«РУКИ БОЛЬНЫ СТИХАМИ...»

* * *

знаешь,
мне снится
моё сердце – комната,
в которой скончался Винсент.
знаешь,
мне снится,
что я – воронка,
в которую легко затянуться.
знаешь,
если честно,
в тебе легко не проснуться,
пальцев твоих любовная кома.
у меня было два шанса на счастливую жизнь,
я отдала тебе оба.
ты использовал меня вместо ножен,
ты был создан, чтоб во мне умирать ночами,
если ты покинешь нашу комнату, оставив меня одну,
в ней не останется никого.
это лето строит нам прекрасные витражи,
мне всё снится:
тот, кто клялся за меня умереть ночами,
никогда бы не стал за меня жить.

* * *

а потом бессознательно в убежищах из кровати
разрождаться криками,
просыпаться
осколками ржавых слов,
видеть в самых страшных кошмарах его лицо,
вставать у своего усталого бога поперёк горла –
второго участника вечного незаконченного разговора,
который вытачивает тебя из камня, выдёргивает из гроба с едким:
«я тебя ещё не закончил, не договорил – кайся, не умирай»,
как река впадает в отцовский ей океан,
ты протягиваешь руки к единственному родному и кровному 
                            абсолютно чистому,
впадая в анабиоз.
и тебя перехлёстывает за край,
выпадаешь из берегов,
захлебнувшись правдой спасения,
для которой, увы, ещё не придумали слов.

утро приходит,
как возвращаются за полночь те, кого снова не ждали,
ты приходишь в себя,
как в квартиру после пожара,
он сидит на кухне – выглаженный и чистый,
ест тебя с десертной ложечки, пахнет индийским ромом,
на искрящихся занавесках проектирует собой свет последнего коридора,
он протягивает тебе чашку в узловатых белёсых пальцах,
кто-то крикнул тебе из дыма –
беги и не оборачивайся,
беги и не оборачивайся.

и ты видишь, как всё пылает вокруг, огонь слизывает со стены узор,
он с холодным спокойствием помешивает сахар в стакане,
ты бежишь из дома, стираешь память, ищешь новый из адресов,
в тебе снова всё стало белым-бело, стерильно чисто,
только к вечеру, когда ты вновь упадёшь в постель,
ты не помнишь правды,
не помнишь это лицо,
тебе больше совсем не спится.

* * * (не опубл.)

Кроткое рукопожатие
Пионерское расстояние
Полароиды бледных ивовых рук
Робость обледеневших колючих пальцев, читающая меня тиражами
Бьющий в перепонки оглушающий звук пульса обещал мне скончаться
И шрамированием
Призрачных отпечатков палитра
К каждому воспоминанию счастья твои случайные касания 
            были субтитрами

Застрявшая в горле просьба остаться
Зима выцветает твоими руками
Хромыми воспоминаниями
Ладони как белые листы с алыми полями
Привкус железных качелей на ветру как последнее ощущение твоих губ
Я боюсь, что не оторвусь
Что останусь без языка, если больше с тобой никогда об этом не заговорю

Ты мой личный синоним к бесконечному мартобрю,
Моё je t'aime багрового цвета,
У меня к тебе всё болит,
Катастрофы случаются, а значит и тебе
Быть.

В моей четырёхкамерной междурёберной за огромный долг 
        отключили всё отопление,
Ты чужая скрипка, чужое хроническое воспаление,
Ты песня, за которую я себя ненавижу, потому что срываю связки, 
            когда её начинаю,

Ты песня, за которую я себя ненавижу, ведь так и не написала её.

Ты был всеми смертельными ядами, мы стояли напротив 
    уставшими истуканами под треснувшей штукатуркой, 
делая вид, что друг друга отвратительно ненавидим, 
    чтобы вырвать хоть крохотный шанс от этого исцелиться.

На улице холодает, наверное, холодает,
Не открывал окно, люди смазались осенним пейзажем,
Через все дистанции и расстояния
Я слышу твой хрипловатый кашель.

Ты моё наболело, мой говорящий шрам, открытая рана в очередном куплете, 
    любовь с привкусом валидола

Ты и заглавная и прописная, выведенная за красными полями, 
        в каждой чёртовой клетке, любимая шершавая фонетика,
Ажурная румяная эстетика,
Самая удачная эпитафия,

А у меня стихи идут носом и все руки больны стихами
Это иглоукалывание, это ночные стенания с пресным привкусом 
            дожившего до рассвета,

С очередным рассветом квитаться с самим собой.

После тебя я выживший герой
Собственной затянувшейся мировой.

автор: Ирина Южная