В тот вечер он был королём поэтом

глава из мемуаров «Вот и всё… я пишу вам с вокзала» (в сокращении)

…Впервые я приехал в Малеевку зимой 1975 года и попал за стол, за которым сидели Сергей Поликарпов, Павло Мовчан, а четвёртого не помню... Сергею Ивановичу было уже под пятьдесят, он имел хриплый голос; не по годам седой, крепкий, коренастый, с военной выправкой, бывший офицер, в зрелом возрасте закончивший Литинститут. Войну он встретил 11-летним мальчиком, видел позор отступления, выжил в оккупации и познал радость Победы. 
Жил он всегда в четвёртом флигеле, на втором этаже, нигде не служил, вёл жизнь профессионального писателя, много переводил, его многие знали на Кавказе, особенно в Азербайджане. Ещё заметный штрих − он был «жаворонок», просыпался в четыре утра, на завтрак приходил, уже поработав, и всегда подтрунивал над теми, кто просыпался поздно. В шутку уверял, что настоящие стихи рождаются на рассвете, на зорьке, в тишине. Сам он верил в это всерьёз, видимо, так оно и есть, если судить по его стихам.
В день нашего знакомства я подарил ему свою первую тоненькую книжку «Полустанок Самсона», которую он прочитал в тот же день, потому что на утро сказал мне потеплевшим голосом: «У нас много общего в биографии, нас обоих крепко опалила и обездолила война. Хорошо, что ты это помнишь…».

Сергей Иванович взял меня под личную опеку, повёл в библиотеку, представил хозяйке зала, показал нашу медсанчасть, объяснил порядки, привычки, традиции Дома творчества, который понравился мне сразу. Конечно, он знал всех, и его знали, он всегда знакомил меня с близкими ему по духу людьми. 

Начиная с 60-х годов хрущёвской оттепели, в московской писательской среде шли постоянные серьёзные стычки между литературными группировками. В разное время по-разному назывались эти два сообщества: «левыми» и «правыми», «почвенниками» и «западниками», позже, к закату СССР, эти же группы уже назывались «патриотами» и «демократами». Разумеется, Сергей Поликарпов по убеждениям, литературным задачам и целям был ближе к «левым», «почвенникам», если бы он дожил до наших дней, безусловно, тяготел бы к «патриотам». 

«Правые» отличались сплочённостью и редко отдавали своих на растерзание, будь то критикам или властям, никогда не оставляли на поле боя раненых. Случались и у них разногласия внутри, но они старались не выносить сор из избы. 
У «левых» бои между собой никогда не прекращались, вся их история – перманентная борьба, скандалы у них становились достоянием общественности и заканчивались разрывом личных отношений на десятилетия. «Левые» в пылу страстей не жалели ни своих, ни чужих, где уж тут выносить с поля боя раненых, я мог бы припомнить десятки таких случаев, но, думаю, и примера судьбы С. Поликарпова достаточно, он был тоже из «левых». 

Не могу по этому поводу не вспомнить случай на VI Всесоюзном съезде молодых писателей в марте 1975 года, после приветственного слова председателя Союза писателей Георгия Маркова слово для доклада получил Михаил Луконин, поэт-фронтовик, очень популярный и авторитетный в литературной среде человек, секретарь правления СП. Я видел его впервые: рослый, смуглый, уверенный в себе поэт, в элегантном зелёном кожаном пиджаке, кожа только входила в моду. 

Мы, участники съезда, заполнившие концертный зал гостиницы «Юность», ожидали, что он обратится к нам, молодым, с напутственным словом или будет говорить о поэзии, поэтах, на кого надо равняться. Но… всё выступление М.Луконина оказалось адресовано одному единственному человеку, находившемуся в зале, с которым я сидел почти рядом, на расстоянии протянутой руки…Евгению Евтушенко. Евтушенко сидел спокойно, ни один мускул не дрогнул на его лице, только заметно побледнел, особенно это было видно на фоне его вишнёвого цвета бархатного костюма, которые даже в моду ещё не вошли и появятся у нас только через три-четыре года.

Суть 20-минутного доклада сводилась к тому, что Е.Евтушенко написал предисловие к новой книге поэта-фронтовика Александра Петровича Межирова, того самого, который в войну создал знаменитые строки, вошедшие в историю – «Коммунисты, вперёд!». Тональность текста Евтушенко, его оценочные моменты творчества поэта очень не нравились М.Луконину, предъявил он и другие претензии. Сквозь всё выступление М.Луконина рефреном звучало: «Межирова мы вам не отдадим, не отдадим вам Межирова…»
Вот тогда, ещё не вступив в СП, я понял, что попал на поле битвы между «почвенниками» и «западниками», но должен честно признаться − мне в ту пору был интересен и тот, и другой их представитель. Кстати, книжка А.Межирова с предисловием, вызвавшим гнев М.Луконина, у меня уже была, поэзией я увлёкся с юных лет ещё в Актюбинске, хотя сам не зарифмовал и двух строк. Предисловие Евгения Евтушенко мне тоже нравилось, даже прочитав его после выступления М.Луконина, я не нашёл в нём крамолы. Могу утверждать – блистательный текст! Я завидовал позже тем писателям и поэтам, к книгам которых Е.Евтушенко написал предисловия или послесловия. 

Таких глубоких знатоков поэзии и литературы в целом, на мой взгляд − единицы, могу поставить рядом с Евгением Евтушенко только Е.Витковского, оба они оставили серьёзнейшие поэтические антологии 20 века с глубочайшими комментариями. 

Но вернёмся в Малеевку, к Сергею Поликарпову. Я быстро обживался в Доме творчества, появились новые знакомства, меня приглашали на вечеринки, и я сам приглашал гостей. Из Ташкента не приезжают с пустыми руками. Однажды, после завтрака, когда я выписывал свою обязательную норму – четыре машинописные странички в день, ко мне постучали. На пороге стоял директор Дома творчества В.Худяков, строгий мужчина, полковник в отставке, из органов, я с ним не был знаком, да и необходимости не возникало. Визит меня, конечно, удивил, хотя за собой я никаких провинностей не ощущал. Худяков, заметивший мою растерянность, сказал:

− Я к вам на минуту, я по поводу Сергея Ивановича, вижу, вы с ним сдружились. 

От такого сообщения я растерялся ещё больше, но гость умело разрядил обстановку: 

− Вы человек новый, впервые в Малеевке и всего можете не знать, поэтому я зашёл к вам попросить, чтобы вы ни в коем случае не предлагали Сергею Ивановичу выпить, я знаю, южане − хлебосольные люди, любят застолья.

– Почему? – вырвалось у меня. 

Погрустнев, Худяков ответил:

– Сергей Иванович − большой русский поэт, но у него есть одна непоправимая беда, что-то гложет его изнутри, и он крепко пьёт. У него случаются затяжные запои и на две, и на три недели, и выбирается он из них очень тяжело. Поэтому, пожалуйста, будьте внимательны к нему, не наливайте, если он зайдёт к вам выпившим. − С тем гость и откланялся. 

Я стал внимательнее относиться к Сергею Ивановичу, никогда не говорил – а вот вчера мы хорошо посидели, не покупал в его присутствии спиртное в баре, понял, как зорок, наблюдателен полковник в отставке, и не забывал его слова: «Сергея Ивановича что-то гложет изнутри, не даёт ему покоя». Несколько раз он заходил ко мне, мы пили чай, я пытался разговорить его, но он тайну свою прятал глубоко. Моя первая зима в Малеевке закончилась быстро, я пробыл 24 дня и улетел в Ташкент, в ту пору я ещё продолжал работать в «Спецмонтаже». 

Вновь встретились мы с Сергеем Поликарповым уже следующей зимой. 

Однажды, после обеда, когда Дом творчества замер на тихий час, ко мне вдруг пришёл Сергей Иванович. Визит был неожиданным − он готовил к сдаче книгу в «Советском писателе», которая выходила вне плана, и дорожил каждой минутой. Я сразу вспомнил полковника Худякова и понял, что тот час для меня настал. Обычно деликатнейший человек, Сергей Иванович без обиняков сразу потребовал: «Налей чего-нибудь выпить, душа горит». Я ответил, что вчера у меня были гости, и все запасы кончились. Чтобы подольше удержать его, я включил чайник и сказал: «Схожу-ка я к Мусе Гали, у него вчера была бутылка». Вернулся я минут через 20, Сергей Иванович, кажется, задремал на моём диване, чему я очень обрадовался. Но как только я двинулся выключить закипевший чайник, скрипнула половица, и он пьяным голосом требовательно спросил: «Принёс?» 

Я соврал, что ни у Мусы Гали, ни у Вити Гофмана, ни у татар, ни у башкир, ни у Роллана Сейсенбаева, моего земляка, спиртного, как назло, не нашлось. И предложил выпить чаю с башкирским мёдом, который привёз мне в подарок Мустай Карим. При упоминании имени поэта, с которым Сергей Иванович был накоротке, гость неожиданно успокоился и сказал – чай так чай, давай наливай. В общем, я задержал его надолго. В этот вьюжный, метельный день, в сумерках мне открылась тайна, мучившая моего друга и покровителя Сергея Ивановича Поликарпова. Лекарств от той раны, полученной в начале творческого пути (я это понял сразу) не было и быть не могло. Случаются в жизни такие ситуации, от которых ни время, ни удачи не лечат, ничто не может вернуть украденную победу, восполнить упущенную удачу, повернуть вспять предназначенную судьбу.

Рассказывал Сергей Иванович свою неизбывную печаль и обиду часа два, сумбурно, время от времени повторяясь, иногда слёзы обиды заливали его мужественное, волевое лицо, хотя он не плакал, и он надолго замолкал. Но суть беды мне становилась понятной, такое в жизни встречается и в более трагических вариантах. Упоминал он многие известные имена поэтов, которые тогда, как и он, только вступали в литературу. 

В 60-е годы 20 века поэзия собирала футбольные стадионы. Вдумайтесь, оцените − тиражи поэм Евгения Евтушенко про нейтронную бомбу и Братскую ГЭС были от трёхсот тысяч до полумиллиона! Сегодня о вечерах в Политехническом институте слагаются легенды, складываются мифы. 

Предыстория первого большого поэтического вечера в Политехническом в начале 60-х такова. Марлен Хуциев, режиссёр и поныне здравствующий, снимал фильм «Застава Ильича», позже он отмахнётся от Ильича в названии, благодаря которому он, скорее всего, и попал в план. Далеко видел, и назвал этот же фильм более нейтрально – «Мне 20 лет». Для этого фильма ему понадобилась документальная хроника поэтических вечеров с участием молодых поэтов. Выбор для съёмок пал на Политехнический, где и раньше проводились творческие вечера поэтов, но не таких масштабов, какими видел их режиссёр. Оттого Марлен Хуциев снимал эту массовку три дня подряд. Слух о поэтических вечерах разошёлся по Москве до начала съёмок, а уж после первого дня о них знала вся литературная и студенческая Москва, вход был бесплатный. Наплыв любителей поэзии, желавших сняться в кино, оказался столь велик, что на второй и третий день МВД вынуждено было подтянуть к Политехническому конную милицию. 

Сергей Иванович назвал мне абсолютно всех участников тех легендарных поэтических вечеров, многие имена, к сожалению, забылись, растворились во времени, поэтому я сознательно упомяну только тех, кто невероятно поднялся, да что поднялся − улетел в небеса навсегда после тех вечеров. После триумфа в Политехническом, создалась на десятки лет вперёд группа небожителей, поэтическая элита, в которую редко кто мог попасть, даже обладая ярчайшим талантом. 

Вознесенский, Рождественский, Евтушенко, Окуджава, Ахмадулина, Казакова – имена этих безусловно талантливых людей уже были на слуху, но знаменитыми они стали после тех вечеров в хрущёвскую оттепель, особенно после выхода фильма. 
Но вернёмся на сам вечер, а точнее − вечера. Успех выпал каждому из перечисленных мною поэтов, их хорошо принимали, громко аплодировали, некоторых не отпускали со сцены.  

Настал черёд и нашего героя. Он был молод, заканчивал Литинститут, несмотря на крепко сбитую фигуру, выглядел стройным, как гимнаст, в армии он успешно занимался этим видом спорта. Русоволосый, волевое лицо с глубоким шрамом на губе, как у гладиаторов, и мощным, почти оперным баритоном. Хрипота у него появится позже, однажды он серьёзно застудит горло и чуть не потеряет голос совсем. 

И начал читать. Прочитав два первых стихотворения, он сделал, как актёры-трагики, паузу − решил проверить зал, как он воспримет столь дерзкие стихи у незнакомого поэта. Сергей Поликарпов уже имел опыт выступлений в больших аудиториях, знал цену себе и своим стихам, потому он читал свободно, страстно.

* * *

Деревня пьёт напропалую –
Всё до последнего кола,
Как будто бы тоску былую 
Россия снова обрела.

Первач течёт по трубам потным, 
Стоят над банями дымки...
 – Сгорайте в зелье приворотном, 
скупые страдные деньки!

Зови, надсаживаясь, в поле, 
Тоскуй по закромам зерно. 
Мы все досужны поневоле, 
Мы все осуждены давно.

Своей бедою неизбытной – 
Крестьянской жилой дармовой. 
Нам и в ответе также сытно 
За рослой стражною стеной...

Под Первомай, под аллилуйя 
И просто, в святцы не смотря, 
Россия пьёт напропалую, 
Аж навзничь падает заря!.. 

* * *

Едва над входом гробовым 
Вчерашнего всея владыки 
Рассеется кадильниц дым 
И плакальщиц замолкнут клики, 
Как восприемлющие власть, 
Как будто бы кутьёй медовой, 
Обносят милостями всласть 
Круг приживальщицкий дворцовый, 
А прочим – 
Вторят старый сказ, 
Что бедам прошлым не вернуться... 
Меняется иконостас, 
А гимны прежние поются.

Зал застыл в гробовом молчании, переваривая немыслимые откровения, убеждённость поэта и вдруг, словно взрыв мощной бомбы, взорвался аплодисментами. Кричали – Молодец! Ещё, ещё! Браво! Браво! И он, шагнув к краю сцены, читал и читал, а его всё не хотели отпускать. Помощники режиссёра шипели сзади – хватит, хватит. Но Сергей понимал, что это его звёздный час, он далеко обставил всех поэтов, уже упивавшихся своим успехом, оттого и не обращал внимания на окрики киношников.

Читал он одним из последних в тот вечер, видел и понимал разницу, как принимали его и других. Да, аплодировали многим, но взрыв аплодисментов, шквал одобряющих выкриков не достался тем − всем вместе взятым, в таком объёме и мощи. В этот день он раздал сотни автографов, толпа поклонников провожала его до метро, как оперного тенора, такой успех бывал только у Козловского и Лемешева. 

Столь ошеломительный триумф, казалось, не забыть никогда. Надеюсь, вы понимаете, как Сергей ждал выхода фильма, с ним студент связывал большие надежды, был уверен, что перед ним откроются двери издательств, заметят в СП, газетах, журналах, на радио. Литинститут гудел, признавая его победу. Выступления поэтов в Политехническом кто-то назвал турниром, где определяют короля поэтов. И вспоминали Игоря Северянина, избранного в узком кругу таким королём поэтов. Но шутливое определение у Северянина осталось не только на всю жизнь, оно вошло и в историю. Доброжелатели в Литинституте, бывшие на тех вечерах, так и трактовали успех своего коллеги.

Фильм вышел. Но принёс жестокое разочарование Сергею, в фильме не было ни одного кадра с ним, ни одного. Более того, снятый крупным планом зал во время его долгого выступления, тот взрыв аплодисментов, рёв приветствий, обращений к нему примонтировали к совсем другим поэтам, список я уже назвал.

Разве можно забыть такую подлость? Как пережить, когда твою победу украли и по кускам раздали другим? Он-то хорошо помнит зал, помнит лица знакомых и друзей, их восторг и благодарность, их восхищение адресовалось только ему, студенту Поликарпову, мальчишке, уцелевшему в оккупации.

Восхищённый зал аплодировал ему стоя, когда он покидал сцену. Об этом историческом выступлении поэтов помнят до сих пор, но мало кто знает правду. Уже пятьдесят лет удачливые поэты, чья карьера, успех состоялись, отчасти благодаря тому выступлению в Политехническом, написали сотни статей, воспоминаний, многократно выступали на телевидении и в публичных местах, но никто из них не признал, что результаты того открытого соревнования поэтов перевёрнуты в фильме с ног на голову, победитель остался вне истории, и они ни разу нигде не упомянули Сергея Поликарпова. А ведь он жил рядом, писал по-прежнему достойные стихи. Предлагаю вашему вниманию стихотворение о военном детстве.

ДЕТСТВО 

Меня давно зовут мальчишки дядей. 
А может, мне сейчас всего нужней,
Ни на кого с опаскою не глядя, 
Водить на свисте в небе голубей.

А может, мне нужней, рубаху скинув, 
Прямой, как гвоздь, забить в ворота мяч 
И, оседлав лихую хворостину, 
По мураве витой пуститься вскачь.

И дать в галопе сердцу разгореться, 
Чтоб встречный ветер память взворошил... 
Страна незабываемая, детство, 
Я никогда в ней, сказочной, не жил.

Житейскими заботами навьючен, 
Её прошёл я наскоро и зло. 
Позёмкой переменчивой и жгучей 
Следы мои на тропах замело.

Плывут в куге с забытых лодок вёсла. 
На луг мальчишки выкатили мяч...
А я такой непоправимо взрослый, 
Такой средь них непоправимо взрослый, 
Хоть плачь...    

Многих из небожителей, которых я упоминал, часто называли совестью и честью эпохи, страны за то, что они грудью вставали за достойных в литературе. Может, и стояли, но ни один из них не признал, что они утаили и присвоили победу Сергея, вплоть до предназначенных только ему аплодисментов. Не вмешались в монтаж фильма Марлена Хуциева, не закрыли фильм до выхода на широкий экран, хотя видели его в закрытом показе в Доме кино, опять же, для избранных, куда Сергей не смог попасть. В блатной лексике есть удивительное по ёмкости слово, чётко определяющее неблаговидный поступок, тут оно явно к месту, все наши упоминавшиеся поэты и Марлен Хуциев поступили по отношению к Сергею Поликарпову – «западло». 

Сергей, при своём богатырском здоровье, прожил недолгую жизнь, и она вся была отдана поэзии. Однажды летом, в начале 80-х, я встретил его на улице Горького, он куда-то спешил с очень счастливым лицом, таким я не видел его никогда. Мы обнялись, и он радостно достал из кейса сигнальный экземпляр однотомника, выходившего в «Художественной литературе». Что такое издаться в «Художественной литературе», знают только писатели. Это высочайшая оценка труда писателя, и редко кто может похвалиться, что издавался там. Слава богу, хоть тут не закрыли ему дорогу, поступили с ним справедливо.

Может возникнуть вопрос, почему я столько лет молчал? Отвечу − чтобы затрагивать такие тонкие вопросы, касающиеся коллег, самому надо состояться в литературе, создать что-то стоящее. Такой роман «Пешие прогулки», получивший общественное признание, я написал только в 1988 году. Вышел и у меня в «Художественной литературе» большой однотомник тиражом 250 тысяч. Пришло время мемуаров, и сегодня логично появились воспоминания о моём друге Сергее Поликарпове, чей успех задушили в колыбели, когда он только расправлял свои могучие крылья. 

Наверное, и моя литературная судьба чем-то схожа с ним, есть очевидные параллели. И я ощущал на себе равнодушие и пресс «левых» и «правых». Из-за «правых» не вышли «Пешие прогулки» в «Новом мире» в предназначенных мне пятом и шестом номерах 1989 года. Чуть раньше там же у меня зарубили на редколлегии повесть «Седовласый с розой в петлице». Только «правым» я обязан тем, что меня «прокатили» в итальянском издательстве «Фельтринелли» и в одном крупном американском издательстве. 

А из-за «левых» в 1990 году те же «Пешие прогулки» не вышли семимиллионным тиражом в «Роман-газете» у В.Ганичева, где я по конкурсу читателей опередил всех соискателей на публикацию. «Левые» зарубили уже принятую журналом «Современник» повесть «Не забывайте нас», завернули уже принятую в «Дружбе народов» повесть «Чти отца своего», которая много переводилась и выходила раз 25 в моих книгах. 

Несколько слов о Марлене Хуциеве. Конечно, в тот же вечер исповеди Поликарпова, он перестал существовать для меня как режиссёр. Что бы он ни создал, до каких высот ни поднялся, как бы ни хвалили художественность, правдивость, искренность, высоконравственность его фильмов, ничто не искупит его вину за загубленную творческую судьбу Сергея Поликарпова. Ведь не бегали за ним, запугивая, Ахмадулина и Вознесенский, чтобы он убрал из фильма Поликарпова. Марлен Хуциев сознательно потрафил своим, «западникам», ибо и в кино существовало такое же разделение на наших и ваших, и он понимал, что свои не забудут, кто стоял у истоков их феерического взлёта, кто запустил их, как ракету. Вспомнил я о нём несколько лет назад, когда 82-летний Марлен Хуциев рвался возглавить Союз кинематографистов − «западники» выставили его против «патриота» и державника Никиты Михалкова. История повторилась по второму кругу, и я воскликнул – жив курилка! И добавил – горбатого могила исправит.

P.S. Режиссёр о режиссёре:
«Не знаю почему, но меня последнее время стал чрезвычайно раздражать Хуциев. Он очень изменился в связи с тёплым местечком на телевидении. Стал осторожен. С возрастом не стал менее инфантильным и, конечно, как режиссёр совершенно непрофессионален. И мысли-то у него всё какие-то короткие, пионерские. Все его картины раздражают меня ужасно». (Андрей Тарковский).