Пошел котик во лесок

Всем матерям, потерявшим своим своих детей в войнах ушедшего столетия.

Стёпа Горелов, репортёр областной радиостанции «Радио-Икс», безжизненно распластавшись в полукресле, как и полагается, в муках пытался родить название к своему очередному материалу для вечерних новостей. Материал был и новостной, и вечерний – презентация коллекции бальных платьев Глеба Старовича в казино «Космос», но вот заголовок – ударная строка – не шёл.

Стёпа закурил и, мастерски пустив жирное кольцо в бронзовый бюст Чайковского, переменил позу.

– Э-э... «Вечерний бал в "Космосе"»? – обратился Стёпа к композитору. Композитор строго молчал. – «Сегодня в "Космосе" бал»? – В эту минуту крякнул селектор внутренней связи, и Горелов с отвращением выслушал:

– Степан, быстренько забеги ко мне, есть срочное дело.

– Чтоб вам всем провалиться, –  отнёсся Стёпа к селектору и сплюнул в корзину с бумагами.

Открыв дверь кабинета редактора, он с порога заявил:

– Если куда ехать, то учтите, Юрий Валентинович, мне ещё репортаж для вечернего блока перегнать надо, музыкалку подобрать и...

– Знаю, знаю, в курсе я, но кроме тебя, Стёпа, некому, так что не в службу, а в дружбу. А на репортаж плюнь, я попрошу – Маринка перегонит. В общем, мотай на открытие памятника павшим в Великой Отечественной. Костя Поярков не может, я его в Верхнее отправил.

Стёпа изобразил на лице «Ну ладно, я вам это ещё припомню», и повернулся к двери.

– Стёп, запиши там самую членораздельную речь минуты на три-четыре, ну и свой комментарий, само собой, не мне тебя учить.

Перспектива в час пик пилить в другую часть города была из малоприятных, поэтому Горелов всю дорогу раздумывал над планом мщения Косте Пояркову, у которого хватило свинства втихаря слинять из города на туристический слёт в Верхнее, наверняка зная, что на открытие памятника пошлют его – Горелова. И вот теперь Стёпа должен был, обливаясь потом и дыша чьим-то перегаром, трястись в раскалённом дребезжащем автобусе к чёрту на кулички ради сомнительного удовольствия слушать всем заранее известные речи отцов и матерей города, пузатых спонсоров и еле живых ветеранов.

«На Волгу бы сейчас», – подумал Горелов и, вспомнив, что Костя Поярков именно на Волге сейчас и находится, утвердился в решении отомстить ему скоро и страшно. «Телефон сломаю, пусть с протянутой рукой по редакции ходит», –  решил Стёпа, отчего стало немного полегче, но не настолько, чтобы не чувствовать чей-то острый локоть у себя в боку.

– Я бы попросил! – рявкнул он, полуобернувшись и спихивая локоть с ребер. – Чёрт знает...

– Извини, сынок, – услышал Степан тихий, надломленный голос и буркнул:

– Рассовали кости по всему автобусу…

Краем глаза он рассмотрел сухонькую, в чёрном платке старушку, виновато оглядывающуюся по сторонам.

Старушка не знала, куда спрятать руки и чему-то отрешённо улыбалась. «Несёт же её в такую жару», – подумал Горелов. – И платок ещё чёрный. Хватит солнечный удар и ага». 

Когда Степан уже по третьему кругу проклинал Костю Порякова, редактора и свою судьбу, автобус наконец доскрипел до конечной остановки. С трудом отлепившись от пассажиров и выбравшись на свежий воздух, Горелов немедленно закурил и огляделся по сторонам. Перед ним простиралась ухоженная лесопарковая зона, где и было решено возвести мемориальную стелу с именами погибших во второй мировой войне жителей города. И не прошло каких-то двух лет и нате вам – торжественное открытие памятника, на которому ну непременно должен присутствовать он – Горелов Степан Михалыч. Стёпа докурил, стрельнул окурком в расплавленный под нестерпимым солнцем асфальт и направился к торчащему над соснами мрамору. Ввинтившись с ходу в довольно приличную толпу, он мастерски проложил дорогу к самому президиуму. Всё было как полагается в таких случаях: и не первой свежести патриоты Российского союза молодёжи, и новенькие спонсорские джипы, и даже знакомый и почти трезвый оператор из кинохроники. Благодатная тень вековых сосен укрыла взмокшего корреспондента от солнца и откуда-то с запада принесло легкий ветерок, пахнущий смолой и дождём.

«Завтра аванс потребую», – тоскливо подумал Горелов, наслаждаясь неожиданной прохладой.

– … и в этот торжественный для всех нас день мы помним о тех, кто кровью своей и жизнью, и героизмом…

«И устрою себе выполз в ресторане, иначе точно сорвусь к концу недели».

Ветерок усиливался, и вот поползли уже по берёзовому небу тёмные тучки, грозившиеся вскоре обернуться хорошим дождём.

– … молодёжь нашего города свято хранит память о тех, кто кровью своей и героизмом, и…

Бывший комсомольский вожак и нынешний российский патриот вдохновенно тарабанил с трибуны, отчаянно жестикулируя жирными руками над микрофоном и стреляя горящими, заплывшими в народ глазами.

«Бороду прилепить – вылитый Фидель? – машинально отметил Стёпа, переставляя кассету в диктофоне. – Оратор».

Духовой оркестр заиграл что-то из военной классики, оператор кинохроники упаковал свой «Кинор» и в раздумье осматривался по сторонам, видимо, не решаясь так сразу смотаться с митинга. На трибуне городские мамы и папы оживлённо переговаривались, глазами разыскивая кого-то в толпе. И вот в последний раз сфальшивил тромбон и звякнули тарелки, и к микрофону подошла мэрская дама по фамилии Последышёва с таким твердокаменным сооружением на голове, что фараоны наверняка перевернулись бы от зависти в своих древнеегипетских усыпальницах.

– К-хы, – откашлялась она. – А сейчас мы попросим на эту трибуну ветерана труда, мать троих сыновей, погибших на войне, Роянову Анастасию Петровну, – дама пошарила в толпе глазами и удовлетворительно кивнула. – Настасья Петровна, поднимайтесь, пожалуйста. Анастасия Петровна за один только сорок второй год получила три похоронки на своих, воспитанных в духе патриотизма и любви к родине, сыновей, младшему из которых было всего семнадцать…

– Поднимайтесь, поднимайтесь, Анастасия Петровна.... Они были молодцы, но не пощадили своей жизни ради того, чтобы мы с вами могли жить в мире!.. Вот к этому микрофону, пожалуйста...

Горелов посмотрел на трибуну и вздрогнул. К микрофону подходила та самая старушка, на которую полчаса назад он наорал в автобусе... Ну точно – она! Горелов поёжился, в груди неприятно заныло от пришедшего чувства вины. Так иной раз бывало, когда он встречал на улице калек - уродов от рождения. Вроде бы и нет никакой вины твоей перед ними, а всё как-то неловко.

Идешь ты по улице – здоровый мужик, руки-ноги ого-го, а тут... «Вот ведь, а», – вздохнул он ещё раз и поспешно закурил, стараясь не смотреть на трибуну.

Старушка подошла к микрофону и опять, как в автобусе, виновато и отрешённо улыбнулась, поправляя чёрный платок. А на выцветших глаза слёзы. Мать молчала.

Нетерпеливо звякнула медь в духовом оркестре. "Жу-жу-жу-жу", – висело над гражданами собравшимися. Поскрипывали смолистые сосны под всё усиливающимся западным ветром. Мать всё так же отрешенно улыбалась, склонив голову набок и сложив сухонькие руки на животе.

Горелов опять поёжился: «Вот ведь…»

– Пошёл котик во лесо-ок,

Нашёл котик поясо-ок...

Стёпа вздрогнул и почувствовал, как похолодели ладони.

– Чем люлечку подцепи-ить,

Да Ванечку положить...

Над парком повисла такая тишина, что было слышно, как где-то в траве путается жук-бронзовка.

– Ваня будет спать,

Котик Ваню качать...

Старушка тихонько покачивалась в такт колыбельной и смотрела невидящими глазами куда-то поверх толпы, поверх верхушек сосен, туда, где в грозовых тучах умирало летнее солнце.

– А коотик его качать,

Да серенький величать.

Сон да Дрема,

Усыпи мое дитя...

Госпожа Последышева замерла на полужесте и скользила стеклянным взглядом по гладкому мрамору, на котором золотились фамилии людей, которых она никогда не знала и до которых ей, в сущности, не было ровным счётом никакого дела...

Роянов A.C..

– Пошё-ёл котик во торжок,

Купил себе пирожок...

Роянов Ф.С..

– Идет котик по лавочке-е,

Ведет киску за лапочку...

Роянов И.C..

Из потемневшего неба упали первые тяжёлые капли, жук-бронзовка, выпутавшись из травы, полетел спасаться, поблёскивая лакированными крыльями. А дождь шёл все сильнее, поливая собравшихся.

Степа слизал стекающую по щеке струйку. Дождь бы солёным.

– Хотя вместе о-ни-и,

А ты, маленький, усни...