Сергей Сумин. 10 остановок возле зданий русского модерна и др. проза

 

ДЕСЯТЬ ОСТАНОВОК ВОЗЛЕ ЗДАНИЙ РУССКОГО МОДЕРНА

 

 

Остановка первая.

Казань. Дом Ушковой.1907 год. Архитектор К. Мюфке.

 

В этом особняке каждая комната ведёт свою довольно выразительную музыкальную линию, и, если прислушаться, можно услышать: на парадной лестнице – цитру, в комнате хозяйки – лютню, в столовой – орган, в парадном зале – барабан, в комнате хозяина – флейту, в гроте-библиотеке – скрипку, и когда вы пройдёте все эти комнаты-анфилады, то звуки сольются в удивительную симфонию камня.

 

Остановка вторая.

Сызрань. Дом купца Ревякина. 1908 год. Архитектор неизвестен.

 

Смутное едва различимое движение друг к другу строгих колонн светлой античности и асимметричных пирамид тёмного Египта завершается срезанным балконом, почти убеждая зрителя, что такое соединение возможно, даже не смотря на то, что устрашающие монстры-маски на фасаде особняка знают о нашей внутренней сути почти всё.

 

Остановка третья.

Самара. Костёл Пресвятого Сердца Иисуса. 1906 год. Архитектор Ф. Богданович.

 

Шпиль – это игла, несколько шпилей образуют решётку игл, лес символов, а воздух между ними – именно то, во что и следует верить по мысли архитектора.

 

Остановка четвёртая.

Саратов. Доходные дома Пташкина. 1912 год. Архитектор П. Зыбин.

 

Два атланта-гермафродита с величайшим усилием держат тяжёлое днище эркера, держат уже более 100 лет и всё это время кричат, вопрошая: «Мы держим каменное небо, держим из последних сил, но если бы здание было чуть менее прекрасным, что помешало бы нам уронить это небо на зазевавшихся суетливых прохожих?!»

 

Остановка пятая.

Нижний Новгород. Особняк Троицкого. 1907 год. Архитектор неизвестен.

 

Две странные фантастические фигуры на самой вершине здания пристально всматриваются друг в друга, несомненно, какая-то важная игра в разгаре, и каждому, кто являлся сюда за азартом и выигрышем, доводилось проходить через главный вход в виде подковы, которая всегда обещает счастье – но кому?

 

Остановка шестая.

Москва. Особняк Рябушинского. 1902 год. Архитектор Ф. Шехтель.

 

Проходя под мозаичными ирисами, ныряешь в полутёмный дом-ракушку, где мраморная лестница-волна со светильником-медузой с лёгкостью выносит тебя наверх, в просторную залу, а дальше – к открытому проёму крыши-окна, в котором, кажется, солнце красоты никогда не заходит.

 

Остановка седьмая.

Петербург. Доходный дом компании Зингер. 1903 год. Архитектор П. Сюзор

 

Кажущееся немыслимо огромным, богато декорированное здание почти под завязку забито тысячелетней мудростью книг, энциклопедий и альбомов, а на вершине боковой башни мы видим стеклянный шар, как бы проплывающий над теми, кто медленно бредёт по Невскому проспекту.

 

Остановка восьмая.

Саратов. Дом купца Сатова. 1910 год. Архитектор неизвестен.

 

Вокруг этого дома нужно обойти, и не один раз, чтобы понять – это царство загадочных метаморфоз, что переплавляют друг в друга русалок, пауков, змей, медуз, сказочных рыб и морских чудовищ, и без сомнения, это ещё не полный перечень превращений, поэтому в сумерках проходи здесь осторожно – фантасмагория может коснуться и тебя самого.

 

Остановка девятая.

Чапаевск. Храм Сергия Радонежского. 1918 год. Архитектор Д. Вернер.

 

Разноцветное мозаичное панно этой крепко стоящей на своих лапах-колоннах чудной церкви изображает монаха Сергия, благословляющего князя Дмитрия на бой с врагами Земли Русской, и этот решительный жест всё ещё актуален.

 

Остановка десятая.

Самара. Дача Головкина. 1909 год. Архитектор К. Головкин.

 

На живописном участке, круто спускающемся к Волге, застыли два цементных африканских слона, а сама дача с асимметричным трёхчастным корпусом – как огромный корабль, что несёт своего уснувшего капитана-художника к далёким экзотическим странам, список которых замурован во чреве одного из животных.

 

Январь-февраль 2014 г.

 

 

КРАТКОЕ ОПИСАНИЕ двенадцати утраченных картин Рене Магритта

 

 

Наследники Кафки. Происшествие с господином К.  Следуя в своём нелепом мешковатом костюме по хрустальному мосту, обнаруживает вечность в основании несущих конструкций. К. курит, глядя прямо в зрачки случайному зрителю его находки. Внезапное жёлтое наплывание в углу картины в виде облачка детской памяти.

 

Невыносимое желание. Город, будто застывший в приветственном жесте. Внимание зрителей торжествует, но безмолвствует. Лабиринты античных колонн и террас, увитых чёрным виноградом, но если обнаружить ключ-разгадку, то город откроется встречному порыву страсти.

                                   

Нерезкие движения. Явно незавершённый пейзаж обрывается внизу картины – зияющей темнотой и туманом. Но и в том, что можно разглядеть, чего-то недостаёт – то ли леса, то ли дворца? Приглядевшись, можно увидеть необарочный бифштекс с зелёным горошком медлительности.

 

Женщина и лето. Лето, парящее внутри осени, томится плотским желанием, порождённым внезапно появляющейся обнажённой женщиной, красноречиво вдыхающей чистейший воздух живописи. Звери и птицы, кажется, вовсе не против соседства с Караваджо.

 

Пришествие сна. Чуть замедленный прыжок льва, из пасти которого рождается двухмесячный носорог с явными вторичными признаками механического пианино, играющего тут же возникающую мелодию.

                                                                            

Метаморфозы воды. Ровная гладь океана с пальмами, растущими в центре. Мы наблюдаем рыбу, на наших глазах превращающуюся в мужчину, начиная с головы, который, обернувшись, видит свою фиолетовую тень женщины.

 

Ворон. Книги и статуэтки разбросаны повсюду в полутёмной комнате с чёрно-красным полом. На ветхом шкафу ворон из стихотворения По предсказывает следующую за ним эру маленьких страшных коробочек, имеющих явное происхождение в кинокартинах Линча.

 

Ясность разрушения. Внезапно разбуженный жираф мечется по ярко-рыжей от огня саванне, явно не замечая огромных створок ракушки, глотающей всё приближающееся. В специальный карман сложена призрачная возможность бегства-спасения.

 

Дхарма лётного дела. Одинокий лётчик в красной тибетской шапке бродит между прекрасных пагод и высоких фонтанов, перечёркивая некоторые из них инструкцией по самолётовождению. В его правой руке – нефритовые четки, а в левой – сломанная веточка вербы и сухой лист кипариса.

 

Иерусалим весной. На максимально близком расстоянии мы видим серию летящих бумажных пуль, превращающихся в тюльпаны за секунду до столкновения со стеной плача, на которой корявыми буквами начертаны первые семь букв арабского алфавита.

 

Левитация света. Бронзовая статуэтка Лао Цзы в даосском монастыре, чуть приподнявшись на корточках, наблюдает за тремя монахами, которые неверно толкуют строку трактата «Дао дэ цзин», и, чтобы не слишком обозначать своё присутствие, трижды тихонько хлопает одной ладонью.

 

Сущность дерева. Воздух, издали схожий со свинцом, растворён в утреннем свете.  Голландия времен Брейгеля Мужицкого, но без снега и воды. На высоком холме старый бук тянет ветви в сторону зрителя, а на кончиках его ветвей – человеческие пальцы.

 

Январь 2011 г.       

 

 

ДНЕВНИК РОБИНЗОНА КРУЗО  

 

 

Полгода на острове.  Всё, что я могу – только ждать.

 

Жизнь – это заключение, растянутое в вечности.

 

Я должен жить, ибо там, на моей родине, меня считают погибшим. Небытию может быть противопоставлено только бытие, поэтому я выживу и ещё раз скажу «Да!»

 

Если жизнь и имеет какой-то порядок, то ясно ведь, что почти целиком он соткан из хаоса.

 

Тишина здесь – единственная подруга, да и ту мне не о чём попросить!

 

Мой остров похож на зелёную крепость.

 

Внезапная и яркая радость сегодня поутру… Только не нужно думать, что я счастлив здесь.

 

Мелодия острова – это мелодия океана.

 

Я заметил – животные полнее и проще нас, но духовное счастье им недоступно.

 

Звук моих шагов в лесу будит невидимое эхо.

 

Кто узнает, что есть его судьба, если она сама не выйдет к нему навстречу?

 

Небо – это вода, стекающая вверх.

 

Из моряка я превратился в крестьянина – неужто вода во мне пересохла и стала комьями земли?

 

Я счастлив, что бы я ни думал вечерами о своём положении.

 

Терпение и труд – только эти методы борьбы со временем я знал, и время утратило надо мной власть.

 

Я молчу, я говорю, но паузы провисают, как лианы после дождя, провисают – и падают водой нового знания.

 

Раньше я думал, что нуждаюсь во многом. Но разве остров не даёт мне всё самое необходимое?

 

Я хотел бы быть один... Если бы только не это проклятое одиночество!

 

В моём вынужденном раю времени нет.

 

Только здесь, в тропиках, я понял разницу между работой и трудом, удовольствием и радостью.

 

Хочу ли я видеть людей? Вопрос более чем риторический. А они хотели бы увидеть меня?

 

Чем больше воды, тем меньше суши.

 

Я люблю книги, я бы читал их, но они сами оставили меня.

 

Пещера уединённого созерцания (у меня есть такая) – я иногда сижу в ней, сложив ноги под собой, как какой-нибудь индус в центре Дели.

 

Я нахожусь в самой середине мира.

 

Лес, ручей, хижина, простая пища – нужно ли человеку что-то ещё?

 

На прошлой неделе рядом с островом проплыло 9 кораблей. Но я не стал обозначать своё присутствие. Почему? Человечество и его отвратительное изобретение – холодное и расчётливое государство больше не интересуют меня! Я не вернусь к людям!

 

Я не потерял ни минуты жизни, ведь счёта им я не веду.

 

Я иногда пою, но этот странный рык из моего горла больше не напоминает ни о чём человеческом.

 

Старость – это то, что случается только с другими, я же не знаю, что такое возраст.

 

Тишина здесь – качественная, полная, насыщенная как губка. Для чего в Европе изобрели музыку?

 

Я понял дерево – оно обнимает мир всеми своими ветвями и листочками, обнимает с любовью воздух, вселенную.

 

Мой остров, без сомнения, живое существо: пещеры – глаза, кустарник – ресницы, сикоморы – волосы, только на что смотрит это существо?

 

Деревья буквально источают свет, они целиком состоят из капелек света.

 

Я уже почти забыл своё имя, его некому здесь произносить, и я теперь мог бы откликнуться на любое, лишь бы кто позвал.

 

Остров принял меня как сына, и отчего же мне не почитать его как отца?

 

Океанская вода и солнечный свет – одно и тоже.

 

Сегодня я думал о том, какова единица измерения несвободы. И пришёл к выводу, что это – современный городской житель.

 

Ночью космос надо мной сочится изо всех щелей-звёзд.

 

Я бы хотел родиться здесь, на острове, а смерти, как я успел заметить за прошедшее время, тут не существует.

 

Мои мысли, дрожание ветвей – я больше не различаю, где пролегает граница между одним и другим.

 

Лёгкие облака, лёгкие дерева, лёгкие мысли – интересно, почему я всё ещё не летаю над этим заливом?

 

Я превратился в то, на что смотрю.

 

Жизнь моя похожа на бегущего по белому песку краба – и бежит этот краб к бесконечности, к океану…

 

Август 2012 г.