В дремучий лес душа ушла…

Пенясь метелью, 
проходит, сплывает зима. 
Дождь через пух. 
Расплетается влажно тесьма. 
Годы уходят, 
влача по дорогам концы. 
Всё ещё жду я чего-то: 
вот-вот прозвенят бубенцы!

Всё ещё жду. 
Через хмарь, через оторопь жду. 
Ночью огонь над страницами
трудными жгу. 
Пепел печалей и бед
в костерочке души ворошу. 
А погляжу – 
обнищал, покоробился сад. 
Глуше и ниже
над крышей текут небеса. 
«Будет» и «есть» – 
просто слёзы одни 
вперемешку с дождём. 
Осень-зима. 
До весны подождём, подождём. 

В тумане

В дремучий лес душа ушла – 
в народ – 
и заблудилась. 
Откликнись! Эй! 
Молчит душа. 
Скажи на милость,  
пропала. Нет моей вины. 
Ей слаще удаль. 
Гуляй! Мосты разведены. 
Жду чуда!

Стояла б банька. Хлеб, изба. 
Я жил бы, попивая. 
Под вечер пот стирал со лба, 
последний гвоздь вбивая. 

Не опускал бы головы. 
Ходил, как ходят кони,
босой по шелесту травы. 
Весь мир как на ладони! 

Коровой пахло б молоко, 
жена – душистым хлебом. 
И было б мне легко-легко
дышать раздольным небом. 

И отдыхал бы, отдыхал
с укропами в обнимку. 
И затихал бы, затихал…
Пил только мёд и сливки. 

А мне бы грамоты несли, 
медали, орден Славы – 
поклон нижайший до земли
самой державы. 

Шагал бы в будущее я. 
Пожалуй, даже дальше, 
подошвой нивы шевеля, 
глухой к вражде и фальши. 

И – до могилы! 
Сбросил груз, 
уплыл бы и сокрылся. 
посеребрённый солью ус
во тьме б искрился…

Я задремал. Дождит. Туман. 
Черновики подмокли. 
«Кара урман… Кара урман» – 
шепчу. 
Путь близок ли, далёк ли? 

***
Хвали – не захвалишь, 
головы не вскружишь: 
самовлюблением мы не повязаны. 
С нас время слетает
щепкой и стружкой. 
Своя логика у горшка и вазы. 

Из сердца родины в небо седьмое
вырваться, выдыхать мышц усилие! 
Всё, что имею – два крыла за спиною: 
бумага – белая, чернила – синие. 

Жить – прекрасно! Я это почувствовал. 
Снег падает, вызолачивается лист. 
Равновесье движения – и есть искусство, 
где в углы параллельные сошлись, 
и клиньями стали стихотворения 
До своих ли болячек и придыханий? 
Разве может быть жар без горения? 
Радость истины без рыданий? 

Соль и копоть въедаются в кожу, 
а плоды сладки, плоды сочны. 
В подглазьях тени и в день погожий. 
Все календари давно просрочены. 

На семи ветрах полощет, метит. 
У народа за пазухой так тепло!
Как постарел, сам не заметил. 
По кровинке времечко утекло. 
Вверх и вверх тянуться, ввинчиваться, 
как вьюнок доверчивый – 
ночь ли, день ли! 
Притерпелась душа необидчивая, 
вечно тихая, вся при деле. 

Себя, как храм, возводить легко ли
из лучей, из капель, 
из небесной пыли, 
из невероятной сокрытой боли? 
Да, мы – есть, а не просто – были. 

… Костерок в ночи озаряет лет. 
Мы сомкнулись, согреты доверьем. 
Чудной силы ужели в обрез? 
С крыльев что ли повысеклись перья? 

***

В поле! В долину! 
С головкой укрыться в овраг! 
В тёмную глушь буреломных, 
замшелых коряг! 
Дикою травкой лечась, 
уползал, уходил, убегал, 
с полуулыбкой былинки, 
зажатой спасеньем в губах. 

Как моя грудь отходила, 
гармонь так томится в руках. 
А ведь казалось: 
вся жизнь – только копоть, 
сомненье и страх. 
Выдох и вдох. 
И ещё, и ещё, и ещё! 
Пламя коснулось, слетает кожурка с щёк. 

На ноги встал. Щёлк!
Пружина взметнулась колен. 
О-оо!
Развернулся, как будто стою на скале. 
Снова я – сын, поводырь и пастух!
Раскрепостился. 
По воле расходится дух…

Стебли всего-то, соцветья, 
поделки сияющий снег…
Сам удивился: взбежал на бугор человек!
Я! Это сильно звучит. Это – песнь!
Я на земле! На вершине! Я – есть! 
Дай мне, о боже, 
прослышать движения гул. 
И умереть  на лету, на скаку, на бегу.