказать мне что-нибудь неприятное. Остроты, колкости, насмешки на мой счет, одним словом, все, чем только можно досадить человеку, не касаясь до его чести». 

Конечно, характер у Лермонтова был, что и говорить, далеко не сахар. Он мог не только вспыльчивого кавалергарда вывести из себя. Попробуйте, например, угадать автора нижеследующей эпистолы: «Вот тебе несколько новостей: Лермонтов был убит наповал на дуэли. Оно и хорошо: был человек беспокойный и писал хоть хорошо, но безнравственно…» Не догадались? Это неистовый Виссарион Белинский, разночинец, литературный критик и проповедник новых демократических идей пишет к литератору же Николаю Кетчеру 3 августа 1841 года. Вот как допек его Лермонтов насмешками над Жан-Жаком Руссо! Шутки Лермонтова, действительно, были иногда очень своеобразны. Вот сделал он, скажем, предложение Екатерине Сушковой. Невеста уже шила подвенечное платье, родня изо всех сил готовилась к свадебному торжеству. Но тут невеста, родственники и знакомые родственников получают вдруг анонимные письма с ужасными обвинениями в адрес жениха. Невеста в слезах, свадьба расстраивается, Лермонтов торжествует – шутка удалась. Автором анонимных писем был он сам. Тут не одна оскорбленная невеста скажет: убить такого мало! Но не убивать же в самом деле? Несмотря на невыносимый характер поэта, поручик Лисаневич, над которым Лермонтов также взял за правило подшучивать и которого подбивали вызвать поэта на дуэль, категорически дуэль отверг: «Господа! Как я могу поднять руку на такого человека?» Мартынов смог. Но, может быть, он не понимал, что имеет дело с гением? Ведь многие совершенно искренне этого не понимали. «Между нами будь сказано, я не понимаю, что о Лермонтове так много говорят: в сущности он был препустой малый, плохой офицер и поэт неважный». Так Лермонтова охарактеризовал в своих воспоминаниях, опубликованных в журнале «Русская старина» за 1888 год генерал от кавалерии Александр Иванович Арнольди. Да еще и добавил: «В то время мы все писали такие стихи». Сугубому кавалеристу, конечно, позволительно не увидеть разницы между филологическими упражнениями товарищей по конюшне и творениями гения. Но Мартынов-то, сам не чуждый стихоплетства, полагаю, прекрасно понимал, на кого он поднял руку. А современники между тем, отказываясь верить, что пустячные колкости, остроты и насмешки могли стать поводом для убийства, настойчиво искали тайные причины вызова на эту дуэль. И Мартынов охотно раз за разом подбрасывал обществу все новые и новые «истинные» причины. То он намекал, что вступился за честь сестры, которую Лермонтов назвал прототипом княжны Мэри, то поводом оказывалось вскрытие Лермонтовым посланного с ним письма. Однако сестра Наталья сходством с княжной Мэри нисколько не была оскорблена, а лишь польщена, так что вступаться за нее не было ни причины, ни нужды. 

С письмом дело обстояло сложнее. Однажды Мартыновы послали оказией с Лермонтовым сыну Николаю пакет с письмом матери, куда сестра его Наталья, весьма неравнодушная к поэту, вложила свой дневник, а отец 300 рублей денег. Этот пакет у Лермонтова был похищен вместе со всем его имуществом, что он и описал в повести «Тамань». Письма пропали, а деньги Лермонтов вернул Мартынову из своих средств. Но как он мог знать, что в пакете были деньги и сколько, ведь пакет был запечатан? Может быть, действительно, он вскрыл пакет из любопытства, чтобы узнать, что пишет о нем в посланном брату дневнике Наталья Соломоновна? Случай, что и говорить, странный, но был он за три года до вызова на дуэль и никаких последствий не имел: отношения с Мартыновым оставались по-прежнему дружескими. Лермонтов по-прежнему был радушно принимаем в московском доме Мартыновых. Разве что хозяйка дома сказала в семейном кругу, что впредь никаких оказий, а только казенная почта: «Там, по крайней мере, есть уверенность, что не прочитают». 

Но не мог же Лермонтов и выдумать ограбление, чтобы описать его в «Тамани»? Сама дуэль тоже таит немало загадок. Почему-то в нарушение дуэльного кодекса на месте не было ни обязательного доктора, ни экипажа для перевозки участников поединка в случае их ранения, чем обязаны были озаботиться секунданты. Все, включая дуэлянтов, прибыли на место верхами на лошадях. Тут одно из двух: либо надеялись, что все закончится миром, либо были уверены, что никакой врач уже точно не понадобится. По пути и сам Лермонтов делился с Монго планами сразу же после отставки основать литературный журнал, где не было бы никакого нынешнего засилья французов, а публиковались бы произведения исключительно русских авторов. Но оружие было выбрано серьезное – стрелялись из пистолетов системы Кухенройтера, тяжелых и дальнобойных. Выбрал их Мартынов, хотя, как говорили, пистолеты держал в руках всего третий раз в жизни. «Стрелять-то не умел, а убил наповал», – удивленно качали головами, узнав, чем закончилась дуэль. 

В тридцатые годы следующего уже века появилась даже гипотеза, что в поэта стрелял снайпер, засевший в кустах на склоне горы. Отзвук этой гипотезы можно найти в повести Паустовского о Лермонтове на Кавказе «Разливы рек»: «Последнее, что он заметил на земле, – одновременно с выстрелом Мартынова ему почудился второй выстрел, из кустов над обрывом, над которым он стоял». 

Все это, конечно, можно отнести к области беллетристики, но вот документ об осмотре тела Лермонтова, подписанный ординатором Пятигорского военного госпиталя Барклаем де Толли, помеченный 17 июля 1841 года. «При осмотре оказалось, что пистолетная пуля, попав в правый бок ниже последнего ребра, при срастании с хрящом, пробила правое и левое легкое, поднимаясь вверх, вышла между пятым и шестым ребром левой стороны и при выходе порезала мягкие части левого плеча, от которой раны поручик Лермонтов мгновенно на месте умер». Такой ход раневого канала может означать только одно: в поэта стреляли сбоку и снизу. Как такое оказалось возможным? Да и то, что поручик Лермонтов на месте поединка умер мгновенно, опровергается воспоминаниями его слуги Христофора Саникидзе, доставившего тело поэта на арбе в город. Он утверждал, что до половины пути тот был еще жив, тяжело дышал и даже прошептал: «Умираю…» Напомним, что дуэль состоялась в полдень, а тело Лермонтова Саникидзе вез уже часу в 12-м ночи. До тех пор смертельно раненный поэт лежал в полном одиночестве под проливным дождем. Сразу после рокового выстрела разразилась страшная гроза. Все секунданты позорно сбежали, накрыв тело поэта шинелью. 

Сколько было тогда секундантов? Точно неизвестно до сих пор. Официально двое: молодой князь Александр Васильчиков и конногвардеец Михаил Глебов, живший с ним на одной квартире. Ряд исследователей причисляет к ним еще двоих, утаенных от следствия – троюродного брата Лермонтова Монго Столыпина и Сергея Трубецкого. Как происходил поединок, который известный бретер и записной дуэлянт Руфин Дорохов назвал не дуэлью, а убийством, тоже покрыто мраком тайны. Монго Столыпин до самой своей смерти ни словом о ней не обмолвился ни публично, ни в приватных беседах и не оставил никаких воспоминаний.

 Но все же есть в его жизни тут одна загадочная страница, странно связанная с этой дуэлью. Вскоре после дуэли он вышел в отставку, уехал во Францию и в 1843 году к годовщине гибели Лермонтова опубликовал во французской газете «Мирная демократия» переведенного им на французский язык «Героя нашего времени», где в преамбуле сообщил читателям, что автор романа был убит на дуэли. Почему вдруг Столыпин решил опубликовать все это в «органе», как сейчас бы выразились, утопистов-социалистов, последователей наивного коммуниста Фурье? Что в Париже других газет и журналов было мало? Но бонвиан Монго Столыпин, «повеса и корнет, актрис коварных обожатель», был вообще человеком оригинальных воззрений, почему-то причислявшим себя к фурьеристам и считавшим даже, что в истории с Дантесом именно Пушкин вел себя недостойно дворянина. 

Секундант Мартынова Глебов вскоре был убит в стычке с горцами и тоже не оставил никаких воспоминаний. Молодой князь Васильчиков каждый раз излагал картину дуэли по-разному. В последний раз, «решив Мартынова теперь не щадить», он пишет, что Лермонтов пистолет в Мартынова вовсе не направлял, держал его дулом кверху, а когда после команды сходиться к барьеру пауза затянулась и кто-то ( Глебов? Столыпин?) крикнул: «Стреляйте или я вас разведу!» – Лермонтов, не сделавший ни шага к барьеру, произнес: «Я в этого дурака стрелять не буду!»

Мартынов выстрелил.

 Кабинет, обитый черным бархатом, закрыт двойным поворотом ключа, шторы на окнах задернуты наглухо, витая черная свеча в тяжелом подсвечнике водружена на стол. На этот раз в медиумы приглашен был англичанин, слава о котором далеко опередила его появление в Первопрестольной. Хозяин кабинета чиркнул спичкой, и язычок пламени озарил скупое пространство вокруг колеблющимся мерцанием. Медиум откинулся на спинку глубокого кресла, закрыв глаза. Так в полном молчании он просидел довольно долго, только руки, вцепившиеся в подлокотники, иногда подергивались, а по лицу пробегала то ли тень дрогнувшего пламени свечи, то ли рябь такой же мгновенной судороги. Внезапно ржавые усы англичанина встопорщились, с бледного лица покатились капли пота, тяжелое кресло под ним заерзало, а свеча полыхнула яркой вспышкой. «Спрашивайт! – тяжело дыша, приказал медиум охрипшим, чужим голосом. – Спик! Плиз! Говорийт!»

 «Мишель!» – позвал мрак за спиной медиума хозяин кабинета. Но лишь потрескивание свечи нарушало мертвую тишину. Хозяин кабинета, прозванный за леденящий холод фигуры и тяжелую поступь Статуей Командора, выждал какое-то время. Мрак безмолвствовал по-прежнему. «Мишель! – позвал хозяин кабинета на этот раз громче. – Ты здесь? Мишель, Мишель, отзовись!» 

Тщетно… Лермонтов не отозвался своему убийце и на этот раз. 

Современники вспоминали, что под конец жизни Николай Соломонович Мартынов, потомственный дворянин, член английского клуба, известный в Москве масон высокой степени посвящения, увлекся спиритизмом и упорно вызывал на сеансах дух Лермонтова, столь же упорно не желавший ему являться. Что так жаждал услышать от него Мартынов, упорно тревожа мир теней? О чем не договорил убийца со своей жертвой?..