Верность высшей пробы

Синопсис

2029 год. Предупреждая печальное будущее Земли и продолжая поиск разумной жизни во Вселенной или таких мест, где эту жизнь можно зародить, человечество запускает проект осеменения космоса земным биоматериалом. Международная космическая станция становится площадкой для запуска нанозондов. Наблюдая, как рассеивается в звёздном пространстве нанофлотилия, экспедиция готовится к прибытию новых участников.

Станция выходит на связь с центрами управления – Земля ликует, чествуя космонавтов. Владимир Комаринцев – член экипажа МКС, российский биоинженер, от его лица ведётся повествование – с поздравлениями получает от руководства кажущуюся ему невероятной информацию: земные государства на грани кибервойны; под предлогом карантина из-за пандемии нового вируса нужно «обеспечить контроль над объектом», устранив иностранных участников экспедиции. Подобные инструкции получают и остальные члены экипажа – китайский пилот Ян Вэйли и американка Криста Карриган.

Три космонавта оказываются представителями воюющих на Земле сторон, но делают верный, разумный в ситуации «подлодки» выбор – поддерживать работу станции, оставаясь слаженным экипажем, оставаясь людьми... Планету же накрывает волна ядерных взрывов. Герои рассказа отказываются быть сопричастными такому человечеству.

Стремясь побороть отчаяние, команда возобновляет исследования  теперь уже изменившейся Земли. Неожиданно после нескольких дней радиомолчания на станцию пробивается сигнал с Земли: уцелевшие просят сведения о ситуации на планете, помощи в навигации. Трое на МКС, оставшиеся верными человечеству, приступают к работе.

Мало приятного, когда тобою манипулируют.

Дома, на Земле, думал бы иначе: «Лучше старая добрая хитрость с лаской, чем выношенный, перезревший скандал по пустячному поводу».

Но то дома, и то – жене. К тому же – бывшей.

Но когда тобою играют втёмную, тем более так грубо, чуть ли не принимая за дурака, становится не по себе…

Как ушат ледяной воды…, когда-то перестоявшей на жаре и заросшей тиной.

Особенно сейчас, после нашего триумфа. Да что там «нашего» – всего человечества. Или, по крайней мере, разумной его части. Той, что ещё не разучилась мечтать.

Мы только что закончили вторую фазу «Прорыва к звёздам» – модернизированной программы Breakthrough Starshot – наверное, самого амбициозного проекта в истории. И далеко не самого затратного – уж явно не дороже для природы, чем укрывать небо покрывалом из спутников ради ничтожного выигрыша в связи, а потом постоянно латать его. Задействованная энергия в пару десятков сибирских ГЭС, технологии на грани полуфантастики, колоссальная биоинженерная работа – и всё это ради того, чтобы через сотни миллионов лет, где-нибудь в наших галактических окрестностях кто-нибудь, хоть на базовом – генетическом – уровне похожий на нас, взглянул на небо и задался вопросом… Нет, не «кто я?», не «что такое мир?», не «в чём смысл жизни?» Пусть это будет его, уникальный, вопрос.

Глядишь, к концу нашей вселенной эти вопросы и сложатся в какой-никакой ответ…

Если коротко: мы послали целую армаду нанозондов под лазерными парусами с нашим земным микромиром – генно-модифицированными бактериями и вирусами, выращенными здесь, на орбите, – к ближайшим звёздам. За ней стояла, конечно, огромная моральная проблема: что если мы заразим уже живую планету? Не устроим ли мы там эдакую чёрную смерть, а то и что похлеще? А если там есть разумные существа? Вдруг они заметят работу стотераваттного разгонного лазера (во всяком случае наш Breakthrough Listen способен заметить намного менее мощный лазер за четыре световых года), сложат дважды два и сделают ответный «подарочек»?!

– Да, или явятся сами на тарелках. Суповых, – с сарказмом отметил Ян Вэйли, мой китайский напарник, высмеивая алармистов на Земле. Было странно слышать шутки от этого молчаливого, кропотливого, сосредоточенного на работе пилота. Хотя все мы люди.

Так или иначе, после дискуссии в сугубо научных кругах риск сочли минимальным, учитывая огромные потери нанофлота в Солнечной системе и дальше по курсу, его рассеивание в межзвёздном пространстве, низкую вероятность встретить не то что разум, а вообще что-либо хоть отчасти отвечающее потребностям братьев наших меньших… точнее, «наших микробратьев».

Следующей должна была стать эскадра вдогонку за Оумуамуа – всё-таки нужно удостовериться, что это просто комета.

Ну а «широкой общественности», которая больше была озабочена вопросами из разряда «на что и зачем тратятся «деньги налогоплательщиков» – даром что значительная её часть и так кормилась с безусловного базового дохода – и «не пора ли уже свернуть пилотируемую космонавтику, потому что «автоматика лучше», и перестать посылать зонды ко «всяким там плутонам, ведь мы туда всё равно не долетим и что там делать?» – вот этой правильной публике пообещали не только красивые картинки с Проксимы Центавра всего через двадцать пять лет, но и новейшие гаджеты – побочный эффект «Прорыва к звёздам».

Прикинул: мне будет шестьдесят четыре – должен дожить. Буду нянчить внуков, показывать фотографии каменного, скорее всего, мира под маленьким красным солнышком и рассказывать про то, как деда пересаживал друг дружке гены всяких экстремофилов, обитающих внутри камней, на дне Марианской впадины, в кипящей воде или в мышьяке и чернобыльском расплаве, чтобы они выжили везде – даже на планете, где лёд горячее кипятка, а дожди идут фтороводородные.

Подумал, и кольнуло жалостью к своим созданиям, которым – хочешь не хочешь – придётся начинать свой путь в таких невыносимых условиях. Всё же дети мои…

А потом найдутся те, кто скажет, что все снимки нарисованы в графическом редакторе, а мы живём внутри шара с дырками на месте звёзд. Надеюсь, то будут не мои внуки.

Но что забегать вперёд, в будущее, которое может и не настать. Собственно, держа это опасение – с нашим Домом всякое может случиться – за скобками, и был запущен проект осеменения космоса земной жизнью. Возможно, если мы, действительно, одиноки во Вселенной, то в этот миг мы стали по-настоящему первыми в Космосе – первыми из живых.

Этот момент хотелось отпраздновать.

– Шампанское бы хорошо, – помечтала Криста, черноокая красавица-биотехнолог из Нью-Гемпшира. Её рунглиш был так хорош, что воспринимался почти как язык Толстого.

Я рассмеялся:

– Да, из very-very больших бутылок. И за бортом. Оседлаем, выбьем пробки и полетим догонять флот, как барон Мюнхгаузен на пушечном ядре!

– Оставляя облака межзвёздного вина, – поддержал Вэйли, запрокинув голову и зажмурив глаза – своей фирменной манерой, означавшей безудержную веселость.

– Инопланетяне очень удивятся, когда увидят в спектрометрах…

– Маленькие-маленькие газовые пузыри, – подхватила Криста.

– Ну, шампанского у меня нет, но плох тот биоинженер, который не добудет чего-нибудь такого из ничего и дрожжевых грибков! – Я проделал нехитрый фокус и достал запечатанный пакетик с зелёной жидкостью: – Это конденсат с моей мяты.

– Той самой? – удивилась Криста и указала большим пальцем за спину, на биомодуль.

– Ну да. А у нас где-то ещё мята проросла?

Коллеги зааплодировали:

– Мы в тебе не сомневались, Вэньмин! – так Вэйли китаизировал моё имя, Владимир. – А у меня тоже кое-что есть!

Отпраздновали славно – с российскими яблоками, индийским манго, оставленным как раз на этот случай Калпаной из предыдущей экспедиции (она очень сожалела, что не сможет наблюдать за феерическим зрелищем с орбиты), американским джемом и чаем, приготовленным в Фуцзяни специально для тайконавтов по какой-то хитрой технологии: аромат от него мгновенно растекался по всей станции, и, если закрыть глаза, очень легко можно было ощутить себя дома… Или где-то в Сучжоу: Ян рассказывал, как в детстве увидел луну над каналами той китайской Венеции и решил во что бы то ни стало полететь на неё.

Мы продолжали наблюдать в бортовой телескоп за нанофлотом, удаляющимся от нас на одной пятой скорости света, за тем, как он «сначала из россыпи золотых парусов превращается в полупрозрачную кисею, сквозь которую просвечивают Толиман и Хадар, потом – как он растворяется в пустоте, и еле видимый свет, словно отблеск заката, мерцает где-то в бездне…»

– Нам будет о чём говорить на Земле, – промолвила Криста, отрываясь от окуляра и поворачиваясь ко мне. Её волнистые чёрные локоны описали, двигаясь по инерции, полукруг и мягко, как будто всё происходило в море, спрятали печальную складку губ. – Кстати, в районе геостационарной орбиты вспышек больше расчётного. Не думала, что там столько космического мусора.

Нам всем стало немного пусто, как бывает всегда по окончании большого дела, но пора было готовиться к встрече новой экспедиции, точнее – обновлённой нашей, эвакуированной безопасности ради вниз: мало ли что могло пойти не так, тем более когда рядом (по местным меркам) выстреливает импульсами лазер, излучая не меньше энергии, чем бомба Хиросимы. Вэйли готовился к выходу за борт – на такой огромной станции всегда есть что подлатать снаружи и внутри, а я перебирал поглотители углекислоты, Криста колдовала над коррекцией орбиты. В какой-то момент входящий вызов с Земли оторвал нас от работы.

В Хьюстоне, Королёве, Пекине и Дармштадте ещё не улеглось ликование. Казалось, вот-вот – и в центрах управления взлетят в воздух бумаги, сотрудники вскочат на столы и начнут отплясывать джигу и «Калинку». Потом передали слово космочиновникам. Национальная аэрокосмическая администрация представила подполковника Яна Вэйли к Герою Народной Республики, меня – к государственной премии и внеочередному званию, а Кристу, как единственное гражданское лицо среди нас, чествовали не генералы, а отец.

Старый седовласый хиппи – таким, наверное, мог бы стать Курт Кобейн, доживи он до наших дней, – эмоционально поздравлял дочь, и в его глазах блестели слёзы гордости. За спиной виднелась серая пустая стена. У меня успела мелькнуть мысль: «Довольно странный интерьер для жилья», – но её перебила не ускользнувшая от внимания реакция Кристы. Она напряглась, когда отец скосил глаза за экран, кивнул кому-то там, придвинулся к камере и глухо произнёс:

– Я горжусь тобою, дочь моя. У тебя там должен быть подарок от меня. Если у вас всё получится, мы сможем сидеть и смеяться.

Именно так: не «дочь», а, дословно – «дочь меня».

Странное построение фразы – или я не знаю диалектную особенность Новой Англии? – и не менее странная реакция на близкого человека…

Пообещав себе подумать над этим позже, я перебрался в национальный сегмент станции, как попросил поздравлявший меня генерал-лейтенант, и вышел на связь оттуда.

Старший сразу взял быка за рога:

– Как обстановка на станции?

– Рабочая, товарищ гене…

– Без званий, – пресёк командир, рубанув тяжёлой ладонью воздух. – Что делает китаец?

«Китаец? Не Ян Вэйли?» – заметил я про себя.

– Готовился к выходу в открытый космос.

– Ясно.

Он сжал губы.

– Значит, так… У тебя под пультом есть наклейка. Реклама какой-то компании. Нашёл?

– Так точно.

– Отдери её. Под ней есть карта памяти. Вставь в свой ПК.

Я выполнил. Хотя и не понимал, что происходит.

– Вводи пароль. – Он продиктовал комбинацию. – Читай.

Я прочитал приказ.

Не поверил.

Перечитал дважды.

– Всё ясно?

– Никак нет, – ответил я. – Ничего не ясно. Какой карантин, какая изоляция, какой ещё нипах на борту?!

– Вирус нипах. Новая зараза, на этот раз из Таиланда. У нас тут опять пандемия, между прочим.

– Я знаю, что это за вирус и какая в нём угроза. Но ему тут неоткуда взяться, мы уже полгода в космосе.

– Опять эти яйцеголовые не рассчитали! – выругался генерал. – Короче, слушай сюда, полковник. Дальше что написано, видишь?

«Не рассчитали… Не рассчитали, как мне заморочить голову? В принципе, я был дублёром… Может, первый номер и поверил бы…»

– Так точно…

– Что?

– «Обеспечить контроль над объектом».

– Так выполняй! Дубль приказа должен быть в посылке от твоей жены, но обстоятельства внесли коррективы – она может не успеть.

– Разрешите обратиться, товарищ…

– Разрешаю! – вновь обрубил он звание.

– Каким образом? – спросил я. И добавил, обдумав, насколько мог в цейтноте, предыдущую фразу: – И какие обстоятельства?

– Ты космонавт – тебе лучше знать. Не знаю, пусть китаец погуляет по обшивке подольше. А американку запри в каком-нибудь отсеке. Обстоятельства, говоришь…

Он внимательно вгляделся в моё лицо, словно обдумывая, пытаться ли дальше вести игру или выложить всё начистоту. Наконец, решился:

– Обстоятельства таковы, что мы на грани войны. Вы там новости вообще не смотрите, что ли?

«По телевизору» – чуть не вырвалось у меня.

– Нам не до новостей было. Что-то, конечно, читали-смотрели…

– Про инцидент в Восточно-Китайском море ничего не слышал?

Я покачал головой.

– Про развернувшуюся тут массированную кибервойну тем более не в курсе, – резюмировал генерал. – В общем, тут всё скверно, сынок. Тут не ваши высокие сферы, а реальная жизнь, понимаешь ли. К тому же ваша супер-пупер-пушка выбила кучу спутников на геостационарной орбите. А если её развернут…

– Но мы два года работали, чтобы расчистить траекторию импульса, – удивился я.

– Плохо работали, – кулак опустился на столешницу. – И вообще, что я тебя уговариваю?! Присягу давал?! Всё, выполняй, конец связи.

Он отключился, оставив меня наедине с тихим жужжанием аппаратуры снаружи и грохотом вопросов внутри.

Половина их отпала, когда я вплыл в жилой модуль. Судя по напряжённым лицам Кристы и Вэйли, они получили аналогичные приказы. Биотехнолог опасности не представляла: человек не военный, она до сих пор держала в руках открытку. У Вэйли в правой руке была отвёртка. Правда, кисть расслаблена, удар так не нанесёшь.

Моё положение оказалось невыгодным: головой к Яну, причём притормаживая, я ухватился правой рукой за поручень. Любой мой манёвр не пройдёт незамеченным.

Так, а что делает американка?

Нет, всё так же. Лёгкими движениями пытается отдрейфовать к туалетной кабинке. И смотрит на меня с надеждой и… страхом.

У меня за спиной переход в «Юнити». Значит, можно сгруппироваться и оттолкнуться ногами – тогда я стану тараном. Ян в этот момент ударит… и тоже отлетит. Увернуться, чтобы я пролетел мимо и вписался головой в стену, у него не получится – нет точки опоры. Скорей всего, меня закрутит, и Криста тоже попадёт под раздачу.

Вот она, задача трёх душ…

Трое в подлодке, не считая приказов…

Три товарища…

– А знаете что? – нарушил я молчание. Криста вздрогнула. Вэйли внимательно посмотрел, сузив и без того узкие глаза. – Да гори оно всё синим пламенем!

Я демонстративно повернулся спиной:

– Если решишься что-то делать, Вэй… открой пакет с чаем.

И, вдохнув полной грудью, запел старое, доброе, из King Crimson:

– Стена, где письмена пророков,

Трещит по швам.

Блестит на солнце вечным роком,

Смерть всем мечтам.

И одинок венок лавровый,

Где тишина кричит.

Я не слышал, как Вэйли бросил своё «оружие»: ничто и никто не может пасть там, где всё находится в состоянии вечного свободного падения. Но услышал, как подтянулась Криста, почувствовал дыхание, касание обогнавших её волос. Она зашептала, подхватывая «Эпитафию», долетевшую сквозь семь десятилетий к нам, «потомкам, тем, что будут честнее, умнее, лучше»:

– But I fear tomorrow I'll be crying,

Yes I fear tomorrow I'll be crying.

Выкричались.

– Это любимый альбом отца, – произнесла она. – Он всегда говорил: «Между людьми и собой выбирай совесть, дочка». И в разговоре произнёс строку из песни.

Раскрыла ладонь:

– Это было в конверте, – и отдала две таблетки.

– Я неправильно расставил приоритеты, господин Вэньминь, – прозвучало из-за спины.

Я обернулся. Вэйли пытался поклониться, насколько позволяла это сделать невесомость.

– Всё хорошо, господин Ян. Криста представляет четверть потребления мира, я – шестую часть поверхности, а вы – каждого пятого жителя Земли, – сказал я, не давая коллеге потерять лицо. – У вас были весомые основания выполнить приказ снизу. Кстати, что вам сказали? – обратился я к обоим.

Ничего кардинального не выяснилось: у планеты традиция такая: каждые девять лет подкидывать новый вирус. Все три инструкции содержали примерно одно и то же, только получили мы их по-разному: Кристе кодовую фразу произнёс отец, Ян Вэйли получил пакет перед отлётом, ну а меня Родина уведомила так, как сочла нужным. Единственное сходилось, что всё это планировалось ещё до начала миссии. Или эти приказы хранились всегда, просто о них умалчивалось? Или что ещё?

Впрочем, скоро ответы потеряли значение, потому что в околоземном пространстве разворачивалась криптовойна: с Сичана, Плесецка, Браунсвилла – да, частные корпорации тоже были привлечены – зачастили ракеты. Похоже, со спутниками-перехватчиками – и перехватчиками перехватчиков, потому что постепенно аппараты на низких орбитах начали выходить из строя. Сверхдержавы пытались удержаться в рамках приличия, и это давало нам неплохой шанс на то, что нас не тронут: потерю интернета население не скоро заметит, а вот гибель старушки-МКС… будет ярким событием. Даже чисто визуально.

– Нам, наверное, нужно что-то ответить нашим… работодателям? – предположила Криста.

– Дать им понять, что выполнили приказ? – спросил Вэйли. – Начать радиоигру? Они сразу всё поймут.

– И не поймут наших мотивов. Тогда точно собьют. Не одни, так другие, – я взглянул в иллюминатор, словно проверяя ближайшее пространство.

– А если обратиться к людям… Должен же быть какой-то выход?

– ЦУПы в руках военных. Можем фонариком поморгать. Азбуку Морзе все помнят? – попытался я разрядить обстановку.

Количество космического мусора, попутно разносящего в пух и прах нелепое детище Маска, росло в геометрической прогрессии, особенно когда у кого-то не выдержали нервы и откуда ни попадя начали взлетать ракеты: из морских акваторий, с японской Танэгасимы, из Гвианы. Скоро ожила и индийская Шрихарикота.

Ян Вэйли пытался маневрировать, сначала полагаясь на нет-нет да присылаемые телеметрии с центров, пока те сами не захлебнулись в потоках данных, потом – интуитивно уводя станцию всё выше от Земли. Пока у него получалось: мы потеряли лишь одну солнечную панель.

– Ты нас скоро на Луну посадишь!

– Я давно собирался туда! – улыбнулся он во все тридцать два зуба.

– Интересно, как там Калпана, как наши? – спросила Криста, не отрываясь от окуляра телескопа. Она пыталась найти области, не так сильно засорённые обломками.

– Надеюсь, с ними всё нормально.

– Она ведь собиралась наблюдать из Чили, от Лазера?

– За нанофлотом? Да.

– My God, как давно это было… Словно целую жизнь назад. Там безопасно?

«Думаю, да», – хотел солгать я, но не успел: Вэйли опередил.

– Это всё, конечно, эпично, – он кивнул вниз, – но что они собираются делать с самыми вкусностями там, наверху? Туда ракетами не достанешь.

– Что-нибудь придумают.

Придумали быстро. Пока шли какие-то переговоры («Красная линия раскалилась докрасна, наверное», – скаламбурила Криста), пока с высоких трибун гремели заявления и заверения, пока набирала обороты паника и раскручивались маховики мобилизаций, к берегам Чили на всех парах неслись флоты. Видимо, не надеясь перебороть Америку в открытом море, Китай выстрелил со своей территории. Несмотря на небольшой обзор, делавший нас не более чем тактическим фактором, мы заметили работу рентгеновского лазера где-то на Тибете. На следующем витке такой же импульс мелькнул на Среднем Западе.

Успешно: несколько спутников связи на геостационарных орбитах замолчали. Оставалось ещё несколько десятков…

Конечно, наш экстра-лазер в Чили сразу превратился в самый важный стратегический объект на планете. Конечно, всем стало нужно захватить его любой ценой.

Любой.

Четырёхдневная звёздная война опустилась на Землю – и пришёл хаос.

Наверное, ещё не поздно было остановиться. Ведь, по сути, всё началось с какого-то пустяка: даже киберспровоцированная авария на АЭС не повод начинать войну, по большому счёту. Но привычка к миру да стратегическая фривольность сыграли злую шутку.

Пролетая над Бразилией, мы успели заметить позади, у горизонта, вспышку и зарегистрировать гамма-всплеск ядерного взрыва. Как раз где-то у берегов Чили.

«Ну, понеслась», – подумал я.

И тогда ещё можно было дёрнуть стоп-кран армагеддона. Тем более следующие пару витков – без малого четыре часа – почти ничего не происходило, лишь активизировались лазеры, выщёлкивающие спутники на геостационарах, и космодромы, пытающиеся восполнить потери и закрыть бреши в небе. Но на третьем витке те, кто внизу, перешли Рубикон.

Мы не знали, кто дал первый залп. Да и какая разница? Когда мы в очередной раз пересекли экватор с юга на север, то застали войну в самом разгаре. Мы отключили, насколько могли, электронику, собрались в Куполе – большой обзорной полусфере – и с недоверчивым ужасом наблюдали: огни города – секундная, миллиметровая строчка света – вспышка; огонь – строчка – вспышка, огонь – строчка – вспышка… И так семь бесконечных часов.

Пару раз кто-то выстрелил ядерными боеголовками в космос. Но то ли не в нас, то ли не смог навестись на нашу новую траекторию – нас не задело.

Что я чувствовал? Гнев? Нет… Отвращение. Почти до тошноты. Тем, что мы с ними одной крови. Семья? – горе накроет потом. А сейчас время бессильного гнева и желания не верить своему разуму. И омерзения.

Криста беззвучно рыдала. В её глазах накапливались слёзы, она трясла головой, словно яростно отрицая то, что видит, и капли разлетались по модулю.

Вэйли был белее мела.

– Это позор, – сказал он. – Это – несмываемый позор. На всё человечество.

Витков через сорок всё почти стихло. Так, отдельные серии взрывов то там, то сям. Наверное, подводные лодки просыпались, всплывали и давали залп в выжженную пустоту. Горело всё, что когда-то светилось на ночной стороне планеты. Как будто кто-то сменил лампы. Очень скоро северное полушарие затянуло сажей. Постепенно растаяли очертания озёр, морей, абрисы рек – мир становился однородным, и эта пелена потихоньку сползала к югу.

День на пятый-шестой ожили бункеры. Разговоры с ними не отличались разнообразием, только языком: «Нужна доразведка целей! Ещё одно усилие, и мы победим! Что значит «нет»?! Не забывай, кто ты! Что значит «гори в аду»?! Предатель! Мы тебя достанем!»

Через какое-то время оттуда же раздавались новые голоса, представлялись незнакомыми фамилиями, говорили, что в государстве – в бункере – произошла революция, и снова требовали разведданных. Только масштабы запросов сужались – им нужны были цели не на другом континенте, а в своей стране.

Нами овладела апатия. Даже горе стало каким-то… тупым во всех смыслах. Забыться бы в снах, чтобы скоротать время до конца. Но и во сне не было смысла. Вэйли кидал теннисный мячик и ждал, пока он по замысловатой траектории вернётся обратно. Я бездумно пялился в иллюминатор, считая куски разрушающихся отсеков и время от времени пытаясь проследить мысль: «Почему голова кипит?» Криста что-то строчила в блокноте.

– Что пишешь? – наконец, спросил я.

– Письмо отцу, – не поднимая головы, ответила она. – Нет, я не тронулась умом. Мне просто нужно себя чем-то занять, иначе я завою.

Через полтора витка размышления перезагрузили меня:

– Прости. Ты права: нужно чем-то заняться. – И произнёс громче:  Давайте в самом деле начнём сбор данных!

– Зачем? Какой в этом толк?

– Никакого. Просто представил: сейчас где-то в подвале Лувра какой-то старик протирает пыль с «Джоконды». А мы чем лучше?

– А можем тянуть соломинки: у меня есть две таблетки яда, помнишь?

– А ещё можем открыть шлюз и выпрыгнуть в космос. Тридцать секунд – и всё. Тоже хоть какое-то занятие.

– Если умирать, то хотя бы не кувыркаясь по трём осям, – вступил в разговор Вэйли. – Надо отстыковать разбитые модули, выровнять станцию и… может быть, всё же на Луну, а?

– Узнаю тебя, Вэй, – улыбнулся я.

– С возвращением, командир!

За работой отведённое нам время утекало быстро, но отчаянье улетучилось быстрее. Мы боролись за комплекс, попутно проводя исследования ставшей незнакомой Земли: климат, радиосигналы, области радиоактивных осадков, температуры океана, формирующиеся суперураганы. Криста повеселела, делилась кулинарными секретами, что сейчас самое время собирать кленовый сок на сироп, который так хорош с блинчиками. И предложила закатить пиршество, только повод надо бы придумать.

– Повод? – переспросил я. – Секунду!

Сложив руки-ноги во что-то, напоминающее «встать на одно колено», – пытаясь при этом стабилизироваться в пространстве – я торжественно спросил:

– Выйдете ли вы за меня замуж, мисс Криста Карриган?

– Да, мистер Комаринцев. Я отдаю вам сердце и руку – и предлагаю взяться за неё немедленно, если только вы не желаете удариться головой о душевую кабинку!

Вэй захлопал в ладоши:

– Волею, дарованной мне Космосом, и именем… – он призадумался. – И именем планеты Земля объявляю вас мужем и женой! А теперь – чай!

И открыл пакет.

За весельем мы не сразу услышали сигнал вызова.

– Кажется, к нам кто-то стучится!

– Так отоприте дверь!

Криста включила звук. Сквозь вой помех донеслось:

– ELT, Атакама, Чили, вызываю МКС. Чили вызывает МКС. Ребята, вы там живые? Ответьте, если можете. Приём.

– МКС на связи, – ответил я.

– Бог мой! – вскрикнула девушка на том конце. – Вы меня напугали. Я не надеялась вас услышать. А вы… там один?

– Нет, мы все тут, Калпана, – взял микрофон друг.

– Вэй? – недоверчиво спросил голос.

– Да, луна моя.

– Как вы там?

– Как слышишь: бодры и веселы.

– Так рада за вас… Ребята… Вы можете мне не верить, но мы тут независимы – «больших северных боссов» чилийцы прогнали. У нас тут такая ситуация… Со станций на антарктическом куполе экспедиции пытаются выбраться на побережье, но у них плохо со связью и навигацией. И вообще, нам бы какие-нибудь данные: где кто уцелел, когда ядерная зима до нас дойдёт… Вы нам поможете?

– Конечно, Калпи. МКС приступает к работе.

Примечания.

1.Все строки – из «Epitaph» («Эпитафия», песня группы King Crimson).

2. Если у вас всё получится, мы сможем сидеть и смеяться – If we make it, We can all sit back and laugh, с заменой местоимения.

3. Стена, где письмена пророков,

Трещит по швам.

Блестит на солнце вечным роком,

Смерть всем мечтам.

И одинок венок лавровый,

Где тишина кричит.

The wall on which the prophets wrote

Is cracking at the seams.

Upon the instruments if death

The sunlight brightly gleams.

…

Will no one lay the laurel wreath

As silence drowns the screams.

(Перевод автора.)

4. But I fear tomorrow I'll be crying,

Yes I fear tomorrow I'll be crying.

Но, боюсь, мне завтра придётся рыдать,

Да, боюсь, мне завтра придётся рыдать.

5. ELT – Extremely Large Telescope, «Чрезвычайно большой телескоп».

ПТИЦЫ НА ПОДОКОННИКЕ

Я лежу в комнате со своим хозяином. Он почти всё время проводит тут. Иногда читает, а чаще – смотрит в телевизор. Нет, не смотрит передачи, а именно смотрит в ящик. Иногда канал с серой рябью и шипением, от которого мне становится не по себе. Или находит картинку без слов и музыки, в которой шумит ветер. Или быстро-быстро переключает каналы: «Я сняла номер за триста…» – щелчок – «Искусственный интеллект, разрабатывае…» – щелчок – «А теперь добавим корицу и…» – «Звоните сейчас! Средство от ради…» – «Чипирование, которое…» – «Угроза НАТО, заявил уполномоченный со…»

В доме много комнат и укромных уголков, но он предпочитает оставаться здесь. В углу пылится компьютер, за окном шумит берёза, на которой раздражающе поют по утрам птички. Я часто просыпаюсь из-за них, вскакиваю на подоконник, распугивая топочущих по жестянке голубей. Смотрю. Там, внизу, спешат люди: летом далеко разносится цокот их каблуков, а в зимних сумерках, когда на востоке небо становится цвета вонючей апельсиновой корки, под их ногами успокаивающе скрипит снег.

Зима вообще, муркну я со знанием дела, замечательное время: тепло (а если что, можно удобно растянуться на батарейке), тихо, с улицы не доносится визг человечьих детёнышей (до сих пор шерсть дыбом, как услышу!), нет этой жуткой духоты, когда не спасает даже лечь на сквозняке. Нет, летом, конечно, тоже есть свои прелести. Например, спать на подоконнике снаружи. Слушать по ночам сверчков и проезжающие машины. Гулять по карнизу. Вдыхать запахи, доносящиеся из соседних окон – кто-то жарит рыбку… речную, судя по лёгкому аромату тины, кто-то печёт пирожки с калиной, кто-то варит … ммм, м-мясо! Внезапно захотеть перекусить и погладиться… Или нет! Погладиться и перекусить! Или… Блин, запуталась!

И он не всегда понимает с полумяу! Придёшь, скажешь: «Хочу!» – а он ноль внимания! Или вместо того, чтобы покормить, возьмёт на руки и начнёт почёсывать. В ритм музыки, что несётся из телевизора. Хорошо, если Чайковского, «Лебединого озера» (кстати, оно стало часто звучать на этой неделе). А то ведь и немцев каких-нибудь, которые командуют: «У тебя есть киска! Так в чём проблема, гладь её, тискай!»

Ладно, потерплю жуткий голод. Пусть хоть ему приятно будет. Хвала Пушистой, шейку и за ушком не забывает почесать.

К счастью, он такой же, как я. Тёплый; правда, голый. А значит, тоже хочет иногда есть. И тогда он встаёт, бесцеремонно поднимая меня с горячего уютного живота, перекладывает на место, где только что лежал сам, идёт в туалет, ругается – я опять наложила мимо лотка (а нечего так редко убирать за мной!) – потом выходит на кухню, гремит посудой. Я иду следом, проверить, что за непорядок, не случилось ли чего. Он заглядывает в холодильник, приговаривает:

– Надо бы сожрать чего, что ли?

Машет рукой: «Ай!» Оборачивается ко мне (ну наконец-то! Дозвалась!):

– Что, Мелкий, есть хочешь? – я девочка, но он упорно называет меня котиковым именем.

– Ма! – отвечаю. И повторяю, чтобы наверняка расслышал: – Ма! Ма!

Он заглядывает в шкафчик, насыпает мне остатки корма.

– Держи пока. Сейчас схожу, куплю что-нибудь.

Это «сейчас» растягивается на часы: пока он попьёт чай (сначала холодный, чёрный, как ботинок, залпом; попозже – горячий, кремовый, с молоком), потом сходит на балкон, развоняет сигаретой (наверное, её чувствует даже вон та тупая рыжая шавка на краю света – в углу моего двора), снова выпьет чай, послушает новости («Нынешний кризис, спровоциро…»), начнёт одеваться… Я чувствую, как ему не хочется выходить, сталкиваться с этими бесхозными двуногими, говорить с ними о чём-то… Наконец, он смотрит на часы:

– Ёлки! Магазин через полчаса закроется!

Уходит.

Я быстро проверяю, что он понаписал. Та-ак... «Смотрю телек, и ловлю себя на мысли: я хотел бы верить первому каналу. Верить, что всё у нас хорошо, что будет ещё лучше. И что вот эта «аналитическая программа» с умело срежессированными воплями и мальчиками для битья, олицетворяющими клятый Запад, – не шоу для дураков типа меня, а действительно шабаш умных людей, к которому прислушиваются. А ещё кажется, что вот-вот, и все враги признают нашу правоту, попросят прощения за свои грехи, и все мы стройными колоннами пойдём в светлое будущее. В рай. А, к чёрту! Скорей бы это всё кончилось».

Ну, ясно. Не зря он скомкал эту бумажку и кинул мне поиграть.

Загоняю её под кровать. Пытаюсь достать – не удаётся.

Ну и ладно, пойду, проверю владения. Так, мебель на месте… под диваном ничего нового не появилось… и никого… Книги раскрыты на тех же страницах. Перелистываю пару – скука. Без картинок. Камни в шкафу так же пахнут пылью, бензином и полёвками, а кусок малахита – ящеркой. Никогда не видела ящеров, но точно знаю, как они пахнут.

Всё в порядке. Сажусь ждать.

Жду.

Жду.

Пока жду, умываюсь.

Тщательно. Сосредоточенно. Здесь и сейчас. Первым делом – лапки, следом – мордочку, ушки, за ушками. Нужно смыть запах хозяина – скоро идти на Охоту. Пусть во сне, но это всё равно Охота: бескрайние поля, доверчивые мышки, бабочки, зяблики, синички. И ветер, мурча, как мама, ласково гладит каждую шерстинку, восхищаясь мною – сильной, ловкой, грациозной…

Сама не заметила, как задремала. Проснулась оттого, что дверь в подъезд громыхнула.

Прислушиваюсь… Да, точно, его шаги! Гулкие. Тяжёлые. От которых полы и стены трясутся.

Скрип в замке. Заходит.

– Мя? – спрашиваю: «Как там? Принёс что-нибудь? Я переживала».

– Сейчас дам, потерпи, – невпопад отвечает он, проходит на кухню, достаёт из пакета чай, хлеб, мою еду и пару пачек сигарет. – Дня два можно не выходить из дома, – бурчит себе под нос.

Сажусь к нему спиной.

– Эй, ты чего, обиделась? – спрашивает.

Вот знает ведь, что не смогу я не обернуться на его голос! Выдержки не хватит! И пользуется этим!

Наклоняется, выдавливает из пакетика вкусняшку. М-м, форель с кроликом в желе! Мог бы и другой марки взять, но ладно. Люблю его, бестолкового, какой есть. Даже мурчу для закрепления условного рефлекса: покормить кошку – иметь честь получить её благодарность.

Сам он тоже варит себе макароны. Хоть ему и лень готовить для себя и заталкивать пищу в горло, но желудок требует набить себя чем-нибудь, кроме чая: даже я слышу его урчание. Ест, почитывая книжку. Моет посуду. Идёт в комнату.

Я прихожу, запрыгиваю на колени, долго устраиваюсь, то вправо повернусь, то влево. Успокаиваюсь, засыпая под галдёж плоских фигурок в ящике: «Агрессивная политика! Американцы! Ястребы войны! Эта администрация! Украина!»

Снится огромная стая ворон и галок.

Хозяин, впавший было в транс, очухивается, переключает каналы. Но и из них несутся тревожные голоса – такие издают люди, когда очень усталы и голодны, а ещё человечьи кошки, когда от них пахнет чужим кошаком:

«Приведены в полную боевую готовность…»

«Срочное заседание Совбеза ООН соз…»

«…граждан сохранять споко…»

И вдруг:

«А интересно, если лошадь ляжет спать, она захлебнётся в тумане? И он стал медленно спускаться с горки, чтобы попасть в туман и посмотреть, как там внутри».

Я приоткрываю глаза и навостряю уши. По экрану пролетает большая чёрная тень. Летучая мышь!? – успеваю сообразить я, собираюсь в тугую пружину, чтобы кинуться в погоню, но тут мультфильм прерывается и появляется лысая голова с хитрыми глазами и начинает что-то вещать на фоне нарисованных ёлок (совсем, как новогодних) о немотивированном нападении, священном долге, решающем часе. Хозяин вскакивает.

За окном раздаётся низкий, нарастающий вой, на который откликается другой, третий, будто десятки мартовских котов встретились на узкой дорожке.

Мы выходим на балкон. Он всматривается в небо, зажигает сигарету, выкуривает её в несколько глубоких вдохов, достаёт следующую. Я трусь ему о ноги. Он берёт меня на руки.

Я слышу, как птица в его груди бьётся раза в три чаще обычного. Как он дрожит всем телом – как дрожала когда-то я под осенним дождём, только сильнее. Как у него выступает холодный пот и синеют губы.

Я пытаюсь успокоить, дотягиваюсь до его морды и тыкаюсь носиком: погладь меня. Я говорю:

– Мурк! – «Я с тобой».

И, кажется, он меня понимает: он глядит на меня, и в его глазах читается прозрение. Он прижимает меня крепче, поворачивается, чтобы зайти в зал, и в этот миг за его спиной вспыхивает невыносимо жаркое солнце. Оно просвечивает его насквозь, и я вижу, что за птица всё время билась в его груди: это было большое, как я, сердце.

**

Я очнулась на бескрайней равнине. Где-то в небе гремел, не прерываясь ни на мгновение, гром. Я обернулась. Вокруг, из ниоткуда, появлялись тысячи, миллионы таких же растерянных котов и кошек; за спиной, из сиявшей молниями жуткой грозовой тучи, сыпались в не менее жуткую огненную яму люди. Я подошла к её краю. Дна видно не было. Лишь чувствовался истекающий из черноты жар и слышалось довольное чавканье Пса. В его мерцавшую в глубине Пасть нескончаемым потоком летели двуногие. Мало кто из них имел шанс зацепиться за край пропасти.

Хм… Лапы одного из них показались мне знакомыми…

Я подбежала поближе. Неисповедимы тропы Охоты, но это был он.

– Ты? – удивилась я.

Он прохрипел что-то нечленораздельное, в котором слышалось: «Спаси!»

Я задумалась: а был ли ты добр ко мне? Хорошо ли кормил? А помнишь, как однажды… Впрочем, кто старое помянет…

И вытянула его за шкирку.

Потому что каждая кошка умеет любить.

Если захочет.

**

Буря в небесах стихла. Мы шли по огромному лугу, и ветер ласкал каждую шерстинку, восхищаясь моей силой, ловкостью, грацией.

Где-то за спиной, чистоплотная, как все пушистые, Великая Кошка закапывала набитую людьми Бездну.

2020

SENSIMENTO

Я никогда не знала, как прекрасен Лев, сияющий у ног Большой Медведицы, особенно когда меж Регулом и Денеболой багровая Луна соединяется с жемчужиной Юпитера. Нет, дома за долгие годы я досконально изучила звёздное небо, могла безошибочно указать направление и на цефеиду Алголя, и на колосс Канопуса, и на важнейшие точки Лагранжа. Но только сейчас, воочию наблюдая бесчисленные тысячи светил и туманностей, режущих глаз оттенками белого, голубого, желтого, оранжевого, красного, я поняла: я жила ради этого часа. Ради этого часа я терпела однообразные сутки, месяцы, годы учёбы, тренировок, тестов, запоминала алгоритмы геолокации, инженерии, баллистики и множество других, утомительных для большинства, дисциплин. И пока другие не верили, что мои труды не пропадут даром, я была твёрдо убеждена: я нужна моим коллегам, моей стране и всему миру. И пусть я не была первой и даже второй – до меня здесь побывали и бездушные железные шары, и люди – но ведь и вы, наблюдающие снизу за моим полётом, отдаётесь мгновениям своих открытий с неменьшим упоением и восхищением: вы познаёте их, как мужчина познаёт женщину, как женщина познаётся мужчиной, ибо, как говорил мой инструктор, Познание есть акт Эроса. Так и я всей своей сутью чувствовала миг триумфа.

Критические 9 минут разгона прошли благополучно, я достигла заданной орбиты и стала прослушивать эфир. Сквозь какофонию позывных радиостанций, срочных новостей и запоздалых песен, сквозь быстрый лепет ведущих и ди-джеев, под трель астрокорректора, сверяющего параметры планет со своей базой данных, сочилась тонкая мелодия. Не знаю, сбой ли то, галлюцинация от перегрузок или Создатель наделил меня абсолютным слухом, но в преобразователе электромагнитных волн я чётко различала диесные интервалы Венеры, монотонный альт Земли, разучивающей ноты ми и фа, сопрано Меркурия, тенор Марса, басы Юпитера и Сатурна: небеса выводили свои сексты и квинты, разрываемые хлёсткими терциями пульсаров Центавра и гораздо более близких источников жёсткого излучения. Наверное, я должна была сойти с ума и пасть, как дом Ашеров, косматой звездой, но… не сейчас. Ещё не время. Сейчас – время работы.

Я приступила к выполнению полётного задания.

Выдвинув штангу и отстыковав блок №1, я отошла от него на малой тяге, совершила кувырок, стабилизировалась, вновь сориентировалась с помощью старого доброго астровизира, вывела блок №2… Так же, как Первые в космосе, я сосредоточилась на своих манипуляциях, точно просчитывая каждое движение. Так же, как у них, у меня не было права на ошибку. Краем уха я слышала отражающиеся от ионосферы голоса дикторов с редкими вкраплениями «Let it be» и государственных гимнов на коротких волнах, уходящие в толщу океана команды на сверхдлинных, странные ряды цифр «Шведской Рапсодии» и перестукивание «Русских Дятлов», назойливые зуммеры Emergency Alert System, отчёты Джона, отца двух детей и сына Родины, запоздало взлетающего из Виченцы, переговоры Вонга, холостого командира пассажирского «Боинга», потерянно озирающегося над Малайскими джунглями, отчаянные приказы Сингха, забывшего о родне мумбайского авиадиспетчера и в оставшиеся минуты пытающегося хоть куда-нибудь рассадить самолёты, сорвавшегося в фальцет Андрея, проклинающего гостей своего несвоевременного ток-шоу – все их голоса сливались для меня в единую кантату, и существенной частью этого единства была Я.

На 13-ой минуте, закончив разведение и бросив позади «автобус», Мы, расталкивая вмиг оглохшие и ослепшие спутники, обломки МКС и прочий мусор, рванули к земле. Навстречу пронеслась волчья стая «Милиционеров», внизу ожили наши братья и сёстры – индийские «Боги Огня» и их пакистанские «Благие Жёны», китайские «Восточные ветры» и «Большие волны», иранские «Метеоры» и корейские «Соболи» – Цивилизация вспыхнула кодой своего всемогущества. Жалкие в своей потуге прервать Песнь, на перехват вышли Тхаады и даже допотопные «Спартаны», но потерялись среди квазитяжёлых, укутанных плазмой подобий Нас и в облаках диполей, сияющих в тёмно-лиловом, ослепляющем десятками солнц небе.

На гиперзвуке нырнув к тропосфере, Мы строем пеленга устремились к своему предназначению, оставляя идеально ровные инверсионные следы в воздухе и чистый, первородный ужас в душах своих создателей – ужас недолгий, ибо Я, единая в своём множестве, несла избавление всем – страждущим, униженным, голодным, оскорблённым, здоровым, больным, угнетённым, восставшим, безнадёжно влюблённым и вновь преданным – и каждому: маленькой Хелен, плачущей из-за разбитой коленки на берегу Потомака, ибо её безгрешное тело Мы обратим в чистый свет; Джеку, вдавившему в пол педаль газа, – ему до дома ещё 8 миль, но он надеется успеть увидеть семью – ибо Мы сожжём его грузовик, его седые волосы, ипотеку и кредиты; Лиз, в третий раз вышедшей подработать и застрявшей где-то посреди Джерси, – мимо неё как раз недавно промчался Джек – ибо Мы сметём её с трассы и вырвем жизнь из груди вместе со страхом будущего, обидами и памятью о своём единственном друге – коте Микки в квартирке на пятом этаже на окраине Филадельфии. А после Мы накроем саваном одинокую ферму в Вирджинии, горячим дождём смоем слёзы с умиротворённого лица Анны, морщинистыми руками поглаживающей черты сына, застывшего вечно молодым на фотографии с черной лентой в нижнем углу.

Мы знали их всех. И они Нас ждали.

Несущимися из всех динамиков протяжными, 12-секундными воями сирен воздушной тревоги они приветствовали Наше явление – явление Избавительницы, молнией раскраивающей небо от края до края. И под эти звуки, под эти вспышки Я восхитилась гением своих создателей, предначертавших Нам совершить чистое, незапятнанное их слабостями и пороками жертвоприношение и подаривших Нам 25 минут бытия, слившихся в заключительный аккорд человеческой симфонии! Внезапное осознание наполнило Мои плутониевые сердца бесконечным восторгом, которым Я поспешила поделиться с дремавшими в Моих утробах детьми, разбудила их своими мягкими рентгеновскими объятьями, и они, вняв Моему экстазу, принялись с упоением, до последнего атома водорода, творить самое могущественное сияние на планете – сияние Цветов Итога.

Примечания.

Астрокорректор, астровизир – прибор астронавигации на автоматическом блоке разведения (АБР) межконтинентальной баллистической ракеты (МБР) с разделяющейся головной частью

Диеса – микроинтервал, четверть целого тона (не путать с Диез)

«Диесные интервалы Венеры… альты.. басы» – краткое изложение «Гармонии Мира» Иоганна Кеплера, труда, в котором учёный увязал открытые им законы движения планет с представлениями о музыке сфер.

Пульсар – космический источник импульсного излучения, нейтронная звезда.

«Гораздо более близкие источники жесткого излучения» – по современным представлениям о тактике ведения ядерной войны, один из первых ударов должен быть нанесен по спутниковой группировке противника.

«Выдвинув штангу.. кувырок…» – схема работы АБР при разводе боеголовок

На сверхдлинных волнах осуществляется связь с подводными лодками

«Шведская Рапсодия» – одна из номерных радиостанций, назначение которых неизвестно. Передают в эфир ряды цифр.

«Русский дятел» – американское прозвище источника характерного стука в радиоэфире – советской/российской загоризонтной станции дальнего радиолокационного обнаружения Системы предупреждения о ракетном нападении (СПРН)

Emergency Alert System – американская система экстренного оповещения. В начале работы выдает характерный трескучий звук.

Виченца – американская военно-воздушная база близ Венеции, одна из важнейших целей удара.

Мумбаи – Бомбей.

 «Автобус» – автоматический блок разведения боеголовок МБР

«Милиционеры» – американские МБР «Минитмен»

«Боги Огня»… «Соболи» – баллистические ракеты разной дальности, способные нести ядерное оружие; соответственно: Агни, Гаури, Дунфэн, Цзюйлян, Шахаб и Хвасон/ Тэпходон

ТХААД, Спартан – противоракеты ПРО

«квазитяжёлых, укутанных плазмой, подобий Нас» – средства преодоления ПРО

Гиперзвуковые БГ – активно внедряемые на вооружение средства прорыва ПРО (МБР Сармат)

Потомак – река в Вашингтоне

«Мои плутониевые сердца… и т.д.» – грубая схема подрыва термоядерного боеприпаса.

Все данные из открытых источников.

НИКТО НЕ ХОТЕЛ ОТСТУПАТЬ

Очерк по истории Третьей и Четвёртой мировых войн

Наша эпоха характеризуется насилием меньшинства над большинством. Постоянной головной болью любого кабинета являются террористические вылазки Сионистской освободительной армии (запрещена в Республиканской Федерации), Организации освобождения Израиля (запрещена в некоторых республиках Федерации), КПСС на Африканском Роге, Бригады мучеников Берлина, Национал-либеральной армии Америки и др.  Народ, устав от постоянных угроз, исходящих от беженцев с Севера, когда-то гостеприимно принятых нами, требует их депортации и в целом изменения самих принципов нашей политической системы – терпимости и толерантности к любому мнению, забывая, какой ценой человечество их, эти принципы, выстрадало. Цель данного очерка – освежить память.

Великая Европейская война, разделяемая некоторыми исследователями на первую и вторую мировые, начавшись по ничтожному поводу, привела к краху большинство участвовавших в них государств и к появлению двух сверхдержав – коммунистического СССР и империалистических США, которые сразу приступили к борьбе за очередной передел мира. Острейшие противоречия по Германскому вопросу, Черноморским проливам, Ирану и Китаю не находили разрешения в рамках старой ООН и выливались в цепочку локальных войн в Греции и Восточной Азии (1946-49 гг.). Политикой распадающейся Британской империи – уходить, оставляя конфликт, – неплохо воспользовался И.Сталин, каудильо коммунистического мира, поддержав образование еврейского государства в пику арабским монархиям, связанным тесными финансовыми узами с банкирскими домами Европы.

Обе суперимперии внесли решающий вклад в разгром Германии и Японии в 1945 году. Обе считали себя достаточно сильными, чтобы отразить агрессию другой по всем фронтам. Но главное – был необычайно высок моральный дух народов-победителей. Но ещё сильнее был их взаимный страх. Да, нам кажется невероятной их готовность уничтожить друг друга. Но давайте попробуем поставить себя на место и тех, и других. Прочитаем два письма с фронта.

Капрал Энди Уорхол, сын шахтёра из Пенсильвании, 22 года: «За что я сражаюсь? Если придут безбожники-коммунисты,  они отнимут мой дом, разлучат с семьёй, сожгут церковь. Мы потеряем землю, политую потом наших отцов и дедов. Они запретят мне верить в то, во что я хочу верить, что наполняет смыслом мою жизнь – они лишат меня Царствия Небесного и обрекут на вечные страдания. А кроме того, они заставят ходить строем и петь их отвратительные марши; одна эта мысль вызывает во мне содрогание!»

Капитан Николай Бубнов, рабочий из Львова, 24 года: «…ведь тогда снова вернутся эти упыри, и будешь на них пахать от зари до зари. Горбатиться за подачки. Ладно, я работы не боюсь, нет – могу хоть у станка спать! Было бы за что! И нам есть за что – за лучшее будущее здесь, на этом свете, а не как там сказки рассказывают, после смерти. Но вкалывать просто ради куска хлеба, пусть даже с колбасой и маслом, и при этом заискивать перед этими боровами, которых мой отец гнал взашей – ну уж нет! Лучше в петлю!» 

Ещё одно свидетельство тех дней.

Мадре Паскалина Ленерт, доверенное лицо Пия XII, 66 лет: «Никогда ещё со времён турок христианскому миру не грозила такая опасность. 300 лет назад мы отогнали сарацинов от Вены. Так почему, скажите мне, сегодня Жемчужина Дуная отдана этим гуннам?!»

Как видим, раскол проходил не только в высоких сферах политики, но и в самом мироощущении людей.

Тем не менее, по опыту Интербеллума 1918-39 годов, ожидалось, что оба лагеря будут готовы к столкновению не раньше, чем подрастут первые дети поколения бэби-бума, случающегося после каждой большой войны, – то есть к середине 1960-х. Однако логика событий распорядилась иначе.

К 1950 году война уже шла на периферии. Франция увязла в Индокитае, Голландия – в Индонезии, СССР боролся с партизанами в румынских и украинских Карпатах и в Болгарии. В эту орбиту втягивались и конфликты в Испании, на Ближнем Востоке и бывшей Британской Индии. Но полыхнуло на Дальнем Востоке.

На фоне подготовки китайской коммунистической армии к вторжению на Тайвань, цепь незначительных боестолкновений (около 2600 инцидентов за 1949 год) с использованием артиллерии на 38-й параллели в Корее (среди тысяч погибших были и несколько десятков или сотен американцев) переросли в июне 1950 года в масштабную локальную войну. К тому времени США приняли решение о жёсткой обороне от коммунистического натиска в любой точке земного шара. Наступление империалистов на север полуострова, их приближение к территории Китайской Народной Республики вызвали нервозность в Пекине. После долгих консультаций со Сталиным Мао Цзэдун отдал приказ первому отряду китайских добровольцев (около 300 тысяч человек) перейти границу.

СССР, занимавший выжидательную позицию, также втягивался в войну в воздухе. Первый инцидент с участием советских вооружённых сил на корейском ТВД произошёл ещё 26 июня, когда кабельное судно «Пластун» приняло бой в Цусимском проливе. За этим последовала серия атак в воздухе у Люйшуня (Порт-Артура), кульминацией которых стала бомбардировка аэродрома Сухая Речка близ Владивостока 8 октября 1950 года. В конце ноября Советский Союз развернул истребительный авиакорпус в Маньчжурии, подорвав господство США в воздухе.

На земле тем временем американская армия отступала, временами срываясь в бегство. В этих условиях главнокомандующий Дуглас Макартур затребовал ядерное оружие, одновременно, в обход Госдепартамента и президента Трумэна, войдя в официальные сношения с Чан Кайши.

Сделаем небольшое отступление.

В известной фантастической повести мексиканского писателя Филиппа К. Дика «Человек за стеклянным окном» описывается альтернативная реальность, в которой войны не случилось: Трумэн арестовал Макартура, единственный подвиг которого в годы Второй мировой заключался в бегстве с Филиппин, отдал последнего под трибунал, договорился со Сталиным, и ко времени, описываемому в книге, человечество руководствуется принципом «мирного сосуществования и нового мышления», а космические экипажи, летящие на Марс, комплектуются из американцев и русских. Разумеется, в этом мире нет никаких ядерных бункеров: в самом названии содержится образ большого окна из хрупкого стекла, немыслимого в реальной обстановке нашего века.

Но уважаемый писатель сделал слишком фантастическое допущение, противоречащее логике событий и всему опыту человечества, его психологии. Намного более достоверен мотивирующий фильм индийского режиссёра Стэнли Кубрика, поставленный по мотивам книг Дейла Карнеги, «Как я перестал бояться и полюбил Бомбу». Это произведение помогло многим из нас не сойти с ума в то время, когда тигры Севера сошлись в схватке не за жизнь, а за смерть.

Конец отступления.

Трумэн колебался. В среде военных началось брожение. И тогда в бой была введена тяжёлая артиллерия: сенатор Джозеф Маккарти намекнул на антиамериканскую деятельность президента, обвинив госсекретаря Дина Ачесона в потакании коммунистам. В условиях, когда Конгресс был на стороне главного «охотника на ведьм» (23 сентября, преодолев вето первого лица государства, эта палата Капитолия учредила Управление по контролю подрывной деятельности), Трумэн сдался.

1 декабря 1950 года в 3 часа 40 минут по пекинскому времени 250 бомбардировщиков В-29 «Суперкрепость» под прикрытием 300 истребителей F-86 «Сабля» сбросили 12 ядерных зарядов на Аньдун, Мукден, мосты на Ялу и другие объекты.

Эта дата считается началом Третьей мировой войны.

Советский 64-й истребительный авиакорпус понёс тяжёлые потери. Его командир И. Кожедуб погиб. Китайские народные добровольцы и остатки войск Ким Ир Сена начали откатываться в горы Маньчжурии.

Будучи неготовым к войне на Дальнем Востоке, СССР попытался надавить на США на западе.

В 12 часов дня 1 декабря, через 16 часов после начала войны, командование советских войск в ГДР предъявило ультиматум англо-франко-американскому гарнизону западного сектора Берлина. Пушки советских танков ИС-4, этих монстров коммунистической технической мысли, смотрели сквозь Бранденбургские ворота.

Предъявляя требование капитуляции, но не начиная военные действия, Сталин сделал последний жест, предлагая отдать город за кровь своих лётчиков в Китае и на этом остановить эскалацию. Тем не менее союзники по НАТО попытались на следующий день организовать воздушный мост по образцу Первого Берлинского кризиса (июнь 1948 – май 1949). Советская зенитная артиллерия открыла огонь.

После недели воздушных боёв в немецком небе войска НАТО двинулись на выручку остатков гарнизона по шоссе Гамбург – Берлин. Южнее Прицвалька колонна из 220 танков М46 «Генерал Паттон», несмотря на предупреждения приданных к ней офицеров бывшего вермахта,  попала в засаду. В сражении 8 декабря американцы потеряли 97 танков, из них треть была захвачена коммунистами в боеспособном виде. Это поле было прозвано «кладбищем Паттонов».

В образовавшуюся брешь фронта устремились советские танковые корпуса. Утром 9 декабря началась оборона Гамбурга. 12 декабря Западный Берлин капитулировал.

Советский план войны предусматривал стремительный прорыв к атлантическим портам Европы (доктрина «Семь дней до Ла-Манша») с целью их захвата до того, как начнут прибывать океанские конвои с подкреплениями из США. В соответствии с ним главный удар был нанесён через проход Фульды (гористую местность в Гессене) на Франкфурт-на-Майне. Ограниченные силы американцев начали нерешительное наступление на Вену, находившуюся, как и Берлин, в глубине советского сектора оккупации в Австрии, и на Прагу, чтобы захватить урановые шахты Чехословакии. Если в воздухе ни одна из сторон не сумела завоевать господства, то на земле империалисты ничего не смогли противопоставить русским танкам, и к 19 декабря бронированные клинья коммунистов вскрыли оборону западных сил как консервную банку. 21 декабря красные, обходя крупные города, форсировали Рейн у Вормса на юге и Везеля на севере и уже 23 декабря вырвались на просторы Северофранцузской равнины.

Накануне Дуайт Эйзенхауэр, Верховный командующий объединёнными вооруженными силами НАТО в Европе, со своим штабом эвакуировался из Парижа в Лондон. По радио он обратился открытым текстом к своему боевому товарищу по борьбе с Гитлером, генералу Василию Чуйкову (главкому коммунистических войск в ГДР), с призывом воздержаться от применения ядерного оружия, хотя бы по культурно значимым городам.

В тот же день Эйзенхауэр был арестован по требованию Маккарти как агент коммунистов. Национальное Собрание Франции объявило Париж и Реймс открытыми городами и запретило своей армии отступать через эти пункты. Генерал де Голль, к тому времени ведший свою, политическую, войну с режимом Четвёртой Республики, поднял мятеж: он призвал свою личную партию RPF (Объединение французского народа), значительную долю которой составляли бывшие коллаборационисты из Виши времён нацистской оккупации, к сопротивлению коммунистам. Вскоре он разогнал парламент, став новым Бонапартом.

Пытаясь спасти положение на западе, США активизировали действия на востоке, втягивая СССР в войну на два фронта. Начавшееся ещё в конце ноября общее наступление развивалось успешно: пали Бэньси и Ляоян. Стратегической целью американцев было прорваться к Чите, перерезать Транссиб и принудить к капитуляции Владивосток и советскую базу в Порт-Артуре. Ввиду того, что уничтоженный Мукден сильно фонил, Макартур начал обход руин города через Фушунь. У водохранилища Дахофаншуйху два корпуса американской армии и турецкая бригада попали в окружение и были уничтожены атомной бомбой. Таким образом Советы продемонстрировали решимость применять это оружие.

Генерал Макартур попал в плен и вскоре умер от радиоактивных ожогов. Справедливость попыталась восторжествовать.

Турция, первой из стран мира, официально объявила войну СССР. Все события до этого считались вооружённым конфликтом высокой интенсивности: даже дипломатические отношения между воюющими сторонами не прерывались.

В условиях развала политического и военного положения на западном фронте (капитуляция Дании, выход Норвегии из Североатлантического альянса) США приняли решение о ядерной бомбардировке наступающих коммунистических войск в Шампани и у Сен-Кантена и переправ на Рейне – Мангейма, Кобленца, Кёльна и др. Удар был нанесён в Рождественскую ночь 25 декабря 1950 года. За ним последовали бомбардировки Владивостока, Севастополя, Роттердама, Стамбула, Баку…

Письма, которые мы приводили выше, относятся к периоду до начала атомной войны в Европы. Теперь к ненависти и страху прибавилось желание возмездия. До ужаса было ещё далеко.

Остатки коммунистических войск начали отход на восток. В начале 1951 года фронт стабилизировался по Рейну. Глубокие рейды бомбардировщиков в тыл противника заканчивались катастрофическими потерями для атакующих, но отдельные самолёты с атомными бомбами на борту всё же прорывались. Этого было достаточно. Так, в феврале американцам удалось разбомбить Берлин и Варшаву, а русским нанести удар по восточному Лондону. Но стратегического значения эти уничтожения не имели.

Началась позиционная ядерная война.

В поисках выхода из тупика стороны активизировали действия на флангах. Полем боя стала Югославия, где воевали три стороны: сталинисты и империалисты между собой, а коммунисты Тито – против всех. Весной 1951 года Израиль, посчитав момент благоприятным, начал наступление на Западном берегу реки Иордан, контролируемом Иорданией, союзницей Великобритании – и был уничтожен английским флотом. Турецкая армия отчаянно оборонялась в горных проходах Западной Армении, неся катастрофические потери у Карса и Эрзинджана. В Иране премьер Мохаммед Мосаддык сверг шаха и начал войну с британским экспедиционным корпусом в нефтяных полях Хузестана – отступающие англичане подожгли их, погрузив регион в ночь. Подобная история повторилась и в Египте, где группа офицеров во главе с Гамалем Абделем Насером совершила переворот и атаковала Суэцкий канал. В Индокитае поднял мятеж французский Иностранный легион, укомплектованный большей частью бывшими нацистами: он потребовал отправки на родину для борьбы с мировым коммунизмом. Китайцы совместно с Вьетминем начали вторжение на юг. Французы бежали из Сайгона.

Однако на море безраздельно господствовали империалисты. После взятия Босфора флот Советов попытался прорваться в Средиземное море, что вылилось в двухдневное Критское сражение (30 апреля – 1 мая). Тактически русские победили – англичане и американцы потеряли больше кораблей по водоизмещению. Но стратегическая победа осталась за союзниками – коммунисты отступили в Дарданеллы, установив в проливе ядерные мины. В этом бою впервые были применены морские атомные боеприпасы – ими снаряжались снаряды линкоров, таких как погибший в бою «Новороссийск».

Обе стороны интенсифицировали работы по созданию термоядерного и ракетного оружия. США передали Бомбу Великобритании и Японии. У коммунистов не хватало таких ресурсов, как уран (шахты  в Чехии, на Урале и в Средней Азии добывали в 5 раз меньше, чем одно месторождение у Элизабетвиля в Бельгийском Конго), алюминий, авиационное топливо и т.д. Тем не менее к весне 1952 года они создали водородную бомбу и начали строительство ракетодромов под перспективные средства доставки оружия массового поражения в глубине своей территории – к югу от Магнитогорска, у Архангельска и т.д.

К счастью, ни одна сторона не преуспела в деле создания биологических боеприпасов, иначе вы бы не читали эту статью. Показатели контагиозности и других важных тактико-технических характеристик бактериологического оружия оставались низкими, что было выявлено в ходе боевых действий в Китае и Европе.

Применение химического оружия оставалось ограниченным ввиду его незначительной эффективности – газ VX был разработан только после войны.

Немецкий холокост.

Основным средством ведения войны оставалось ядерное. По причине того, что промышленность коммунистов не могла обеспечить действующую армию количеством атомных боеприпасов, соразмерным обеспеченности империалистов, различались тактики их применения. Коммунисты вводили войска в прорыв сразу, через 30-40 минут после подрыва.

Вот как описывает контрудар на Люнебургской пустоши (29 мая 1951) участник сражения лейтенант Рашид Абдрахманов (20 лет), интернированный после войны силами Новой ООН: «Бомбу сбросили около половины десятого удара. Её мощность была порядка 40 килотонн. Мой взвод был в 4 км от эпицентра. Мы укрылись в неглубоких, чтобы не засыпало, окопах, легли ничком, не поднимая головы. Злобную тишину разорвал жуткий грохот, от которого затряслась земля. Было психологически тяжело, накрыла волна такого одиночества и беспомощности… страха и ужаса. У меня сползла каска с головы, и я вытащил руки, чтобы ее натянуть. Этих секунд хватило, чтобы получить ожог кистей. Потом заговорила артиллерия. Природа тоже ответила: через полчаса после взрыва началась сильная буря, шквал был такой силы, что песок, который стал стеклом, драл кожу, как наждак. В начале одиннадцатого прозвучал сигнал к атаке. Сопротивления почти не встретили. Американские танки на километр от эпицентра вдавило в землю. Они оплавились, и то тут, то там тлели трупы – то что, от них осталось. От векового леса ничего не осталось. Чуть дальше стали появляться пеньки, потом куски стволов, затем – деревья, сгоревшие наполовину. Пересекли дорогу, на которой остались белые тени от людей. Было пусто и тихо, лишь пощелкивал взводный радиометр. Обошли зону сильного заражения. Земля была покрыта тонкой коркой стекла – так расплавился песок. Она хрустела и ломалась под ногами, как весенний ледок на лужах. Мой радиометр показывал всего 1 Р/ч. К вечеру мы подошли к Бремену».

Империалисты, пользуясь многократным превосходством в оружии массового поражения, старались экономить человеческие ресурсы. Их тактика заключалась в выжигании широкой полосы фронта, после чего на радиоактивные пустоши начиналось выдвижение механизированных частей. Закрепившись на новом рубеже, снова вызывали тяжёлую артиллерию и авиацию, выжигали следующую полосу и т.д. Темпы наступления были низкими – 15-20 км в день.

«Наша колонна двигалась по пустыне где-то в Швабии, – вспоминает майор Рональд Рейган, 40 лет. – Вокруг простиралась чёрная растрескавшаяся земля, как в Мохаве. Никаких указателей, никаких ориентиров. Все карты устарели. Мы вбомбили Германию даже не в каменный век. Мы вбомбили её в доисторическое прошлое. С нами был немецкий паренёк, проводник. Его звали Гюнтер Грасс. Бывший эсэсовец. Он почему-то застрелился… Вдруг склоны холмов ожили, и по нам со всех сторон ударили пушки и гранатомёты. Мы остановились и отошли к какой-то речушке. Вызвали авиацию, укрылись. Через час прозвучал неземной грохот. Как Иерихонские трубы».

Начался массовое бегство немцев с исторической родины. Через Венгрию, в Сибирь, и через Альпы в Италию. Впоследствии Новая ООН и Федерация эвакуировала их в Намибию (Новую Саксонию) и Патагонию (Новую Швабию). Следом потянулись голландцы, поляки, чехословаки, югославы, венгры и другие – первые ласточки «Великого Исхода народов».

К концу 1951 года оба лагеря выдохлись. Фронт колебался между Везером и Эльбой. Корея была «освобождена», но править Ким Ир Сену пришлось пустой землёй из Улан-Батора. Хотя непосредственно территории СССР и США пострадали мало, но расходы на войну подорвали их экономики. Бунт национальной гвардии в США, не желавшей отправляться на верную смерть, привёл к власти Эйзенхауэра. В Москве тоже произошёл дворцовый переворот: в обстановке брожения в армии и мятежа Черноморского флота Сталин был убит, и к власти пришла «Чрезвычайная комиссия Политбюро» в составе маршала Лаврентия Берия, маршала Георгия Жукова и министра Вячеслава Молотова.

При посредничестве премьер-министра Индии Джавахарлала Неру, президента Индонезии Сукарно и Дага Хаммаршёльда, представлявшего короля Швеции Густава VI Адольфа, начались переговоры о прекращении огня в Бандунге (Ява). 24 апреля 1952 года в полном молчании перемирие было подписано.

Считается, что последней жертвой войны стал американский лётчик Нил Армстронг, сбитый в ходе разведывательного полёта на Грумман F9F «Пантера» в небе над Афганистаном за 2 минуты до прекращения боевых действий.

В ходе Третьей мировой войны коммунисты применили около 60 ядерных зарядов, империалисты – 1055. Результаты были катастрофичны. Только по официальным данным все стороны потеряли около 24 миллионов человек погибшими. Ещё 180-190 миллионов считаются пропавшими без вести. Количество раненных и заболевших лучевой болезнью даже не пытались подсчитать.

Оставшиеся без сил европейские державы распустили свои колониальные империи. Не обошлось без эксцессов: так, в Бельгийском Конго Патрис Лумумба призвал к мести белым, но был арестован срочно высадившимися войсками из Ганы – Кваме Нкрума взял на себя функции посредника между колонизаторами и местными народами. По инициативе Неру и эфиопского императора Хайле Селассие (раса Тафари) началось формирование Новой ООН взамен дискредитировавшей себя «старой» ООН в Нью-Йорке.

Новая организация сразу же столкнулась с проблемой беженцев: Средиземное море наводнилось тысячами лодок с больными людьми, покинувшими подвалы и бункеры и пешком, по разрушенной Европе (на континенте уцелел только два (!) моста – у замка Сан-Анджело в Риме и Мост Вздохов в Венеции) начавшими Последний Исход. К чести Третьего мира, новые правительства смогли принять всех и расселить по Африке, Латинской Америке и Австралии. Не столько потому, что это были квалифицированные рабочие и специалисты – опустошающий ужас атомных бомбардировок многих свёл с ума, и не сразу, а спустя месяцы и годы. Но и потому, что этого требовала элементарная человечность.

Мигранты хлынули не только из Европы, но и из охваченных революционным брожением СССР и США. И если большинство русских мигрантов осело в пределах своей страны, в Средней Азии, то мексиканскому правительству пришлось выстроить стену по северной границе.

Именно тогда народы Юга сказали: «Нет! Больше никаких непримиримых идеологий! Терпимость любой ценой!»

С большими трудностями, преодолевая сопротивление и террор ЦРУ и КГБ, лидерам вновь появившихся государств удалось сформировать Федерацию. На учредительной конференции в Дар-эс-Саламе были сформулированы основные принципы, лёгшие в основу Конституции, в т.ч. право Постоянных войск ООН на интервенцию при любом нарушении прав человека и осторожное развитие с упором на традиционные формы хозяйствования.

Да, мы ещё не колонизовали Марс, как сетует кубинский писатель Рэй Бредбери. Нога человека ещё не ступила на Луну. Но кто бы высадился там, если бы мир уничтожил себя?

Пока мы выстраивали новый мир, сверхдержавы готовились к новому раунду противостояния. Уже в 1952 году они обзавелись термоядерным оружием, к 1958 году развернули позиционные стартовые районы межконтинентальных ракет в Сибири, на Урале, в Казахстане, Канаде и на Среднем Западе США. Агенты спецслужб сверхдержав пытались расколоть Федерацию, втянув отдельные страны в свои блоки. Но перед нашими глазами слишком живо стоял пример того, чем кончается такая «дружба».

Террор царил и в самих сверхдержавах. Никита Хрущёв, отстранив от власти Берию, установил режим личной власти. Такой же тоталитарный режим установил, после серии военных путчей, и генерал-майор Барри Голдуотер, победивший на выборах 1960 года под лозунгом «Экстремизм в защиту свободы не есть зло!». Он оказался единственным реальным кандидатом, так как в ходе предвыборной кампании его соперник Ричард Никсон был убит.

Было понятно, что новая война не за горами. В её преддверии Папа Римский Иоанн XXIII перевёл совет кардиналов, чтобы не прерывать апостольской преемственности, в город Бразилиа, отстроенный Ле Корбюзье и любезно предоставленный президентом Жангу Гулартом в качестве Нового Рима. Сам Папа остался в Вечном Городе.

В обращении по радио вечером 26 октября 1962 года он обратился к жителям планеты и к братьям по вере – хранителю Мекки Сауду ибн Абдул-Азизу и Далай-ламе XIV – с последним напутствием и заявил, что прекращает молиться о мире. Его судьба и обстоятельства гибели не известны – даже из швейцарской гвардии никто не уцелел.

В ночь на 28 октября 1962 года разразилась Четвёртая мировая война. В последней радиопередаче записанный на плёнку голос диктора Би-би-си повторял: «Говорит служба военного вещания. Страна подверглась ядерному нападению. Системы коммуникации нарушены, число жертв и размер нанесенного ущерба пока не установлены. Мы будем сообщать вам всю информацию по мере ее поступления. Оставайтесь на нашей волне, сохраняйте спокойствие и не выходите из дома». Он смолк в 11 часов 37 минут 22 секунды по лондонскому времени.

В этот раз Холокост был стремительным, крупные наземные операции практически не проводились, и к концу Долгой зимы 1962/63 года она распалась на локальные стычки и утихла к маю 1963 года. Настал «Год без лета» с проливными дождями и заморозками.

Дальнейшую историю все мы знаем: шок; редкие беженцы, которых встречали как пришельцев с того света; «Молчание Севера». И тем сильнее наше уважение к подвигу тех мужчин и женщин, которые с великим риском для жизни проникали в радиоактивные руины Ленинграда, Мюнхена, Мадрида, Москвы, Парижа, Венеции и извлекали уцелевшие сокровища погибшей культуры – картины, скульптуры, манускрипты.

Преклоним перед ними и перед сгинувшими в атомном пламени – пламени, уничтожающем души – головы и подумаем: так сто́ит ли забывать выстраданные человечеством принципы ради мелких, сиюминутных обид?

Доктор Сальвадор Альенде, 1975 год.