Рамиль Гарифуллин. Нас возвышающая музыка (рассказы из книги «Казань-ностальжи» )

ДВОРИК МАЛЕНЬКИХ МУЗЫКАНТОВ

            Весна 1971 года была жаркой и ранней. Солнце хорошо согревало, но не утомляло. Ну разве может утомить солнце, на котором мы, мальчишки, отогревались после холодной зимы? И в тень гаража совершенно не хотелось. У гаража нашего дворика была двойная ценность: он давал нам жарким летом добротную и прохладную тень, а кроме того можно в любое время на него залезть и увидеть всё, что происходит в соседних дворах, прилегающих к Булаку. Но сейчас мы в этом гараже не нуждались. Мы грелись на солнышке и молчали. Я второклассник, уроки уже сделаны, и больше ничего делать не хочется. Ребята, с которыми я сижу, старше меня. Толстому Юрке уже десять, Фариду одиннадцать, а длинному Витьке все двенадцать! Чувствую, что они втайне от меня куда-то собираются.

            Вот они встали и пошли, я за ними. Спрашиваю, куда идём – молчат! Прошли улицу Баумана, миновали Кольцо, прошли мимо кинотеатра «Вузовец», поднимаемся по Щапова. Дошли до жёлтого здания со шпилем. Я впервые его увидел. Оно оказалось Дворцом пионеров. Заходим. Вижу широчайшую лестницу с мощными каменными перилами. На втором этаже нас дружелюбно встречает респектабельный мужчина в костюме. Открывает маленькую комнатку с полками, на которых лежат различные духовые инструменты. Юрка забрал кларнет (я не знал тогда, что он так называется), сказав, что у него особо мягкие губы, и поэтому инструмент со специфическим и нежным мундштуком подходит только ему. Фарид взял трубу с тремя кнопками, Витька – басовую бандуру с широким и круглым мундштуком. Я стоял в комнате, заполненной запахом медного металла, ожидая, во что же мне дадут дудеть. После первого класса я был в пионерском лагере и успел позавидовать пионеру, играющему на горне. И тут вижу горн с тремя кнопками. Хозяин духовых инструментов, оказавшийся руководителем музыкального кружка, не одобрил мой выбор. Он вручил мне альт с тремя вентилями. Четвёртый вентиль был для вывода слюней.

Зашли в просторную комнату, сели. Фарид, играя по нотам, сразу же выдул марш Салиха Сайдашева, который я слышал по радио. В эти мгновения он для меня превратился в другого Фарида! Это уже не был бездельник-двоечник, который целыми днями катается по моему дворику на велосипеде «Орлёнок». Он умел выдувать воздух, превращающийся в музыку из радио! При этом он так сильно краснел, что переставал быть похожим на себя! Его глаза в эти минуты были счастливыми и блаженными.

Потом по нотам играл Юрка. Я был удивлён, что он не путается в кнопочках, ведь их было так много! Он играл русскую народную песню. Я её тоже сразу узнал. Юрка из толстого обжоры с заплывшими ленивыми глазами превратился в выдувателя русского народного духа. Волшебство какое-то! Он так задушевно играл, что у меня мурашки по спине пробежали и даже слёзы появились.

Потом выдувал низкие частоты Витька. Он сыграл что-то унылое, но тоже вызвал во мне уважение. Ведь в большой мундштук дуть не так-то просто!

Ребята ушли, а я остался с руководителем. Он мне объяснил, что такое ноты. Целые, четвертинки, восьмушки... Как они поднимаются по нотному стану. На какие вентили моей альтушки нужно нажимать, чтобы звучала нужная нота. Обьяснил мне, как правильно дуть. Он часто меня хвалил, и я уже в первый день стал выдувать простенькие звуки. И мне захотелось ходить в этот кружок духовых инструментов! Я ходил туда аж до самых летних каникул. Помню, как в последний майский день Фарид играл позывные пионерского лагеря. Руководитель доверил ему взять с собой в лагерь трубу. Фарид с гордостью шёл по улице Баумана с футляром, в котором лежала труба. А я ему завидовал.

Быстро пролетело лето. Осенью я немного походил во Дворец пионеров, а потом мы переехали на новую квартиру. Ездить приходилось издалека. И я бросил этот кружок.
Навыки игры на альтушке пригодились: я самостоятельно освоил игру на пионерском горне. Всегда с гордостью играл на линейках пионерской дружины и мечтал опять оказаться в той самой комнатке, набитой музыкальными инструментами и вдохнуть запах меди моего детства...

В ДОМЕ СЕМЬИ АХМЕРОВЫХ НА ГАЛАКТИОНОВА
 

Пожалуй, редко сейчас встретишь квартиры, двери которых никогда не закрываются на замок. Стучишься, бывало, к Ахмеровым. Не подходят. Они, как всегда, чем-то увлечены: либо научной беседой, либо работой над рукописью. Когда я проходил по Галактионова, ноги сами меня сюда приводили. Именно в этом доме когда-то жил известный татарский издатель Шигап Ахмеров – человек, который, по сути, вырастил и воспитал композитора Салиха Сайдашева.

Итак, стучишься к ним, а к двери никто не подходит... И вдруг дверь сама от ветра открывается и приглашает тебя в эту знаменитую семью. Оказывается, все дома! Узбек Шигапович со своей супругой общаются в комнате слева, а Нияз Узбекович пишет за старинным письменным столом. В доме творческий беспорядок, пыльно! Везде лежат книги. Архетипичная атмосфера дома учёных! Именно она меня всегда заряжала на научные поиски. Именно здесь я получал ценные наставления от Нияза Узбековича и его отца Узбека Шигаповича. Уходила суета, открывались истинные ценности. Нияз Узбекович с некой иронией всегда обращал моё внимание на тот факт, что в этом доме часто бывал Салих Сайдашев. Вот та комната, где его дед общался с Салихом Сайдашевым. А вот кровать, на которой ночевал великий композитор. А потом Нияз Узбекович с грустью вздыхал... о том, что дом собираются сносить.
            Дом действительно снесли, хотя на нём была мемориальная доска о Салихе Сайдашеве. Ахмеровым дали новую квартиру. Эта перемена в их жизни сильно отразилась на здоровье Ахмеровых. Сначала не стало супруги Узбека Шигаповича, а потом и его самого. Нияз Узбекович сейчас живёт один. Общаемся только по телефону. Порой так хочется вернуть время, без стука войти в дом Ахмеровых на улице Галактионова и увидеть их всех вместе...

НАС ВОЗВЫШАЮЩАЯ МУЗЫКА ДОМА КЕКИНА
 

Троллейбусная остановка возле дома Кекина для меня всегда была родной. Во втором классе я ходил в кружок духовых инструментов при Дворце пионеров. Играл на альтушке. В пятом классе ходил туда же на секцию акробатики. С шестого по десятый занимался конькобежным спортом на стадионе «Динамо». Возвращался всегда на троллейбусе, который останавливался недалеко от дома Кекина. Ждешь, бывало, троллейбус и смотришь на это здание.

Дом Кекина радовал столовой, в которой нас, спортсменов, хорошо кормили по бесплатным талонам. Кроме того, в этом доме со стороны улицы Галактионова находился небольшой кулинарный магазинчик, в котором я часто покупал себе жареную рыбу, когда в кармане оставалось всего 12 копеек.

Уже повзрослев, я осознал, что музыка и архитектоника величественного замка Кекина действовали на меня возвышающе и избавляли от чувства собственной неполноценности. Особенно я это ощущал после неудач на секции акробатики, из которой впоследствии пришлось уйти: я не справлялся со сложными акробатическими элементами. Стоишь, бывало, после тренировки на остановке, униженный тренером, а дом Кекина тебе говорит: «Выше нос! Выпрямись! Стой гордо, как Я! Вот уже сто лет стою, и никто меня не согнул!» Этот дом – самый гордый в Казани.

Впервые по-настоящему осознал влияние дома Кекина, когда узнал, что на том же месте часто стоял униженный нищетой, лишённый оркестра и уволенный из театра великий татарский композитор Салих Сайдашев. Он жил недалеко от остановки, рядом с театром Камала. Видимо, Салих абый также стоял и слушал величественную музыку архитектуры этого дома. И он давал ему силы. Потом композитор проходил мимо него, спускаясь на Галактионова, к своему дяде Шигабу абый Ахмерову, который его также поддерживал. Поэтому для меня дом Кекина – не просто застывшая музыка камня, а живая музыка Величия Несломленного Духа.

Уверен, что сейчас на троллейбусной остановке стоит какой-нибудь мальчик, возвращающийся из Дворца пионеров имени Алиша. Стоит усталый, измученный неудачами... Стоит и смотрит на дом Кекина... А значит, у него всё получится!

КОГДА В КАЗАНИ ЗВУЧИТ ОДИНОКАЯ ТРУБА
 

Людям на улице более свойственно жить: куда-то ехать или идти, просто гулять, общаться, заниматься делами и даже болеть, так как это тоже жизнь! В одной траги-весёлой песне поётся: «Оркестр гремит басами, трубач выдувает медь…». Звучание меди на улицах прошлой Казани часто напоминало горожанам не только о потоке жизни, но и встречном потоке противоположности. Сейчас возникает жизнеутверждающая иллюзия, что люди вообще не уходят их этого мира, людям не нужна экспансия траура и тревоги.

Помню, в начале 70-х по Баумана мимо гостиницы «Казань» шла толпа под басовую грустную медь. А в это же время с Чернышевского спускалась свадебная процессия после регистрации брака в центральном ЗАГСе на улице Ленина... Вот такой музыкальный контрапункт! Вот такой городской трагифарс!

Сейчас, казалось бы, это невозможно. Тревожно-музыкальные процессии ушли в храмы, но там происходит и венчание…

Это противоречие нашей жизни порой снимает одинокая труба, которая звучит издалека... в местах захоронений... Звучит тихо... ненавязчиво... гармонично... к месту... Звучит порой божественнее, чем музыка в храмах... Всё-таки искусство – великая жизнеутверждающая сила!

ВЕСЕННЯЯ КАЗАНСКАЯ СИМФОНИЯ
 

            Пройти весной мимо раскрытых окон казанской консерватории, подобно мультфильмовскому паровозику из Ромашково, было для меня в детстве обязательным счастьем! Ведь это была двойная музыка! С одной стороны, после зимы в мою душу врывалась мелодия весны и солнечной капели, а с другой, были слышны музыка и пение студентов величественного института музыки. Весенняя симфония улицы и звуки из раскрытых окон консерватории так изящно гармонировали, что я смотрел по сторонам: не дирижирует ли кто-то всем этим? Ритмы бликов весеннего солнца были в прекрасном диалоге с капелью, которая звучала в унисон со звуками распевок, игры на фортепиано, баянах и струнных инструментах. Вот такая Весенняя симфония! Разве можно пройти мимо!? И я всегда останавливался. Стоял. Слушал. Наслаждался. Мне, тогда второкласснику, пришедшему с родной улицы Баумана на улицу Большую Красную, казалось, что в консерватории учатся только Боги. Ведь эти голоса и звуки я слышал только по радио. Мне очень хотелось увидеть волшебников музыки, но из консерватории выходили обыкновенные студенты. Помню одного из них. Он шёл в плаще, завёрнутый в шарф, и на всю Большую Красную певческим голосом выдавливал: «Ми! Ми! Ми!» Останавливался, направлял ладонью свой голос в ухо и шёл дальше.

Мне повезло. Я встретил у консерватории своего руководителя из Дворца пионеров. Он и провёл меня внутрь. И вот я иду по коридору мимо толстых кожаных двойных дверей. В коридорах сидят студенты-музыканты. Виртуозный балалаечник что-то наигрывал, повеяло русским деревенским простором, несмотря на то, что в коридоре было душно и тесно. У одной из дверей зазвучала татарская песня «Сандугач, сандугач, китмя, китмя сандугач». Девушка прекрасно пела, но её педагог почему-то придирался к ней.

Мне очень понравилась атмосфера консерватории. Я тогда сравнил её со своей школой. Прошли годы, и, уже учась в университете, я вновь заглянул в консерваторию. Это было после того, как я посещал уроки вокала у Люции Хасановой и Марата Яхьяева. Консерватория ничуть не изменилась. Тот же запах, та же симфония коридора. Помню, как меня прослушивал профессор Воронов. Он пригласил меня учиться на рабфаке вокального факультета. Я ещё долго решал, учиться ли мне в консерватории. Посещал народную оперную студию, которой руководила в доме медработников Светлана Жиганова. В один из весенних дней я вживую услышал пение её ученика Рената Ибрагимова и понял, что петь как он не смогу никогда!

И по сей день, когда я прохожу мимо консерватории, сердце моё наполняется приятным трепетом весны моего детства, когда я подолгу стоял, не в силах покинуть эту великую кузницу музыки!