ВТОРОЕ ДЫХАНИЕ

СПАСИБО ЗА СИБАС
Ужасен не щит Караваджо, но меч, что срезает углы – 
вода умирает от жажды, бросается тень со скалы. 
Хлебаешь, с похмелья монголый, порядком прокисший бульон –
 воркует зарезанный голубь, а файлы стирают быльём,
 разогнуты футы и нуты, попробуй управиться сам – 
порывистый ветер попутай пощёчиной всем парусам,
 чтоб лопали вольницу смачно, не пили Аврору зазря,  

 Гомера, обнявшего мачту, с восторгом встречала земля, 
но город, похожий на дыбу, вращая рычаг нарезной, 
тебя подсечёт, словно рыбу, предложит пройти за блесной,
 где, в общей системе созвучий, болтается стая грачей
 на поясе ночи дремучей, как связка тюремных ключей.

НА ПЕРРОНЕ
«здесь будет город-сад»
 Маяковский
Не машет май в саду руками тёплыми. 
Пришла беда в наш маленький кишлак –
 Опять зима, и вата между стёклами, 
мороз не устаканится никак.

Разбрызганных созвездий какофония,
 и тьма почти библейская уже, 
один кукую на зелёном фоне я, 
окрестности застряли в монтаже.

Добра ко мне природа, как буфетчица, 
обиделась, но сдачи не даёт. 
Закат ангиной болен и не лечится –
 смотри, какое зарево ревёт.

Вот собрались на станции засранцы и
 сухой мороз клюют, как чистый спирт –
 им не уйти вовек из авиации, 
их за ошибки Родина простит,

мне с ними ворошить ещё историю, 
где стыд сплошной и лампочки osram.
 Но свой коллайдер всё-таки дострою я,
 вот так и передай своим послам.

НОСТАЛЬГИЯ 
Великую империю поправ – 
в развале поучаствовал невольно – 
по полной оторвался, как рукав, 
а счастья нет – но есть покой и «volvo».

Пока свистком размахивает рак,
 и лебедь не найдёт свои балетки,
 и щука подо льдом тоскует, как 
потерянная варежка на ветке, 

не выйти из зверинца сразу вон – 
дверная накосячила цепочка.
 Понравится какой-нибудь смартфон, 
подумаешь – прощай, вторая почка,

наверно, проще кинуться с моста, 
рискуя на корягу напороться,
 но остаются светлые места 
от пятновыводителя на солнце,

пока воспринимаешь без помех
 отчизны необъятные просторы, 
где столько женских тел сосками вверх, 
что постоянно тянет в эти горы.

НЕСВАРЕНИЕ МИРА

Создан мир из картонных коробок, 
где и ты паковаться изволь –
 выдающийся, как подбородок,
 упоительный, как алкоголь.

Набирая цвета понемногу, 
за тобой подтянулись след в след –
 куст сирени, на босую ногу, 
и, на скорую руку, рассвет.

Как часы, переводишь дыханье
 над блуждающим нервом свечи.
 Смерч, такая пружина в диване,
 нагибай – и до неба скачи,

но объём не вмещается в плоскость, 
значит, снова система крива. 
Зеленеет берёза от злости, 
и качает права-мурава.

Почему, как расстёгнут ошейник, 
контролёру на всё наплевать – 
отвечающий за освещенье, 
бросил свечку и лезет в кровать?

Выбирая другую основу, 
на потеху друзьям-босякам, 
надеваешь свой фартук фартовый
 в день, когда пал последний секам.

ВТОРОЕ ДЫХАНИЕ
Обветренной губы болит треска,
 «Аквариум», и джаз на грани фолка,
 по лезвию бегущая строка,
 висящая на ниточке двустволка,

и молодость, и боты в соцсетях, 
больные, но живучие поэты, 
зажавшие в загашнике пустяк – 
по три-четыре сотки Интернета,

в надежде, что удастся может быть,
 дождавшись урожая терпеливо, 
у Млечного пути перекурить,
 насущный хлеб забулькивая пивом –

гуляя Эбби роуд поперёк,
 почёсывая пятку Ахиллеса,
 не каждый что-то путное изрёк,
 жалея остальных, идущих лесом,

где невозможно тень перешагнуть, 
сороки шелестят засохшим скотчем, 
опять любовь теснит младую грудь, 
пора бы с ней завязывать, а впрочем…

СТУДЕНТКА
В троллейбусе доехали не скоро,
 она в шершавых стёклах золотых
 протаивала пальцами узоры 
щекотные, как буквы для слепых.

Бежали через двор, большой и зябкий, 
когда из сумки выскользнула вдруг 
жестянка леденцов – такая взятка,
 чтоб из общаги выкурить подруг.

Обкусывали с варежек ледышки,
 мигал на подоконнике утюг. 
Такая вот любовная интрижка, 
а не роман какой-нибудь виктюк.

ЯЛТИНСКИЙ ПРОГОН
Луна в облаках отмычала и вся изошла на филей. 
Суда подползают к причалу на лапах стальных якорей, 
где виснут пернатые яхты и тычутся клювом в ладонь – 
им крошками с бухты-барахты просыпался дождь молодой, 

маяк пучеглазый в серёдке на волны вскарабкался вдруг, 
и море блестит, как селёдка и свеженарезанный лук. 
В тиши выгребаешь весловно начальник окрестных наяд
 катать каменюги по склону, что, лбами сшибаясь, искрят.

Сквозняк заболтался на рее, и кажется чайке рябой – 
за гвоздиком не заржавеет, и персик с пушком над губой.
 Сорвёшь этикетку привычно, почувствовав старую дрожь, 
но в пальцах горящую спичку, боясь расплескать, сбережёшь.

Сквозь сито космических вмятин проскочит комета, как мышь. 
Не утро, а нате в томате – с похмелья ворчишь, Кибальчиш. 
И, взглядом погуглив, пугливо туда, где открыто с восьми, 
пойдёшь за разбавленным пивом, чтоб лечь за свободу костьми.

ПОЕЗД НА ЧАТТАНУГУ
Порой таких чудес нароешь в инстаграме,
 Чукотка в сентябре, какой-нибудь Прованс –
 как хорошо не пить в России вечерами 
компот, по три часа разглядывая вас.

Олени разбрелись по солнечному кругу, 
вокруг горят снега, начищены, как медь
 корнета-а-пистон в пути на Чаттанугу, 
но не спешит чу-чу ломать свою комедь.

На волю из штанов не сыплются опилки, 
погода не ведёт незримую войну – 
дрожит локомотив, как огурец на вилке, 
блестящий и проклёпанный во всю длину,

его вдохнёт тоннель, чтоб притереться вкратце – 
мурлычет, словно кот, очередной перрон. 
Надумал старый дуб к рябине перебраться – 
пыхтит, пока щелбан не выпишет тромбон.

Возник не он один, раздухарясь без нужды.
 Вон девушка едва видна сквозь лёгкий джаз – 
вдруг кто-то на ходу протянет хобот дружбы, 
лысеющим хвостом за поручни держась.