Размышления

В память о популярном писателе Нонне Орешиной, которой вчера исполнилось бы 81 год. Родилась в Москве, жила в Казани. Окончила Казанский химико-технологический институт. Первый рассказ Нонна Орешина написала в день полета Юрия Гагарина. В 1967 году увидел свет ее сборник «Тебе семнадцать». В 80-е годы она возглавляла секцию русской литературы Союза писателей ТАССР. К сожалению, ее не стало в 2015 году, давайте вместе вспомним ее прозу

Мой первый рассказ.

Размышления.

Нередко приходится слышать даже в среде литературной: “Поэзия – это искусство, а проза – обыденность... Прозой мы все и всё пишем”.

А то, что в прозе есть поэзия, своя мелодия звучания слов, ритм в построении фразы, бездонная образность и чувственная наглядность – кто сможет это отрицать? Колдовским словом любого языка, тем более многозначного, многогранного русского, можно не только точно выразить мысль, но и тонко передать подтекст, что более значимо для вдумчивого читателя. Длячеловека, увлечённого не только развитием сюжетной линии, а стремящегося проникнуть в личностную суть героя произведения. Будь то рассказ, роман или очерк – своеобразный жанр, потенциал которого ещё недостаточно раскрыт, если принять во внимание возможности оформления художественного. При желании это доступно сделать даже в очерках делового содержания, в теме отчасти технического плана. Для меня – теме авиационной, где хотелось не только показать в полном объёме сущность прекрасной лётной профессии, а изучить психологическую составляющую, особенности самого человека, работающего в Небе. 

Но я излишне увлеклась поверхностным экскурсом в бесконечное таинство прозаического творчества… А ведь хотела всего лишь упомянуть о событии более чем полувековой давности, когда я написала свой самый первый рассказ. Это первый вздох мой – новорождённого автора, ещё не подозревающего, куда приведёт его закономерно-случайный порыв души. Ещё не дерзающего, не мечтающего увидеть свои публикации, ещё не верящего в успех и не стремящегося покорять литературные вершины. 

Тем более что в 1961 году мне исполнилось уже двадцать восемь лет, я была замужем, растила дочь. По образованию – химик-технолог, работала в КХТИ младшим научным сотрудником и собиралась делать кандидатскую диссертацию. И хотя в юности, как все, слагала стихи, которые читала лишь близким, в поэзию не рвалась. Потребность высказаться, излить душу удовлетворяли дневниковые записи – вольным стилем, с бурными эмоциями и наивными размышлениями. Активная переписка в юности с влюблённым в меня молодым человеком – всего лишь изложение мыслей и событий, но уже адресное, с желанием быть правильно понятой, что без выражения глаз, лица, оттенков голоса сделать непросто – это знает каждый.

Но разве такого рода умение обнажает творческий дар и заставляет задуматься? Даже удачные зарисовки, навеянные красотой природы или концертами знаменитых музыкантов, не подсказывали мне ничего – писательский уровень казался недоступным, что не причиняло особых огорчений. Хотя в юности в уме я слагала героические истории, сначала о себе, позже о разных людях и событиях, наслаждаясь тем, что возникало в воображении, нередко внезапно, словно заглядывала в другое измерение или Кто-то начинал прокручивать цветную киноленту, и возникали образы. 

В восьмом классе, посаженная учителем (как самая высокая) за парту на “камчатке”, и по причине плохого зрения не различая, что творится на доске, я стала писать роман. Про подростков – Нину (это я) и Серёжу которые во время боёв в Крыму спасали раненного лётчика, пряча его в пещерах. Так увлеклась, что схватила двойку, на чём мой литературный эксперимент был завершён. Ничего не предвещало резкой перемены в увлечениях – музыке, живописи, фотографии, коллекционировании – было чем кроме учёбы и чтения взахлёб занять время… И выйдя замуж, начав работать, загрузив себя обычными обязанностями, я не ждала  смены деловых приоритетов, а позже и резкого поворота в самой судьбе. 

Всё произошло внезапно, по законам диалектики: “количество перешло в качество”. Неожиданно я шагнула на ступеньку, предназначенную мне волей Природы или Того, кто ведает нашими судьбами. 

12 апреля – полёт Гагарина… Удивление, радость, всеобщий триумф!

“Какое счастье, что дожила до этого чуда! ” – шепчет сквозь слёзы мама.

Под впечатлением потрясающего события я спешу на работу. На соседней улице, у входа во двор дома – бытовая сценка. Пьяный парень и подросток, очевидно, брат о чём-то спорят. Слов не разобрать, но скверное настроение старшего и угрюмая неприязнь младшего – явно. 

Я заворачиваю за угол, но странным продолжением конфликта в голове или в душе моей возникает история. Картинкой – обстановка в квартире, потом в динамике воображения – диалог и всё дальнейшее… Такое бывало нередко и раньше, но рассеивалось, как только отвлекал разговор с кем-то или приступала к учёбе, позже – к работе, достаточно ответственной. Но сейчас занятий нет, и большинство научно-исследовательских работ остановлено. Институт, как и вся страна, ликующе митингует, а я присаживаюсь за свой письменный стол в общем кабинете.

Ожившие образы не хотят покидать мысли. Воображение ярко рисует происходящие события, обрастая деталями и волнуя так, что вынуждена достать лист бумаги и начать записывать. Казалось, лишь так смогу избавиться от этой напасти… Придя домой, отвечаю маме и мужу невпопад, из-за пустяка сержусь на дочку. Как на автомате доживаю до ночи, а когда все ложатся спать, ухожу на кухню и изливаю на бумагу всё, что толпится в голове и рвётся на свободу. Лишь раскрыв, опустошив душу, ложусь и засыпаю мгновенно. Утром встаю с чувством свободы, непонятной радости и… заботы. Следующие две ночи уходят на то, чтобы разобрать карандашные каракули и неумело напечатать всё на пишущей машинке, купленной до замужества и оказавшейся нужной лишь сейчас. В горле ком слёз, глаза слепнут от напряжения, но что-то подгоняет меня, словно родившийся рассказ не обретёт жизнь, пока его не прочитает кто-то другой, пока не сможет соединиться со мной душевной информацией и чувствами.

Мама, хранительница всех сердечных тайн, знала меня “до донышка”. Но и для неё рождение рассказа было неожиданно. Она читала его, не обращая внимания на ошибки и опечатки, сначала удивлённо, потом напряжённо – я незаметно, с волнением следила за выражением её лица. И вдруг она заплакала. Без всхлипа, просто потекли слёзы, оставляя на бумаге тёмные пятна… Я ничего не спросила, не помню, что сказала она. Но эти слёзы меня потрясли: значит, чувства передаются, и душевная энергия, вложенная мной в начертанные буквы, обладает, быть может, даже большей силой, чем слово, сказанное вслух! 

Почему, читая книги и переживая за вымышленных героев чужих произведений, я не воспринимала это так остро, хотя тоже плакала не раз? Почему в частично реальных событиях мои полупридуманные персонажи ожили, но, не всецело подчиняясь моим замыслам и желаниям, а выдвигая требования свои, моментами самостоятельно определяя повороты судеб?

Почему?.. Вопросов разных и необычных было с избытком. Не имея литературного или филологического образования, я не сразу нашла на них ответ, но зато исследовала самостоятельно основы и потаённые закоулки творческой литературной “кухни”. Научилась находить продукты и исходные “полуфабрикаты”, сама изобретала “рецепты” уже устоявшихся и ещё никем не отведанных разнообразных “яств”. Пытаясь уйти от стандартных тем, искала и нашла свою самую главную – авиацию, которой отдала больше половины жизни. Исполнила заветную, но, казалось, несбыточную мечту детства и юности – поднялась и надолго “обосновалась” в Небе. Испытала, прочувствовала, родила в творческих муках и торжестве вдохновения немало произведений, хотя могу написать ещё немало книг, если так стремительно не будет утекать Время…

Это опять-таки из тогдашнего Будущего и сегодняшнего Прошлого, о чём пишу сейчас в своих нескончаемых Воспоминаниях… А пока вновь вернусь в тот день, когда робко осознала, но совершенно не поверила, что продолжу писать, и когда-нибудь увижу публикацию своего произведения на страницах газеты или журнала. О книге не смела даже мечтать! 

Сейчас хочу познакомить читателей с тем, самым первым моим рассказом, из числа тех, что ещё нигде не были опубликованы. Прошу быть не слишком придирчивыми. Это “первый блин”, и я с трудом удерживаю себя от того, чтобы не подкорректировать, не изменить что-то в тексте, хотя огрехи режут глаз. Хочется и подчистить, обогатить язык… Однако я лишь подправила официальные сообщения. Пусть первый опыт покажет, прежде всего, мне самой, тот диапазон, то энергетическое пространство, что отделяет от последующих моих романов и документальных книг. 

Нет, это далеко не триумфальное, хотя и достаточно успешное шествие в литературе. Это радостно-тревожный и тяжкий авторский труд, который делает человека счастливым. 

Чего желаю и вам – молодым и дерзающим авторам своих первых, взволнованных произведений.   

Декабрь 2014 г.

Нонна ОРЕШИНА 

ПЕРВЫЙ ПОДВИГ

Самый первый рассказ (неопубликованный)

(Написан в день полёта Ю Гагарина – 12 апреля 1961г.)

Лёнька стоял, прижавшись щекой к шкафу, и с опаской смотрел на брата. Тот неторопливо перебирал аккуратно расставленные книги и небрежно отбрасывал их в сторону. Его широкая спина в помятой рубашке заслоняла хрупкую этажерку.

– И что за чертовщину ты набрал? – недовольно проворчал Юрий. Потом медленно прочел:

– "Туманность Андромеды", "Клисто" какое-то.

– "Каллисто" – хмуро поправил его Лёнька.

– Ну, "Каллисто". А это что за ересь: "В стране багровых туч"?

– И вовсе не ересь. Это на Венеру летели...

– Летели, летели и не прилетели, – передразнил его брат. Потом недовольно бросил книгу на стол. Она соскользнула и упала на пол.

– И что за ерунду сейчас читают? В твоем возрасте я "Тремя мушкетерами" бредил, про войну нравилось. А тебе – глупая фантастика.

Лёнька молча наклонился за книгой. Поднял, бережно обтер.

– А ну, давай сюда, – брат протянул руку.

– Не надо, – попытался возразить Лёнька, – тебе не понравится.

– Не твоё щенячье дело, – Юрий больно щёлкнул его по голове. – И, вообще, шел бы гулять, чего тут болтаешься?

Лёнька искоса взглянул на брата, но промолчал – тот мог и стукнуть. В комнату вошла мать, звякнула, ставя на стол посуду.

– Юрочка, ты бы хоть ботинки снял, зачем же на диван с ногами? – осторожно сказала она. Брат глянул на неё темным, сердитым глазом, и она, стараясь не шуметь, убрала посуду в шкаф и тихо вышла из комнаты. Лёнька постоял немного и стал прибирать разбросанные книги.

– Ты ещё здесь? – брат грозно поднял голову. – А ну, марш отсюда! – крикнул он сердито и привстал.

Лёнька попятился и, схватив пальто, выскочил на лестницу.

"Трус, трус, – мысленно упрекал он себя, – ведь столько раз давал себе слово его не бояться! Да… он так стукнуть может, что не поздоровится. Вон у него ручищи какие!.." – Лёнька с сожалением взглянул на свои тонкие, худые пальцы. И в кого он уродился такой хлюпик? 

Лёнька медленно шёл по двору, обходя лужи. Снег уже стаял, и местами желтела невысохшая глина – осенью рыли траншеи для труб.

– Лёнька, поди сюда, – Мишка стоял в дверях парадного и махал рукой.

Лёнька отрицательно мотнул головой и побрёл к воротам. Видеть никого не хотелось, а до занятий в школе времени еще навалом. Он бесцельно брёл по улице. Что-то не давало ему покоя, какое-то непонятное, гнетущее чувство... 

Брат стал последнее время таким грубым и раздражительным – житья нет. Хотя, он всегда был таким. Мать, робкая и тихая, каждый раз начинает суетиться, когда он приходит домой, сердито хлопая дверью. Она торопливо накрывает на стол и садится рядом, молча глядя, как он ест, как когда-тосидела и смотрела, как ест отец. Отца Лёнька помнил плохо. Ему было лет пять, когда он умер. Лёнька помнил только его огромные, тёмные от въевшегося металла, руки, да пропахшие табаком рыжеватые усы. Руки подкидывали Лёньку вверх, от сладкого страха замирало сердечко. Усы кололись, когда отец прижимал его к себе и, заглядывая в глаза, говорил что-то. Что именно, Лёнька забыл...

Юрий был весь в отца – плечистый, грузный, с крутым, но более вспыльчивым нравом. А вот Лёнька – весь в мать: щупленький белобрысый, с худыми, слабыми руками. Он ненавидел себя за вечную пугливость и застенчивость, за серые глаза с длинными девчачьими ресницами.

Лёнька свернул в длинный сквер и сел на пустую скамейку. Смешно чирикая, прыгали воробьи у самых ног, дерясь из-за крошки. Забавные малыши деловито копошились в куче песка. На скамеечках чинно сидели старички, наслаждаясь лучами ласкового, весеннего солнца.  

A Лёнька стал привычно мечтать. Это были бесконечные счастливые мечты, яркие, как явь и прекрасные, как сон. В мечтах он жил второй, никому неведомой жизнью, полной подвигов и тревог, мужественных людей и необычных волнующих событий. Иногда он шёл с геологами сквозь непроходимую тайгу, спасал товарища из бурного потока. Был сильным и смелым, добрым и справедливым. Но чаще он взмывал на самолёте в бескрайний голубой простор неба. 

Лётное поле. Теряясь, уходит в даль бетоннаяполоса. Кучками стоят взволнованные летчики, механики, конструкторы. Предстоит испытание нового реактивного истребителя. Вот он – быстрая, светлокрылая машина, мечта военных лётчиков, надежда конструкторов. И испытывать истребитель поручено ему – Лёньке, точнее Леониду Ивановичу Звягину.

Испытания предстоят серьезные и опасные. Но ни один мускул не дрогнет на его мужественном,суровом лице. Седой генерал пожимает ему руку и внимательно глядит в глаза. Но встречает смелый, твёрдый взгляд. И вот он – Леонид уже шагает по летному полю к самолёту. На нём специальный комбинезон, шлемофон и кислородная маска. Вот он легко взобрался в кабину, закрыл её. Последний раз взглянул на встревоженные лица друзей, и крылатая машина, плавно скользнув по бетоннойполосе, рванулась в высь...

– Мальчик, подвинься, пожалуйста.

Лёнька, вздрогнув от неожиданности, словно очнулся. Непонимающе взглянул на толстую женщину с ребёнком на руках.

– Да, да, простите... – невпопад пробормотал он и, встав с лавки, медленно побрёл по аллее.

...Самолёт нёсся вперёд, ровно гудя двигателем. Высота десять, двенадцать, пятнадцать километров... За самолётом тянется белая, туманная лента. А с земли несутся в наушники настойчивые сигналы: " Леонид, Леонид, как работает двигатель? Как самочувствие?.."

Неожиданно Лёньку кто-то толкнул, сердитый голос прогудел над ухом:

– Ну, чего под ноги лезешь?

Только сейчас он заметил, что вышел на улицу, кругом много народа и его толкают спешащие куда-то люди. Лёнька вздохнул и побрёл в переулок. 

Даже помечтать не дадут… А вот для брата это не было мечтой. В прошлом году он поступил в лётное училище. На каникулы приезжал подтянутый, щеголеватый, в лётной форме. Лёнька с завистью пожирал его глазами, прощая тумаки и окрики. Говорил брат небрежно, пугал мать страшными рассказами о самолётных катастрофах и подсчитывал, сколько будет получать по окончанию училища. Лёньку коробило, но он молчал и продолжал слушать. Изредка поглядывална лётную фуражку, боясь попросить померить. 

А недавно брат приехал совсем, злой, без погон, сказал, что послал к чёрту училище, и вот уже два месяца сидит дома. Ничего не делает, приглашает товарищей пить водку и ругает всех на свете. Денег, и так небольших, стало не хватать. Мать теперь взяла и ночные дежурства в больнице, но всё равно туго. Вот у Лёньки башмаки уже жмут – малы, а купить не на что.

Лёнька остановился у входа в парк. Поколебавшись, вошёл и побрёл среди ещё голых деревьев по бурой прошлогодней траве. Здесь местами лежал снег, а Лёньке так захотелось увидеть хоть клочок изумрудной зелени. Вот и клумба – холмик чёрной земли. Сел на скамью. Где-то рядом из репродуктора лилась музыка, А в голову лезли всё те же неприятные, тяжёлые мысли. 

Почему Мишка, у которого брат учился вместе с Юрием, сказал, что Юрку выгнали из училища за подлость? Что он, струсив, соврал, подвёл кого-то из товарищей, и тот чуть не погиб. Лёнька тогда закричал, что это ложь, заплакал от обиды и убежал, не захотев больше слушать. А потом долго и мучительно думал, но расспросить Мишку не решался. 

Как-то брат, выпив с товарищами, жаловался, что его выкинули из училища из-за какого-то "сопляка". А что он сделал? Не захотел лезть на рожон и выручать каких-то хлюпиков… Лёнька тогда вдруг ясно понял, что его брат – подлец. Ему стало страшно, до отчаяния обидно за свои глупые мечты, и он заплакал, уткнувшись в подушку,чтобы не услышал брат. 

Теперь он ненавидел его всем своим слабым существам, призирая, и в то же время, боясь грубой, беспощадной силы. Он вздрагивал, когда брат кричал на него, и бессильно сжимал кулаки, слыша, как ночами плачет мама. А утром мать вставала – тихая, незаметная и испуганно опускала глаза, когда брат обращался к ней. Быстро готовила завтрак, обед, стирала его бельё…

Порой, Лёньке хотелось защитить её, загородить своим телом и сказать брату что-то решительное, чтобы тот понял, испугался и уехал куда-нибудь далеко, оставив их одних. Но он тут же представлялего чугунные кулаки на своих худых плечах, ощущал боль от прошлых синяков и ссадин… 

Неожиданно Лёньку что-то насторожило. В первый момент он не понял, что именно, но услышал знакомые позывные. Тоненькие молоточки четко выстукивали мелодию “Широка страна моя родная..." Что это? И вдруг звучный, торжественный голос диктора Левитана заполнил уголки парка:

– Внимание! Внимание! Работают все радиостанции Советского Союза. Передаем сообщение ТАСС. Сегодня в 9 часов 7 минут по московскому времени с советского космодрома стартовал космический корабль "Восток" с человеком на борту…

Лёнька замер. Сердце рванулось, забилось, отдаваясь в висках. Не может быть! Это почудилось!.. Он сорвался со скамейки и побежал туда, где на столбе был установлен репродуктор, вокруг которого уже толпился народ. 

А голос диктора продолжал звучать уверенно и торжественно:

– …Пилот-космонавт – лётчик майор Гагарин... Корабль выведен на околоземную орбиту с заданными параметрами…

Люди сбегались к репродуктору и замирали. Одни стояли молча, ещё не веря в реальность чуда. Другие что-то спрашивали. Лица, побледневшие от волнения, загоревшиеся глаза... В этот миг они забыли, куда и зачем спешили.  О своих горестях и радостях, волнениях и заботах. Одна, всепоглощающая мысль билась в мыслях у всех и стучала в сердцах, объединяя, приковывая к месту. Свершилось!.. Свершилось то, о чём мечтали десятки лет выдающиеся, дерзкие умы учёных, конструкторов, рабочих… О чём говорили учителя и бредили мальчишки... И это не где-то в Америке, а в нашей родной Стране!

Лёнька почувствовал неописуемую гордость и счастье. Они распирали грудь, хотелось кричать и бегать, стучать в окна, созывая всех, ещё не знающих о такой радости! Но он стоял, застыв, потом присел на краешек ближайшей скамейке. Теперь лишь одна мысль билась в голове: 

"Только бы скорей приземлился! Только бы ничего не случилось...”

А люди всё подходили и подходили, переспрашивая о том, чего не слышали,поздравляли знакомых и незнакомых. Всем хотелось куда-то спешить, говорить, кричать – всем, всем, всему миру:

"Человек, человек летит в космосе, наш, родной, близкий!.." 

Радость сменялась тревогой, и это ещё больше сближало людей.

– Ну что? Что нового? – звучало то и дело. Те, у кого не было времени стоять, услышав ответ, спешили дальше, чтобы у других репродукторовпослушать счастливую сказку действительности.

И мало кто замечал худенькую фигурку на крайней скамейке. Лёнька сжался в комок и замер с того момента, как в голове промелькнула страшная мысль: “А вдруг!?” И он сидел, обратившись в слух, впитывая всем своим нутром каждое слово диктора, каждую интонацию его голоса, досадуя на краткость сообщений и бесконечные перерывы, заполненные музыкой.

...Пролетел над Южной Америкой... над Африкой... начал торможение...

" Только бы все было хорошо..." – молил Лёнька, чувствуя, как комок подкатывается к горлу, и всем своим существом страстно желая предугадать то, что ещё не сказано, что известно лишь одному майору Гагарину.

Пора было идти в школу – он забыл об этом. Начал накрапывать дождь. Но никакие силы не смогут оторвать его от скамейки рядом с репродуктором. И вот, наконец, торжествующий и взволнованный голос диктора: 

"...советский корабль "Восток" совершил благополучную посадку в заданном районе Советского Союза".

Люди кричали: “Ура!”, поздравляли, у всех такие сияющие лица, словно это они сами сейчас совершили этот полёт. А Лёнька всхлипнул и, чувствуя, что сейчас разревётся, бросился вглубь аллеи, подальше от шумной толпы.

Первый человек так высоко, так быстро!.. Почему-то Лёньке казалось, что это касается его как-то ближе, чем других, что никто не может прочувствовать это так сильно, как он. Возможно, так казалось всем…

Лёнька спешил домой: надо забрать портфель и мчаться в школу, чтобы, обсуждая с ребятами событие, вновь пережить его. И все невзгоды, все недавние огорчения, приводившие в отчаяние, отступили, сгинули. Из всех репродукторов лились взволнованные, пылкие слова, ликующая радость... И Лёнька вдруг почувствовал, что завидует. Завидовал страстно, до отчаяния. Нет, не той славе, которая ждёт первого космонавта, а тому волнующему, удивительно прекрасному моменту, который предшествует ей. 

Эти минуты – ракета, готовая к старту. В глазах друзей забота и тревога. Мир еще не знает об этом… А они, испытанные, мужественные люди уже волнуются, понимая всё значение и опасность предстоящего. Но ты должен быть твёрд и спокоен. Даже в самых дальних уголках души не должно шевельнуться сомнение. Монолитная громада ракеты, трап… Ты шагнул навстречу неизвестному, туда, где никогда ещё не был человек, где тебя ждут ещё неизведанные ощущения и прекрасные, никем не виданные картины величия Вселенной... Кабина, мерцающие глазки приборов. 

"Проверить аппаратуру"... "К старту готов!" – с этого начинается подвиг. Нет, подвиг начинается раньше, когда человек осознаёт весь риск, всю сложность предстоящего… и всё же обдуманно, мужественно идёт на это!

Вот и дом. Несколько секунд по лестнице, и Лёнька распахивает дверь.

– Мама, мама, ты слышала?! – кричит с порога.

Мать сидит на кухне, у стола. Из старенького приёмника льётся музыка.

– Никогда не думала, что доживу до этого чуда... А вот дожила, – сквозь радость звучит грусть. Глаза заплаканы, на лице смертельная усталость.

– Опять он? – Ленька косится в сторону комнаты, где сидит брат Мать вздыхает и молча идёт к плите. Сын понуро бредёт в столовую.

Юрий ещё лежит на диване, курит, бесцельно листая старые " Огоньки".

– Ты слышал? – Лёнька включает недавно купленный приёмник

– Выключи, – сердито приказывает брат. Он трезв и странно напряжён.

– Сейчас о Гагарине ещё передавать будут! Это же…

– Выключи, – угрожающе повышает голос Юрий. Но Лёнька стоит не двигаясь, гудит,нагреваясь, приёмник и пробивается торжественная музыка.

– И что все точно помешались!? – свирепея, кричит брат, кидая журналы на пол, – Соседка прибегала, точно сын её полетел… Повезло просто парню, чёрт возьми... Подумаешь, слетал разок вокруг шарика – на всю жизнь себя обеспечил….Сколько ему тугриков теперь привалит? Так бы и я полетел!..

– Ты… ты!? – Лёнька захлебнулся от негодования, – Да тебя бы никто и близко не пустил! Причём здесь деньги? Как ты можешь!? А ещё Юрий, тоже Юрий... Он жизнью рисковал, а ты... ты трус, тебя из училища за трусость выгнали! Туда послали лучшего, лучшего!.. А ты... – он осекся. 

Брат медленно встал, откинул в сторону стул.Лёньке вдруг стало страшно при виде его наливающихся бешенством глаз. Хотелось отскочить назад, юркнуть в полуоткрытую дверь кухни, где уже стояла мать. Но ноги стали твёрдыми, он крепче ухватился за край стола.

В следующий момент сильный удар отбросил его к стене. Перед глазами поплыли радужные круги... Сквозь гул в ушах услышал испуганный крик матери. Увидел над собой её побледневшее лицо. Вскочил, отрывая от себя её дрожащие руки, и крикнул высоким срывающимся голосом:

– Бей, бей! Всё равно трус, подлец!.. Всё равно ненавижу, хоть убей!

На мгновение глаза их встретились – тёмные, бешенные и светлые, ненавидящие на бледном, вздрагивавшем лице подростка...

Брат замахнулся, но не ударил. Сразу обмяк, выругался нехорошо. Сказал матери глухо, но категорично, как привык говорить всегда.

– Вечером дружки придут, приготовь что-нибудь, да побольше.

– Опять пить будите? – испуганно, но покорно, спросила мать.

Юрий не успел ответить. Лёнька неожиданно для себя сказал твёрдо:

– Ничего не надо, мама... – сам испугался своей смелости, но лишь на секунду. Он знал, что не отступит и не уступит ни брату, ни самому себе.

Брат мрачно взглянул на него, стащил со стула пиджак. Выругался.

– И чёрт с вами! – с силой хлопнул дверью, ушёл как обычно до утра.

– Что же теперь будет? – испуганно спросила мать.

И Лёнька вдруг, впервые в жизни, почувствовал себя большим и сильным. Он осторожно обнял её за плечи, с болью почувствовал, какие они хрупкие и усталые. Теперь ему всегда придётся их защищать.

– Всё к лучшему. Он ведь не маленький, сам должен понять, – потрогал вспухающий подбородок. – Знаешь, а я лётчиком буду, теперь точно буду! 

Мать прижалась к его груди, став сразу ниже ростом. Сказала тихо:

– Я и не заметила, как ты вырос. 

А из приёмника гремел ликующий, торжественный голос:

“Первый в истории человечества полет в космос завершен блестяще... Великий подвиг Юрия Гагарина будет жить в веках!..”

В жизни самое сложное – сделать что-то трудное впервые. Впервые оторваться от земли и проложить путь к звёздам, впервые сдать экзамен на аттестат мужества... Лёнька ещё сам не понимал, что совершил, пусть маленький, важный для него одного, но тоже свой первый подвиг.

Апрель 1961 года.

Рассказ был опубликован в журнале “Работница” 

1964 г. № 9 

в рубрике

“Из первых рассказов”

Когда тебе семнадцать

Удар... Сбоку, свинцовой тяжестью в скулу. Ноги скользнули по уплывающей гальке, гул в ушах… Потом медленно стали возвращаться звуки: всхлипы моря, вязкий шорох шагов.

Несколько секунд Сашка лежал неподвижно, тупо глядя в беззвездное небо с темными подтеками туч. Нащупал мокрый голыш, прижал к ноющей скуле. Затем повернулся на живот, уперся вздрагивающими руками в холодные камни, с трудом поднялся.

Волны лизали берег, и черная вода без горизонта уходила в такое же черное, клочковатое небо.

Зло сплюнув, Сашка медленно побрел вдоль пенной кромки прибоя. Камни жалобно поскрипывали под ногами, за плотной стеной зелени гомонила невидимая толпа. Сквозь вздрагивающую листву скупо пробивался свет фонарей, пугливые тени метались по серому парапету набережной. Когда свет падал на воду, волны казались плоскими, грязными.

Долго стоял, прислушиваясь к неспокойному шуму моря, потом шел домой безлюдными переулками. Хотелось уйти подальше от города, суетливого, праздного, с нескончаемым круговоротом ресторанов и пляжей, с пестрой сутолокой вокзалов.

С раннего утра берег устилают жадные до солнца тела с сухой шелухой сползающей кожи. А море лежит покорное, в оковах из голубых будочек «Пиво – воды», ребристых тентов и нахально влезших далеко в воду прогулочных причалов. Дряхлое, сонное, усыпанное вдоль берега прыщами голубых и красных купальных шапочек. С каждым годом к воде сползает все больше ресторанов, столовых, и влажный запах моря теряется в терпких запахах вин, шашлыков, жареного лука...

Темный домик. Лишь с веранды в теплую тишину сада льется холодный яркий свет.

«Опять курортники... Ведь обещала больше не сдавать. Ей же возни прибавится». Было жаль мать, но раздражало ее упрямство. Обидно видеть всегда занятой и спешащей среди бесцельно слоняющихся приезжих.

Сашка решительно сунул голову под умывальник, волосы слиплись, и он долго тер их полотенцем. Нашел в темноте кровать под старой, морщинистой грушей, долго скрипел пружинами, укладываясь.

Сна не было.

Из открытого окна доносился смех, мужской голос бубнил настойчиво:

– Вы должны верить мне, Тонечка...

А Тонечка хохотала, и тень от ее завитой головы металась в светлом квадрате.

«Должны...» – голос сладкий, гнусавый, похож на Жоркин. Вспомнилось Жоркино лицо – тонкий нос, полоска сросшихся бровей: 

«Детка, баб не знаешь... все такие...» 

Хотелось схватить камень и запустить в окно. Но Сашка только плотней вдавил голову в подушку: «Врешь...»

Свет в окне погас, но еще долго слышались шепот и смех. Сашка напряженно прислушивался, ждал чего-то. Потом шепот смолк, лишь разноголосый стрекот цикад подчеркивал тишину; в темноте искрами вспыхивали светлячки. А в голову лезла одна и та же мысль: 

«Но что же это такое – Любовь? Да и есть ли она, любовь? Может, плавает как медуза в чистой воде, нежная, прозрачная, а дотронешься – и руку отдернешь. Как эта веселая Тонечка... Нет, та –другая, другая...»

Рывком повернулся, крепко зажмурил глаза, стараясь не думать. 

Другая... Светлые беспомощные глаза, полные слез, прядь волос, как крыло птицы, и наглые Жоркины руки, сжавшие тонкие пальцы с побелевшими ногтями...

Сашка долго ворочался, жарко дышал в подушку, мысли путались, расползались... Утром проснулся – ровный ветер доносил тревожный шум недалекого моря. Встал, оделся и, дожевывая на ходу кусок хлеба, торопливо зашагал к набережной.

Тучи ушли, и солнце словно заискивало перед не на шутку разгневанным морем, а оно несговорчиво билось в берег, круто вздымая пенистые гребни, угрожающе нависая над парапетом, ухая о камни тяжелой волной равномерно и зло. Вот такое море Сашка любил. Взбунтовалось, не выдержало! Вдребезги разнесло деревянные мостки на причале, отшвырнуло будки, гневно выплюнуло красно-синие шапочки.

«Ага, теперь не сунетесь!» – Сашка злорадно взглянул на отхлынувшую толпу. Волна длинной лентой скользит вдоль парапета, вырастает в звенящее белое облако и яростно обрушивается плотным каскадом, заливая набережную чистыми, проворными потокам. А над беретом висит неоседающая водная пыль с неповторимым запахом.

У причалов пусто. Деревянные мостки сняты, волны бьют о каркас, и маленькое строение водной станции окутано летучим туманом брызг.

– Здорово, Семеныч! Погодка-то, а? – Сашка протиснул плечо в узкую дверь. – Работенка есть?

Старик сидел на груде пробковых кругов, в его просмоленных узловатых пальцах мелькала игла.

– Да вот, хлопцы придут – баркасик прошпаклюем. Покуда гуляй.

– Ладно, только вот окунусь.

– Не балуй, волна сегодня. Слышь?

Сашка выскользнул за дверь.

У мостков оглянулся – легкий, обтекаемый, как отшлифованный камень-голыш, чувствуя каждый мускул в теле. Оглянулся – пестрая толпа отдыхающих, несколько девушек у парапета. И вдруг – те глаза, в ободке золотистых ресниц, тонкие пальцы на шершавом граните...

Волна с налета ударилась в берег, окутала с головы до ног тяжелыми каплями, с шипением поползла назад, обнажая причал. Прыжок, несколько шагов по скользким балкам. Новая волна замерла на мгновение над головой, словно зеленоватая, мерцающая стена. Гребень ее завился белой стружкой, грозя рухнуть, смять, насмерть ударить о сваи... 

Сильно оттолкнувшись, Сашка скользнул в волну, почувствовал под рукой упругость воды –плотной, живой, бесконечной. На дне с грохотом ворочаются камни. Теперь наверх, где солнце, – свет искрится в толще воды... Берег далеко, зеленая, ускользающая стена ухает в темный провал. Снова взлет и снова падение, и сладкое, щемящее чувство холода в груди...

Волна вскинулась, унося в высоту. В последний момент Сашка увидел внизу оголенные сваи недостроенного волнореза, торчащие, как беспощадные зубы моря. Он резко развернулся, нырнул, напрягая мускулы. Еще несколько рывков, и снова далекий берег за грядами вздымающихся барханов. 

«Вот черт, здесь не выберешься. Надо к пляжу, там берег пологий...»

Ребристые тенты близко, а плыть до них долго…Сашка не торопился, экономил силы. Подплыв ближе к берегу, выбрал волну покрупнее, стараясь прыгнуть с ней как можно дальше. 

Свистящий грохот в ушах, удар о гальку, уходящая вода вырывает опору из-под ног, бьет камнями, швыряет, тащит в море. Сашка рванулся вперед, не успел. Вторая волна перевернула его, придавив, и он ощутил себя маленьким, слабым, утопающим щенком. Бессильным перед стихией, с которой дерзнул сразиться, и она теперь наказывала его.

.Теряя силы, задыхаясь, он бился, казалось, бесконечно  долго. Потом – воздух, много воздуха, взахлеб с водой, и оползающая, но уже надежная галька. Сашка лежал, чувствуя, как медленно отходят сведенные усталостью мускулы. Волны заливали лицо, но не было сил отползти дальше.

Заскрипела галька – он открыл глаза. У самого лица – белые, хлюпающие босоножки, мокрый подол пестрого платья. Девушка стояла,наклонившись, волны захлестывали обоих.

– Плохо? Я помогу... – глаза испуганные, в венчике золотистых ресниц.

– Сам... – Пляж качнулся, поплыл в сторону. Сашка тряхнул головой, и берег остановился. Девушка закалывала потемневшие от брызг волосы.

«Не узнала? Нет...» – он испытывал облегчение и досаду.

– У вас ноги разбиты... – сказала она тревожно, поправляя мокрый подол.

Сашка не ответил, прихрамывая, побрел к полосатой тени навеса. Волны доставали и сюда, струились между чистыми голышами, поблескивая на солнце. Девушка шла рядом, ему казалось, она смеется. Он сел на деревянный лежак, уставился на ноги. Кровь стекала по мокрой коже расплывающимися дорожками.

Девушка молчит... Не узнаёт. Вчера было темно, к тому же – плакала. Не вмешайся он, натворил бы Жорка... А сама… зачем одна поздно ходит!

– Чего стоишь?

Она растерянно посмотрела, отвернулась и ушла, неуклюже скользя босоножками по гальке. А море все билось, ворочая камни, швыряя лохмотья зеленых водорослей.

Сашка сидел, разгребая пяткой гальку, и злился. Что-то надо придумать, не идти же по городу в плавках.

Из-за раздевалки вынырнул Семеныч, в руках узелок.

– Я ж говорил!.. На, держи, чтоб нагишом не топать.

– Как пронюхал, что я здесь? – обрадовано, удивился Сашка.

– Ты ж сам прислал...

— Я? – Сашка застрял в штанине. – Кого?

– Так дивчина ж приходила… Белобрысая, мокрая. Может, с тобой купалась? – старик хитро сощурил глаза.

И на следующий день море бушевало, работы на причале не было. Сашка упрямо сидел дома, чинил сарай, злился на квартирантов. И думал о ней. Даже не узнала… А тогда... Вечер, блики света сквозь листья, отголоски музыки, ядовито-приторный запах магнолий и срывающийся, испуганный голос: 

«Уйдите! Оставьте меня в покое!»

«На танцы ходят веселиться, а не принцесс-недотрог разыгрывать...»

Жорка? Вот паразит...

«Отпустите руку, мне больно!»

«Не съем… Чего, студенточка, ломаешься?»

Сашка свернул с аллеи на голоса.

Испуганные девичьи глаза, цепкие пальцыЖорки, сжавшие тонкие, запястья.

«Твоя?» – Жорка зло шевельнул бровями:

«Неважно…»

Девушка вырвалась, побежала к освещенной аллее.

«Морду бы тебе набить, – Жорка выругался. –Вечер испортил».

«А ты не приставай!»

«Сосунок! Да они только этого и ждут, курортницы!.. Для чего каблуки тонкие да юбки цветком? Покрути такую на танцах, поломается немного и – хоть в горы... За тем и приезжают».

Сашка сжал зубы. Жорка старше. Когда он гребет на шлюпке в большую волну, старые моряки выходят смотреть и крутят ус. Жорка чувствует любой мотор, и Сашку учил этому...

«Врешь! Не верю…»

Жорка придвинулся, щуря едва различимые в темноте глаза.

«Романчиков начитался... А жизнь – девка продажная…»

«Врешь, гад!..»

Жоркины пальцы клещами сжали ворот. Короткий удар в скулу, голова мотнулась назад, Сашка раскинул руки и рухнул навзничь в мокрую гальку...

Море бушевало еще три дня. А когда успокоилось, по нему снова забегали проворные катерки с птичьими именами. Сашка стоял на качающейся корме, закидывал чалку. В перерывахвозился с мотором, упрямо не замечая Жорку.

Вечером на смену «птичкам» выходили солидные прогулочные катера, перемигиваясь красно-зелеными огнями. С палубы в теплую тишину лилась музыка, уплывая к серебряно-лунному горизонту. А Сашка шел домой, уставший, пропитанный дневным жаром. У открытой танцплощадки останавливался, насупившись, смотрел на шаркающие ноги и оживлённые лица девушек. Ее среди них не было… 

Сашка встретил девушку рано утром. Сидела на лавке, читала книгу. Хотел пройти мимо, думал, не заметит, но она подняла голову.

– Привет, – нерешительно сказал Сашка.

– Здравствуйте, – она улыбнулась.

– Спасибо, что манатки мои прислали, – онпосмотрел ей в глаза. – Неладно тогда получилось. Обиделись?

– Ничего. Мне тоже, когда очень больно, никого видеть не хочется.

Он облегченно вздохнул, сел рядом. За деревьями блестело море, сейчас оно было белесым и знойным.

– Хотите, покажу вам море? – неожиданно предложил Сашка.

– Море? – девушка пожала плечами, – Так вот же оно…​

– Не то... Совсем не то! – Сашка вскочил. – Пойдём!

Девушка нерешительно закрыла книгу.

Они шли по мягкому от жары асфальту, потом свернули на каменистую тропинку, петлявшую среди густых кустов кизила. Темно-зеленая, блестящая листва самшита и лавровишни затеняла мшистые камни. Казалось зарослям, душным от испарений, не будет конца. Но вот – яркий кусок голубого неба, порыв свежего ветра – крутая скала вырвалась из листвы... 

Огромный, сияющий простор, далекие цепи гор в лиловой дымке, свежий, опьяняющий ветер и –море... Ослепительно голубое, зыбкое от мерцающего блеска, оно уходило вдаль, набирая синеву. А небо казалось выгоревшим и тусклым, будто отдало ему все свои краски. Ближе к берегу вода зеленоватая, изменчивая, с крупной рябью набегающих волн, с коричневой кромкой взбаламученной ленты прибоя. Далеко внизу –маленькие кубики светлых домов, острые пики кипарисов, пальмы как зелёные цветы и черточки катеров, теряющихся в бескрайнем просторе.

– Море! Какое море! – девушка порывисто обернулась, ветер рванул волосы и платье. Она вскинула руки, и Сашке показалось: сейчас она полетит.

– Никогда не видела такого моря… Но вблизи оно тоже красивое – вода прозрачная, каждый камушек виден...

– Грязь одна, –  Сашка усмехнулся. – Курортников как сельди в бочке.

Она смутилась, ответила тихо:

– Всем хочется посмотреть море. Я тоже вот приехала, к тете...

– Кабы только море! Почему-то приезжают сюда лишь незамужние да неженатые, а везут домой всякие безделушки с надписями: «На память мужу», «Привет с юга», – он сердито швырнул камень и обернулся.

Она сидела, обхватив колени руками, и смеялась. Смеялась заливисто, а он смотрел на ее звонкий полуоткрытый рот, чувствуя, как нарастает раздражение.

– Вы чудак, – голос ее еще вздрагивал. – Разве так можно?.. Вы что, злой?

Сашка угрюмо молчал.

– Вы смешной и сердитый, – она села удобнее, вытянула ноги.

Вспомнилось Жоркино: «Молокосос... Они все такие...»

«Почему она так легко пошла со мной в горы?» – с горечью подумал Сашка, глядя на высохший, потрепанный кустик с облетевшими листьями.Потом, резко повернувшись, сильно взял ее за плечи. 

Тонкая, потемневшая от загара шея... На мгновение почувствовал губами прохладную кожу ее щеки... влажный рот...

Она резко откинула голову, рванулась, больно ударила книгой в грудь.

– Вы! Тогда, в парке... А сам!.. Ненавижу... – голос вздрагивал, будто волна билась о скалу. Она спрыгнула на тропинку, слышно было, как камнисрывались у нее из-под ног.

А Сашка смотрел ей вслед и улыбался.

Где-то внизу беспокойно шумело море, обтачивая камни горькой волной...

1962 – 1963 гг.