Татьяна Мадиева. Пути Господни неисповедимы

Было вялое рабочее утро. Я скучно смотрела в давно немытое окно стеклянной высотки физического корпуса нашего славного университета. Соседи по лаборатории тихо сопели, ставя точки на графиках стратосферного Е-слоя.

Когда в тинейджерском возрасте я зачитывалась журналами «Знание – сила» и «Квант», физика казалась мне интереснее сказки про Али-бабу, поэтому после школы я решила поступать на физфак и поступила-таки с первого раза, хотя конкурс был 5 человек на место. Но романтика быстро закончилась. Оказалось, что физика – это совсем не волшебное проникновение в секреты мирозданья, а биномы, полиномы, теоремы Коши и нудная необходимость ставить тысячи точек на графиках.

От такого однообразия жизни хотелось спать.

Вдруг сзади скрипнула дверь, и тихий голос позвал: «Тоня».

Обернувшись – «Ёперный театр! Явление Христа народу!» – я сразу узнала Сашку, хотя не видела его целую вечность, которая изменила его почти до неузнаваемости. Сшибая стулья и стукаясь об углы столов, я помчалась к выходу.

Помчалась – это, конечно, сильно сказано. Мчаться я могла только в мечтах. Главное в моей истории то, что я хромая, т.к. в детстве, ещё не успев согрешить перед Богом, за что-то была наказана, переболев полиомиелитом. Это не пошло мне на пользу в плане походки, возможно, извратило мозги и испортило характер. В общем, когда я хожу, то излишне верчу задом и подволакиваю ногу. Добавьте к этому довольно крупный нос, наглый взгляд и глубокое убеждение, что я – первая красавица королевства. Откуда во мне родилось это убеждение, я проследить не смогла, возможно, какая-то генетическая мутация, но, слава Богу, с этим легче жить.

Хотя, надо заметить, я много работала над собой.

В детстве мне пришлось пройти через всевозможные лечебные детские учреждения, а это та ещё школа выживания. Основа лечения в ту пору была такая: изъять ребёнка из семьи минимально на три месяца и лучше всего в другой город, одеть во всё казённое, обрить наголо и обращаться с ним как с малолетним преступником, давая понять, что он перед всеми виноват и всем в тягость.

Последние пять классов я проучилась в специнтернате, где все были кривые и хромые. Тут-то я и полюбила себя, поскольку решила: пусть я такая, зато самая умная. В интернате была замечательная библиотека. Я читала ночи напролёт, завернувшись в одеяло на подоконнике в туалете, и из-под парты на уроках. В результате поняла, что боюсь на улицу выходить. С собой надо было что-то делать. И перед последним классом уговорила родителей перевести меня в общеобразовательную школу с математическим уклоном во дворе нашего дома.

Нельзя сказать, что меня приняли с распростёртыми объятиями. Я сразу стала троечницей, меня несколько раз сшибали в коридоре, зато я сделала эпохальное для себя открытие, что привычка – великая вещь: через два месяца ко мне все привыкли, перестали на меня озираться и показывать пальцем. У меня появились друзья и защитники. Конечно же, мальчики! Я настолько сдружилась с мальчиками из нашего класса, что после выпускного вечера они сначала проводили меня до дома и только потом пошли с нашими девочками гулять по городу.

Поступив в университет, я занялась аутотренингом. Вырабатывала у людей привычку к себе, а может быть, у себя привычку к людям. Целый месяц ежедневно после занятий по сорок минут выстаивала в вестибюле центрального университетского корпуса. Все об меня спотыкались – и опять привыкли! Я в этом убедилась, когда за какой-то надобностью зашла в деканат. Декан, посмотрев на меня из-под очков, спросил: «Вы, матушка, что – упали? Что это Вы сегодня с палкой?». Я ответила, что всегда так хожу, вообще-то. Декан смутился, поправил очки и сказал: «Извините, я как-то не замечал». Выйдя в коридор, я долго смеялась, можно сказать – от счастья. Так решилась моя основная психологическая проблема – через три месяца общения глаз замыливается даже на такую незабываемую красоту! И этот опыт я безвозмездно дарю миру!

Итак, ветром неожиданности меня сдуло в коридор, и я повисла у Сашки на шее. Вот это да! И не надеялась свидеться!

Сашка, нет, теперь уже Александр, стоял в модных черепаховых очках и в настоящем джинсовом костюме. Я наглядеться не могла! Кто жил в эпоху соцреализма, тот меня поймёт. Джинсовый костюм – все Дольчи и Габбаны отдыхают!

Сашка был мой одногруппник, приехавший учиться откуда-то из глубинки Ижевской области. Смешной, в нелепых очках, завязанных верёвочкой, с копной светлых волос, всегда в коротковатых потёртых штанах, старых ботинках. Несмотря на заикание, невнятную речь и сутулую запинающуюся походку, он был милый, добродушный, юморной парень.

 Мы с ним дружили, т.е. на переменах болтали обо всём на свете, на лекциях играли в балду. Он мне очень нравился, но кроме дружбы ничего не происходило. У меня была своя бурная жизнь, а у него наверняка своя не менее бурная семейная жизнь: во время учёбы в университете он женился, и у него родились два сына.

Ни дети, ни заикание, ни старомодные очки в сто диоптрий не мешали Сашке хорошо учиться. Когда на пятом курсе нужно было определяться с преддипломной практикой, и для отличников и хорошистов поступило заманчивое предложение поехать во Владивосток в Институт Океана, Сашка и ещё несколько человек рванули туда. А я, как утка с подрезанными крыльями, осталась у своего корыта.

Мне достался какой-то занюханный НИИ вычислительной техники, в котором никто толком не работал. А числилась там куча женщин, окончивших различные мехматы, при этом плохо разбиравшихся в математике, но хорошо умеющих вязать кофточки втихаря под рабочим столом и делать кубики льда из травяных настоев для протирки увядающих личиков. За год работы в этом НИИ я наслушалась поучительных историй на все случаи жизни.

Работа была у меня, значитца, такая. Тебе выдают некий иностранный патент. Методом научных умозаключений надо было найти специально не указанные из-за разных жуликоватых НИИ, вроде нашего, недостающие компоненты и выдать их как бы за свои разработки. И что вы думаете, искали и находили, и даже по этим разработкам статьи научные печатали, правда, в очень узких ведомственных журналах.

Ко всем престольно-социалистическим праздникам весь «офисный планктон» не просто резал тазик салата и покупал эмалированное ведро разливного пива, но и готовил культурно-развлекательную часть застолья в виде капустников, доморощенных стихов и стенгазет. Отсюда росли ноги и мозги КВН. Здесь рождались большие служебные романы и мелкие производственные связи.

Работать одновременно было и весело, и скучно. Скучно потому, что работы как таковой не было, и офисная трепотня стала меня угнетать. Казалось, жизнь проходит мимо, а мы будто семечки лузгаем на деревенской завалинке.

Вскоре какими-то окольными путями я устроилась работать инженером на одну из кафедр моего родного физического факультета.

Как всегда, судьба подкралась неожиданно!

Обновлённый Сашка выглядел просто красавчиком! Из куколки вылупилась бабочка! И, самое удивительное, он больше не заикался.

Мы отправились в ближайшее кафе, где Сашка живописал мне захватывающие картины своей жизни в далёком Владивостоке. В своём глубоко научном институте Океана он уже защитил кандидатскую диссертацию и два (два! – и это в восьмидесятые годы, когда и в Болгарию из нашего провинциального в ту пору городишки было нелегко выехать) раза съездил на тихоокеанском лайнере в кругосветку (вот откуда этот джинсовый беспредел!). И теперь решил посетить родные места, и страшно рад, что нашлись старые друзья хотя бы в моём лице…

Весь вечер мы говорили и не могли наговориться. Потом он пошёл провожать меня домой. Мы стояли в тёмном подъезде и даже целовались. Сердце щемило от острого чувства несбывшегося – вот она, чужая, но такая заманчивая жизнь проходит мимо тебя, и ты только слегка касаешься её. Вот тебя обдуло её ароматом и возбудило желание испить из этого источника… Не раскатывай губу, поезд уже ушёл, бабочки улетели!

Короче говоря, не заходя ко мне домой, Сашка ушёл. На следующий день он улетел в прекрасный город Владивосток, к жене и детям. Всё как должно быть. Спустя месяц он прислал мне открытку почему-то на английском языке: «My dear Antonina, I send you my hearty good wishes. Owing to you I eventually found the long-expected tranquility in my soul. Thank you!». Два дня я ломала голову над вопросом, есть ли в этом послании какой-нибудь скрытый любовный подтекст, но, к своему сожалению, ничего за уши притянуть не смогла и успокоилась.

Естественно, я забыла эту историю через неделю. Кто легко увлекается, тот легко и забывает, хотя, почти неосознаваемая мною, в глубине души осталась тлеть тонким комариным писком малообъяснимая тоска.

Прошло, возможно, два года. Мой ненасытный организм не давал мне жить спокойной жизнью. С годами я поняла, что ощущение счастья невозможно воспитать, наверное, с ним надо родиться. Сейчас, наблюдая за своим уже взрослым сыном и каждодневно видя его щенячью радость жизни, я уверена – ощущение счастья передаётся по наследству.              

За это время я опять влюбилась. Эта любовь пришла ко мне сама, я её не искала и даже не ждала, хотя до этого предпринимала попытки выйти замуж. Приятельницы даже знакомили меня с понурыми лысыми типами, сильно уставшими от жизни и согласными на тихую семейную жизнь с нетребовательной инвалидкой. Но в отместку я веселилась, балагурила и ставила опыты психологического воздействия на приматов мужского пола. Я воочию увидела, что мужчин притягивает грубая лесть, и чем она проще, тем быстрее они ей верят. Если часто им её повторять, быстро к ней привыкают и с трудом без неё обходятся. Тогда внешность женщины уже не важна.

Когда-то на заре далёкой юности я ездила с приятельницей отдыхать в уютный город Евпаторию, и мы познакомились на пляже с двумя симпатичными студентками из Москвы, которые жили в Крыму уже два месяца без копейки денег. Мы решили вызнать у них, как это может быть, и, глотая слюну от зависти к такой невозможной лёгкости бытия, услышали примерно следующее: пока живут на свете дураки, нам вкалывать за деньги не с руки. Они преподали нам мастер-класс. Вечером в кафе, сидя за барной стойкой, одна из них, томно закатывая глаза, обратилась к незнакомому парню: «Ой, я такая впечатлительная! Не знаете ли вы, что это со мной, вот потрогайте (потрогать, естественно, предлагалось в области груди) – как сердце стучит, когда вы рядом со мной! Как вы на меня необыкновенно влияете! Вы какой-то особенный», и через полчаса этот парень заплатил за всю нашу компанию.

И вот, имея на вооружении эту житейскую мудрость, я могла замутить какой-нибудь бестолковый роман ни уму, ни сердцу, а так, для ощущения полноты жизни. И однажды вдруг оказалась замужем за замечательным во всех отношениях человеком и сразу стала беременной.

У беременной женщины сознание разворачивается как бы внутрь себя. Сидишь на работе и вместо того, чтобы ставить точки на надоевшем графике стратосферного «Е – слоя», прислушиваешься к себе, – как там, в недрах организма рыбка хвостиком тебя задевает. Мозг в голове размягчается, и всё время хочется плакать из-за невыносимого осознания нарождающейся в тебе жизни.

И вот сижу я в нашей лаборатории в таком почти сомнамбулическом состоянии, дожидаюсь конца рабочего дня и слышу сзади, думаю, вы уже догадались: «Тоня, привет».

Опа, это снова Сашка! Но что я вижу?! Где наш восхитительный джинсовый костюм? Где наш заграничный лоск и уверенность в себе? Почему опять очки на верёвочке вместо черепаховой оправы? Саша, что с тобой? Да ты снова заикаешься?!

И что я услышала?!           

В далёком городе Владивостоке Александр, как и все околонаучные сотрудники, которые хотели сделать карьеру, должен был заниматься какой-нибудь общественной деятельностью. Сашка вступил в «Общество знания» и в один ничем не примечательный день поехал читать лекцию в какой-то заштатный дом культуры, а может быть, и вовсе в дом престарелых, на тему «Есть ли жизнь на Марсе».

Прочитав свою лекцию ещё засветло, наверняка радуясь освободившемуся дню, Сашка погрёб домой. А надо сказать, была зима, снегопад, сугробы, нечищеные дороги.

Железнодорожный мост для прохождения электричек прилично сокращал дорогу. Возможно, из-за своих 100-диоптрийных очков Сашка не заметил вдали идущую электричку и пошёл по этому мосту. Но судьба легкомыслия не прощает. Чтобы не попасть под приближающуюся электричку, он перемахнул через ограждения моста и повис на перилах. И в какой-то момент сорвался. В сознание пришёл не сразу и не понял, сколько времени пролежал в сугробе под мостом. У него диагностировали перелом позвоночника и заковали в гипс. Сашка долго лежал на вытяжке, на восстановление ушло почти два года.

За это время семья куда-то подевалась. Его рабочее место заняли другие. Всё, что он так старательно создавал и к чему стремился с детства из своей сельской глубинки, рухнуло. Как начать всё сначала?! Где найти вторую жилу?!

Александр уехал залечивать душевные и физические раны к родителям в старый посёлок. И вот, сидя на завалинке, созерцая тихую и однообразную сельскую жизнь, он вспомнил, что есть у него такой сердешный друг, который поймёт его наверняка лучше других и примет таким, каким он стал.

Боже мой! Как жизнь ломает и корёжит, и как Иван Сусанин, заводит в тупик. Даже сейчас я вспоминаю момент нашей встречи со странным болезненным чувством, которое не могу более толково описать, ведь я вам не Макс Фриш какой-нибудь.

Прослушав его длинный и путаный рассказ, говорю: «Саша, я вышла замуж и сейчас на шестом месяце беременности, – даже кофточку на себе обтягиваю, показываю живот, будто мне не верят. – Давай пойдём к нам домой, я тебя с мужем познакомлю, можешь у нас остановиться на пару дней».

Если есть судьба, то зачем она пыталась вернуть мне то, что уже не нужно?!

В общем, Александр ушёл, и больше я его никогда не видела.

А может быть, этого ничего и не было? Может, мой начинающийся склероз даёт такие фантомные воспоминания?

Одно я знаю твёрдо, и этому знанию меня научила жизнь: для успеха в жизни мало быть умным, трудолюбивым и пробивным, необходима ещё и удача. И если кому-то повезло, пусть пойдёт в храм той религии, в какую верит, и помолится за тех, чья удача, возможно, случайно досталась ему.