Марат Сафаров: "Старушки, дворники, татарский мальчик..."

Историк, публицист и общественный деятель Марат САФАРОВ ведет насыщенную научную и творческую жизнь. Кажется, нет такого вопроса в сфере истории татарского (и не только!) народа, ответ на который бы он не знал. Марат читает публичные лекции по истории татарской Москвы, проводит блистательные экскурсии, ведет программу "Народы России" на "Вести FM", является организатором и ведущим множества интереснейших мероприятий в Татарском культурном центре Москвы (Доме Асадуллаева). Там мы и встретились впервые когда-то - а сегодня гуляем по старой Москве и обращаем внимание на то, что было в ней когда-то татарского - и что осталось сейчас. 

Москва для меня - очень большой, безразмерный город, близкий не в целом, а какими-то своими особыми сторонами. Открываешь его с каждым годом. Например, надо поехать в какую-то неизведанную еще часть города, и в итоге новые впечатления приобретаешь, словно возвращаешься из дальнего путешествия. Впечатления разные: часто не позитивные, особенно если путь был изнурительным. Например, долгой московской зимой. Правда, в последнее время этих походов становится меньше – ритм и плотность моей жизни сильно изменились, все подчиненно профессии и множеству обязанностей – эфирам, выступлениям, сдаче публикаций. И самых полезных – бесцельных – прогулок почти нет теперь. Москва стала скорее объектом изучения. Пишу, говорю, рассказываю о ней – пытаюсь понять колоссальность и сложность этого пространства. Стараюсь избегать штампов.

…Остались лишь знаковые для меня места, на которые всегда находится время, неброские восточные окраины исторической части города. Здесь все с детства ясно и просто, и как бы ни изменялась жизнь, именно здесь я узнаю, наверное, не город, а самого себя. Это – старые кварталы Измайлово, Измайловский парк, район Преображенки. Очень люблю бывать здесь.

    В Измайлово я ездил в детстве на троллейбусе из своего родного Гольяново (это уже совсем восточный угол столицы, дальше – область и подмосковные деревни) и словно приезжал в другой город. На смену просторному району с застройкой 70-80-х гг. приходила компактная, геометрически ровно выстроенная череда Парковых улиц: 3-я Парковая, 7-Парковая, бульвар. Прямые длинные улицы, пересекавшие все Измайлово. И дома здесь были совсем непривычные. Их называли «немецкими»; выстроили эти невысокие здания, с причудливыми украшенными фасадами, пленные немцы после войны. Мне всегда нравилось гулять среди немецких домов, какая-та интуитивная потребность в красоте была – среди сумрачной Москвы 90-х. Смешно говорить – «тоска по Европе». Один дом особенно нравился. Он и сейчас еще стоит на 4-ой Парковой - с арками, мезонинами – почему-то я про себя его называл «итальянским». И палисадники в Измайлово были теплыми, с деревянными обветшалыми голубятнями - что-то полудачное; уютное городское предместье. Много позже я сравнил свои детские впечатления с московскими романами Людмилы Улицкой и нашел множество параллелей. Хотя там речь шла о других районах города, и о других временах.

    Иногда я ездил в эти места просто гулять, но чаще всего с определенной целью – с бабушкой на старый Измайловский рынок. Там было небольшое огороженное пространство между домами, такой местный, квартальный рынок (его уже давно нет). Помню ряд с соленьями, несколько рядов с картошкой, которую продавцы всегда называли только «тамбовской» или «липецкой», а ходили слухи, что она брянская и радиоактивная. В сезон, в августе, мы специально ездили на рынок за помидорами, которыми торговали астраханские татары. Бабушка разговаривала с ними по-татарски (а с узбеками из Андижана, продававшими урюк и курагу – по-узбекски), мне это было любопытно. Я разглядывал астраханцев, сильно отличавшихся от наших привычных мишарей, но изъяснявшихся на совсем ясном и понятном мне языке. Они рассказывали о дальних опасных странствиях до Москвы, называли неведомые мне названия нижневолжских деревень. Потом эти сочные астраханские помидоры бабушка прокручивала с чесноком через мясорубку, их хватало на ползимы.

    В Измайлово встречались и другие татары. Вообще, тогда в Москве часто можно услышать в транспорте или на улице татарскую речь... Однажды я шел мимо старого дома и даже остановился – из открытого окна первого этажа доносился голос муллы, протяжно, мастерски читавшего Коран на меджлисе...

Старушки в цветастых платках, разговаривавшие сергачской цокающей скороговоркой, дворники, торговавшие конской колбасой казы и самой кониной, привозимой из нижегородских Петрякс и Большого Рыбушкина....

Помню хорошо, как шла эта колоритная и странная торговля, где-нибудь в гаражах или на квартире. Мясо поровну делилось, чтобы каждому достались и отборные филейные части, и кости, а дальше все раскладывалось в сумки. Покупатели отворачивались и называли - слева им мешок дать или справа (сулдан яки/ уң яктан). Это вроде придавало справедливость, но всегда оставались те, кто был недоволен покупкой. Вся эта суета с мясом была вызвана тем, что оно было халяльным и приобретали его в основном религиозные татары. При нынешнем развитии халяльной торговли в Москве даже забавно вспоминать подобных мясников и их «технологию продаж».

    Осознание своей принадлежности к татарскому народу пришло очень рано. Помню, как во дворе дома, в самом раннем детстве, на вопрос, как меня зовут, я ответил – «татарский мальчик». Была жива еще прабабушка – Фазыля Хусаиновна Ширинская, родившаяся в 1901 году и прошедшая через все трагедии XX века. Она со мной говорила только по-татарски, и языку своему родному я обязан ей. Потом читал разные книги, по истории и художественные, находившиеся дома: Халикова, Каримуллина, роман Нурихана Фаттаха «Итиль-река течет». Булгарские сюжеты, правда, не очень были близки, интуитивно чувствовалось, что только ими татарская история не ограничивается. Пришли разные книги о Золотой Орде, очень понравились «Очерки по истории Казанского ханства» Худякова. Чтение всегда было важной частью жизни, и во многом утешением, хотя безрадостным свое детство тоже назвать не могу, ведь все родные были живы и здоровы.

Весь уклад семьи, истории, которые рассказывали мне – все это направляло к увлечениям прошлым, и уже к будущей профессии. Бабушка – Зайнаб Нуриевна Ширинская, из старого татарского рода, чей отец-меховщик был репрессирован в 1937 году вместе с отцом писателя Абдурахмана Абсалямова, заложила во мне качества, которые очень помогают в жизни. Хотя характеры и темпераменты у нас очень разные, но все лучшее, конечно, от бабушки... 

Конечно, была в моей жизни и неизбежная улица городских окраин, сама атмосфера 90-х, на которые пришлось детство, книги, часто заменявшие друзей, и сами друзья – и с недолгим запасом дружбы, и верные, общение с которыми продолжается и сейчас. Город с остатками былой жизни: валявшимися плакатами, приуроченными к съездам КПСС, и шокированными перестройкой и новыми реформами советскими людьми, перешагивающими через эти плакаты, всеобщей торговлей всем и везде.

Но если в центре города бушевали страсти, повсюду возникали приметы нового времени, то в Измайлове царило благородное запустение, как в старой покинутой усадьбе. Много позже доведется работать в этом районе, и каждодневно проезжать по знакомым улицам. И сейчас я часто бываю здесь. Наверное, это и есть малая родина.

… Измайловский парк примыкает к городским кварталам; плавно перетекает одно в другое. Границы леса и города условны. Сюда я стал приходить позже, уже в студенческие годы. Именно тогда выработалась привычка ходить по тропинкам парка и продумывать, прокручивать будущие тексты публикаций или выступлений. Абзац за абзацем. Здесь всегда удается сосредоточиться и найти верные слова, вспомнить все необходимые детали. Почти каждую неделю я бываю в Измайловском парке, а в теплое время и гораздо чаще. Особенно люблю долину реки Серебрянки: просто ходить по земле вдоль её берегов. Иногда от Измайлово дохожу до Перово, пересекая весь парк. Очень красивы Лебедянский пруд и местность вокруг Царской пасеки, основанной еще в XVII веке. Даже голова «проветривается» во время этих прогулок.

И еще один район на востоке Москвы, важный для меня и часто посещаемый, это места вокруг Преображенской площади. Когда-то я начал ходить сюда в дальнюю библиотеку. Читал научные журналы по истории, а потом обнаружилось, что история сама сберегается здесь вокруг. Старообрядческий угол. Несколько раз заходил во двор удивительной церкви, поделенной между верующими, придерживающимися нового обряда и старообрядцами. Староверы обычно после служб запирали массивную дверь, но однажды повезло, и я тихонечко проскользнул на их моление. Пространство без алтаря, средневековый распев, иконы старого письма, и ряды женщин в белых платках, старики с окладистыми бородами. Не XVII век, конечно, но слободская размеренная жизнь ощущалась. Чуткие к непрошеным гостям староверы, тем не менее, спокойно отнеслись к моему присутствию. Что-то цельное и честное ощущалось в их суровом укладе и облике. Никто тогда из нас не думал, что через много лет я сделаю о них с моим старшим коллегой и соведущим Гией Саралидзе большую программу на радиостанции «Вести-ФМ». 

И сейчас иногда  захожу я в этот просторный двор, напоминающий деревенский, с садовыми цветами, какими-то чахлыми грядками, уютными постройками, колодцем. Фасад церкви богато украшен разными диковинными орнаментами и таинственными знаками (всегда кажется, что масонскими), но больше не со стороны главного входа, а почему-то – с «огородов». Там и крыльцо красивое, ведущее к заложенной двери. Кажется, что здесь присутствует некая мистика. Видимо историкам надо бывать в таких местах.
А вот в библиотеку на Преображенке я уже давно не хожу. В свое время там было интересно: среди залежей старой литературы можно было обнаружить казанские издания татарских писателей – переводные, на русском языке. Там нашел прозрачную книгу Гумера Баширова «Родимый край — зеленая моя колыбель», и «Долгое-долгое детство» Мустая Карима. И хотя татарское деревенская жизнь знакома была мне мало, лишь по летним поездкам в Азеево, окрестности Касимова, в села близ Цны, но классика есть классика – все образы стали близкими, и сюжеты этих чудесных книг я помню до сих пор.

Московские библиотеки в годы моего детства комплектовались плохо и не системно, поэтому осваивал я в основном книги, изданные в 70-80-е гг. Так что закономерно, что первое время и в своих текстах ощущал влияние этой стилистики – может, не соцреалистической публицистики, но чего-то чрезмерно объемного, немного пафосного. Печатался я тогда (с 1997 года) в московской газете «Татарские новости», теперь уже не выходящей, но легендарной, конечно – первой возрожденной после 1930-х гг. татарской газете в городе. Потом стал преодолевать этот стиль, впрочем, полезные уроки прочитанных книг, конечно, остались со мной. В студенческие годы пришли другие книги, больше «по специальности». И другая библиотека появилась в жизни – в Доме Асадуллаева, о которой я уже рассказывал на страницах журнала «Идель» (см. №12, 2014 - АА).

Иногда меня спрашивают, какие места в Замоскворечье я люблю, будучи уверенными, что это и есть близкий мне район города. Изучение татарской купеческой жизни, экскурсии, которые я в юности здесь вел, и съемки, которые регулярно здесь у меня бывают теперь. Красиво тут - на Большой Татарской сохраняется еще старомосковский дух. Но для меня Замоскворечье, скорее, рабочая площадка. Сразу включаются здесь профессиональные фразы и неизбежные стереотипы. Близкое – другое, где я стараюсь гулять один. Скромные окраины. Есть и места, любимые в прошлом, но теперь лишь воспоминания оживают там: район Мещанских улиц, вблизи Московской Соборной мечети, куда на трамвае мы с бабушкой ездили в детстве; полуиндустриальная Рязанка, где учился в институте и вел долгие разговоры об истории и искусстве с другом-однокурсником, с которым потом развела жизнь. Есть же известное высказывание Агаты Кристи: «Никогда не возвращайтесь туда, где вы были счастливы. Пока вы не делаете этого, всё остаётся живым в вашей памяти. Если вы оказываетесь там снова, всё разрушается». Но возвращаться неизбежно приходится, таков ритм и закон города, тем более, такого большого, как Москва.