Владимир Любовский. Настройщик, или Alter ego

«Писатель и актёр, он остро чувствует наше время и по-своему переосмысливает его в своём творчестве… Владимир Любовский когда-то работал в нашем театре – ещё во времена Цейтлина. Думаю, что это наложило отпечаток на становление Володи как личности...
Как бы ни сложилась судьба, главное – оставаться самим собой и не врать, прежде всего себе. Это Володя, как мне кажется, прекрасно понимает».

Александр Купцов, актёр Казанского ТЮЗа,

Заслуженный артист Российской Федерации,

Народный артист Республики Татарстан

 

НАСТРОЙЩИК, ИЛИ ALTER EGO

 

Роман в сокращении

 

Пианино было убито насмерть – настройщик сразу это понял, как только зашёл в квартиру и взглянул на раритет двухвековой давности. Повсюду лежал толстый слой пыли: на мебели, ровеснице инструмента, на тяжёлых бархатных портьерах типа «ампир», на огромной хрустальной люстре... Он подошёл к инструменту и попытался разобрать марку, стёртую временем. Затем взял аккорд, звук которого убедил его в том, что оно настройке не подлежит.

– Эта штука играть больше не будет, – он повернулся к хозяину.

Тот издал горестный звук, такой же дребезжащий и расстроенный. Наконец настройщик рассмотрел его. Хозяин имел вид самый презабавный: лет ему было непонятно сколько, полу он был непонятно какого и кредитоспособность тоже была непонятна: то ли Гобсек, то ли бомж. Хозяина так поразил диагноз настройщика, что он открыл рот и уронил вставную челюсть.

– Как! – воскликнул он, водрузив челюсть на место, – оно должно заиграть! Скоро оно мне очень понадобится, оно должно, просто обязано заиграть! – воскликнул он в отчаянии, – иначе вся моя жизнь насмарку!

– Ну зачем же так трагично, – начал успокаивать настройщик, – его, конечно, можно восстановить, сделав капитальный ремонт, но... за очень большие деньги... Как я понимаю, таких денег у вас нет?

– А сколько? – спросил хозяин, утирая вспотевший лоб.

– Я бы взялся за три... нет, за пять… меньше никак...

– Тысяч рублей? – робко произнёс хозяин.

– Да нет, конечно, долларов.

– Долларов? – с лица хозяина пропали остатки надежды… – Как же мне теперь услышать волшебную музыку небес?..

– Давайте я вам по дешёвке «Волгу» подгоню, вот и будете свою музыку небес слушать.

– Что? – в негодовании воскликнул странный хозяин. – Вы знаете, кому оно принадлежало? – Вот! – он ткнул в надпись над крышкой, – там было выбито что-то по-итальянски. – Тут написано: «собственность Джакомо Казановы». Теперь вам понятно?.. Что же мы так на сухую... Водочки? Коньячку?

– Что вам это пианино сдалось?

– Вы не понимаете, здесь есть гармония! Посмотрите вокруг – в этом мире, куда я вернулся, – гармонии нет. А посредством инструмента её можно хотя бы попытаться вернуть. Я ходил по улицам – Боже, во что превратилась страна... Кто это? Что это за люди? Почему так все ненавидят друг друга... себя? Почему так уродливо любят? – они же забыли, что такое любовь!..

– А где же вы так долго пропадали, где вам было не до гармонии?..

– Да где же ещё как не в сумасшедшем доме? Я ведь один из первых нейрохирургов, учился у профессора Даладье в Сорбонне. Работал в Париже. В семнадцатом был главным специалистом в области операций на мозг. Кстати, профессор Преображенский, которого так воспел Булгаков, был моим ассистентом...

…Уже бутылка одна опустела, принялись за другую.

– Главное – колки нужно менять – это факт! Ну, а потом по мелочи: деку там клеить, гаммерштили – швах, капсюля, молотки – всё ж моль побила! Стой, старик! – вдруг закричал уже пьяненький настройщик, – Конечно, главное – колки, но там, наверное, и штег оторван к чёрту?

С этими словами он подошёл к пианино, открыл нижнюю крышку и заглянул туда, где струны совершают свои колебательные звукообразующие движения.

– Сейчас мы всё проверим, – с этими словами он нагнулся и полез в футор, прихватив с собой чемодан с инструментом.

И тут настройщик понял, что здесь что-то не так. Обычно штег был тут, рядом, но сейчас его рука тянулась всё дальше и дальше, и он поневоле весь залез в этот проклятый футор, очутившись в полной темноте... И уж совсем он удивился, когда за ним вдруг с характерным звуком захлопнулась нижняя крышка пианино.

– Эй, старик! – заорал он, – но ему никто не ответил…

Он попробовал ломануться обратно. Бесполезно. Перед ним была глухая стена!

– Эй, старик, – в ужасе он начал биться об стену. Где-то вдалеке послышался лай собак и замелькали милицейские фуражки, но вместо того, чтобы звать на помощь, он развернулся и побежал в другую сторону вдоль длинного бетонного забора…

Взлетали ввысь бесконечные канаты струн, ровные, как железнодорожные рельсы, чугунная рама и всё-таки оторванный штег. Он приблизился и обнаружил, что эти струны и есть железные дороги, по которым ходят поезда. Он подошёл к перрону, на котором стоял поезд... Услышал голос диктора «Поезд следует до станции Колок» и почему-то понял, что ему именно туда и надо. Проклиная старика, он полез в карман и обнаружил кучу денег. Он вспомнил, что получил их за работу у одного композитора и вскоре, взяв билет, уже ехал на север – без цели, без смысла, без малейшего представления о будущем...

А в огромной квартире перед камином сидел старик и задумчиво смотрел на огонь. Стемнело. Старик встал и начал собираться в дорогу. Надел на старые подагрические ноги тёплые носки, тяжёлые ботинки с галошами, довоенной моды двубортное пальто с каракулевым воротником, намотал на шею шарф, взял фибровый чемоданчик. Вскоре на безвестной станции Колок он уже садился в поезд, следующий навстречу настройщику...

 

Вдоль железной дороги, что ведёт от Нижнего Новгорода к уральским горам, по разные стороны шествуют два актёра и рассуждают о своём, о наболевшем.

– И вот она пришла эта новая жизнь, и убивает наш джаз своим идиотским телевидением с его диким бредом шоу-программ, дебильными реалити-шоу, оргиями и всяческими безобразиями вплоть до... Тут недавно в банке засняли одну парочку: прямо на столе занимались в кабинете, а я уже не говорю про санитарно-гигиенические учреждения – открытые публичные дома! – говорил субъект импозантного вида и сомнительной наружности.

– Это бани, что ли? – спрашивал его второй.

– Ну а что же... вот и театр превратили в это самое: в «Пиковой даме» канкан танцуют! – говорил он это второму субъекту наружности просто подозрительной (встреть его на улице), со следами аристократизма то ли природного, то ли утраченного уже, с узелком в руке.

– Ибо, покидая этот город, мы только утверждаем глупость о пророках в своём отечестве, но зато утверждаем своё право на волю и также эго... И там, в степях, мы найдём тот сохранившийся источник, я бы сказал, родник русского театра, который, без сомнения, не запачкан фекальными водами цивилизации... И мы припадём к нему и будем пить, пить... пить и наслаждаться вкусом и очищаться духом... Но придёт день, – вдруг перешёл он на пафос, – и вспомнят о нас... и утрут слёзы... и воскликнут: вот были люди!

– А может, и не воскликнут, не утрут… и даже не вспомнят, – с сарказмом произнёс скептик, по амплуа, видимо, резонёр, нервического складу...

– Эх, куда же мы теперь: то ли в Керчь, то ли в Вологду... А может, в Астрахань податься, там арбузы – во! Нас везде возьмут: я – Сатин, ты – Барон! Звания пожалели? Пошли подальше!

– Да если так подумать, то не о звании должен думать человек, а о своём назначении на земле...

– Вот идём мы по дороге больших возможностей: ни денег, ни славы... пешкодралом... туман кругом: вышел из театра – и нет тебя: вон в Нижнем Тагиле актёр за сигаретами в антракте в киоск вышел – убили! А какой актёрище был: гений – теперь говорят. В Казани первый актёр. А пришёл новый главный и сказал: дерьмо ты, батенька, и выгнал его... Тот в Тагил подался, вот и убит... Актёрище был: я знал его, Горацио!

– Знаешь ли ты! – тут осенило собеседника, – что мы с тобой сейчас великую сцену играем... Ты – Счастливцев, я – Несчастливцев.

– Да, у нас обоих со счастьем проблемы. Но – сыграем! В любой театр придём и сыграем... А помнишь, как я Барона играл?

– Да что мне твой Барон, когда я – Сатина!

– Публика рыдала!..

– Публика рыдала? Да она смеялась, твоя публика... Ты же никогда текста не знаешь, всё с бумажкой ходишь, бубнишь как бабуин...

– Это я бабуин?

– Это ты бабуин!

– Да знаешь, пенёк ты безмозглый, что меня в Москву зовут, приезжай, говорят, квартиру там дают... квартиру!

– Чулан тебе, а не квартиру!

– Ах, чулан! – на этих словах он разворачивается и бьёт компаньона узелком по голове... Тот валится на щебёнку железнодорожного полотна, но тут же вскакивает и вцепляется обидчику в волосы... Они начинают молча лупить друг друга: один – чемоданчиком, другой – узелком, но очень быстро выдыхаются и стоят, держа друг друга за воротники.

– Ух, ты, – замечает примирительно один, – какой быстрый, – не зря тебя Белякович прозвал «Человек-молния».

– Тоже мне вцепился – ураган! А если бы синяк? Спектакль!

– Да, – вдруг помрачнел он, – откуда спектакль-то?

В это самое время поезд настройщика встал на двухчасовую стоянку: смена паровоза. Он расположился на пригорке со своей нехитрой снедью и бутылкой и с удовольствием наблюдал сцену ужасного побоища, разыгрываемого актёрами.

– Эй! – окрикнул он их, – господа хорошие, прошу к шалашу!

– А кто вы такой, собственно говоря? – осведомился «человек-молния».

– Я – зритель!

– А впрочем, это неважно, – узрев бутылку, тут же смикшировал тот, – давайте присядем, – и актёры уселись за импровизированный стол.

– Вашу проблему я понял – вы её, так сказать, озвучили. А куда вы, господа хорошие, собрались?

– В степь... где оскорблённому есть чувству уголок… Нас тут обижают!

– Да тут всех обижают! А там, – он махнул рукой в сторону Урала, – ледяная пустыня и нищета. Это только у Луки Сибирь – прекрасная страна... Так что, если вы свой родник и найдёте, то вряд ли захотите пить из него: он такой же отравленный, как и остальные. Но у меня возникло предложение: поехали со мной, прокатимся, сами всё увидите. Я, так сказать, беру вас с собой: финансы позволяют, вы мне нравитесь, харч тоже мой.

– А вы куда направляетесь?

– У меня творческая командировка. На станцию Колок.

 

«Поезд, следующий до станции Колок, прибыл на станцию Золушка. Стоянка поезда полтора часа».

– Что за чертовщина? – думал проснувшийся настройщик, – если на каждой стоянке по два часа стоять, вообще никуда не доберёшься.

Он поднялся с полки, актёры дрыхли сладким сном: вчера, видимо, перебрали. «Надо по городу пройтись, – решил настройщик. – Пусть голова проветрится». И он отправился бродить по ночному городу – даже в темноте было видно, насколько он запущен: развалившиеся дома, унылые постройки начала прошлого века...

 

…Он летел по городу в одном ботинке, как Золушка, опаздывающая с бала домой, добежал до вокзала: его поезд уже набирал пары. «Господи, как вовремя-то!» – он начал считать вагоны: шестой… восьмой… вот он, тринадцатый. Он уцепился за поручень, ворвался в вагон и рухнул на свою полку, успев только пробормотать: «Пресвятая Дева Мария, спасибо тебе за...» – но за что её благодарили, она так и не успела узнать – настройщик уже спал мёртвым сном.

А в это время к другому поезду подбежали наши актёры, в руках у каждого

было по бутылке.

– На Нижний? – спросили они у пьяного проводника.

– На Нижний! – ответил пьяный проводник.

– Ура! Домой! – и они ввалились в вагон.

Это они так думали, что едут домой.

 

…Настройщик бродил между конструкций механизма: всё было объедено мышами. Мыши объели бентики, погрызли пушель, кожу, которая наклеивается на молоток во избежание износа... Он матерился – кругом мышиное дерьмо, и актёры провалились куда-то. Эх, то ли ещё будет... Сколько он уже едет по этой дороге? – он потерял счёт времени... В его сознание что-то вторгалось, он двигался навстречу чему-то неизвестному, и это не пугало его, а боль, которая держала его уже долго, исчезала, уходила горизонтом. Старик ли помогал ему, – он ведь что-то говорил про это… Значит, он должен сделать старику этот гроб с музыкой – все дела... И они в расчёте!

 

Вот наконец я и раскопал тебя в завалах театрального хлама, пишущий кусок гремящего железа! Чьи только руки не трогали тебя, чьи только пальцы не барабанили по тебе, ты выдавала пошлости, идиотские приказы, формуляры, анонимные письма, любовные признания, сочинения графоманов – у тебя богатое прошлое. И ты счастлива, что я нашёл тебя: проплывая по этой реке Среднерусской равнины по имени Бахус, я встал на якорную стоянку и волею судьбы оказался здесь, в этом заведении культуры. Ты долго сопротивлялась моим историям: ведь я научил тебя материться, рассказывать всяческие непристойности, поверять тебе тайны, комплексы и страхи. Потом ты привыкла и тебе даже понравилось, и вот мы сидим с тобой тут, пара на пару, и гремим костями на всю среднерусскую возвышенность…

 

«Ваш поезд прибывает ... город Пенза», – мордовский акцент.

Вдруг!

– Извините, мы отстали от своей команды «Жальгирис» – прибалтийский акцент, знакомый баритон, – не могли бы вы выручить нас десятью рублями на билет? – забытый трюк двадцатого века.

– Актёр! Ты как здесь?

– Настройщик! Друг! Спасай! – это вопль марала.

Поезд дёрнулся и начал медленное движение.

– Давай в вагон! А Барон где?

Тут настройщик увидел Барона, стоящего у входа в вокзал с кепочкой в руке. Барон сразу въехал в ситуацию, быстренько превратил своё орудие труда в головной убор, правда мелочь забыл выгрести и, соответственно кличке «человек-молния», влетел в тамбур…

– …К поезду подбегаем на Нижний, потом смотрим – тебя-то нет…

– Проснулись в Нижнем Тагиле, – мрачно закончил другой.

– Ну, как город? – поинтересовался настройщик.

– Один дым – вот как город...

 

…А в это время в квартире старика заиграло пианино: оно издало ноту до первой октавы, потом кто-то невидимой рукой пробежался по клавишам и сыграл арпеджио... и

полились звуки... Они были ещё несовершенны и гнусавили, но они уже звучали! И сквозь эти звуки явно проступала музыка небес...

 

– …Что же получается: чего ни коснись – вера – призрак, любовь – дрянь... Во что же верить? Каким богам молиться?

– Ну и остаётся одно – надежда, – задумчиво сказал настройщик. И эта надежда только на себя, а то пианино не настроишь...

– Причём здесь пианино?

– А если пианино не настроишь, то ничего не настроишь. Себя, людей против себя и за себя. Женщину, гитару, мир вокруг себя не настроишь, чтобы тебе было хорошо в этом мире. Вот я только – увы – пианино могу настроить... – грустно сказал.

 

«До конечной станции остался один час. Просим пассажиров сдавать бельё».

Настройщик трудился в поте лица: десять колков он заменил, остальные забил в дерево: они еще держали. Он настроил уже два регистра и стёр пот со лба: свою миссию он выполнил. А поезд уже входил в Кавказские горы, в ущелье, за которым и находилась станция Колок.

 

– Звук! – вдруг закричали актёры.

Звук раздался над ущельем, куда въехал поезд… Магические звуки пианино несли с собой гармонию... Актёры вспомнили все свои роли, настройщик – все настроенные инструменты, они вспомнили всех своих женщин и всё хорошее, что дала им эта жизнь, но осознать этого не успели.

Поезд настройщика встретился с поездом старика, и они посмотрели друг на друга, и настройщик узнал в себе старика, а старик – настройщика.

– Джамал, давай! – Джамал нажал на кнопку...

Так вот почему никто ничего не мог осознать – потому что поезда, встретившись в одном кавказском ущелье, взлетели на воздух. Но понять – что с ними и куда они летят, у них не было никакой возможности. Только настройщик крикнул: «Ой, ля!» – и превратился в сокола, а Барон крикнул: «Мама...» – и превратился в настоящую молнию, которая ослепительной стрелой ушла в ошпаренное взрывом кавказское небо, а третий и крикнуть ничего не успел – да так и превратился в памятник, стоящий в центре одного большого российского города.

– Уходим, быстро уходим, Джамал!.. – люди в камуфляже прыгнули в уазики и быстро покинули площадку, с которой было видно ущелье. С этой же площадки было хорошо видно, как кружит сокол над грудой искорёженного металла. Он кружил всю ночь, пока не приехали другие люди и не начали разбирать завал.

«Вам никогда не приходило в голову, что каждый человек – это два разумных существа в одном теле. Причём, если жизнь – это железнодорожная колея, то сознание каждого –поезд. Эти поезда идут навстречу друг другу. Только один живёт в нормальном времени, а другой в обратном... То есть для того, который движется от конца жизни к началу, всё происходит наоборот... И когда они встречаются, происходит как бы момент

истины...» (Леонид Кудрявцев, повесть «Чёрная стена»).

 

В пустой квартире у погасшего камина сидел мёртвый старик: он был одет в камзол восемнадцатого века, парик и туфли с бантами. В открытую форточку влетел сокол и опустился на пианино, подняв пыль. Раздался глубокий чистый звук. Настройщик замер. В изумлении. Взял аккорд. И комнату заполнила музыка. Да, это плыла, кружила, окутывала музыка небесных сфер. Она потекла через открытую форточку, щели в рамах, она вырвалась на улицу, заполнила дома, улицы, пригороды и потекла, как река, долго сдерживаемая плотиной, и уже нельзя было остановить эту реку…

– Спасибо, старик.

Взяв чемоданчик, настройщик вышел на улицу... И пошёл не оглядываясь...

Голос: «Камера, стоп!»

 

Из подъезда высыпала толпа телевизионщиков со шнурами и телекамерами. Седой ведущий встал перед микрофоном: «Вот и закончилось наше очередное реалити-шоу. Правда, оно прошло с некоторыми потерями, но это – жизнь... Напоминаем телефон нашей интерактивной линии... Ждём звонков...»

 

Казань – Пенза – Нижний Новгород, 2000 – 2004