НЕБОСЛУЖИТЕЛЬ

Если сказать честно, я не очень любил замполитов, когда они ещё водились. Но из песни слова не выкинешь. Герой Советского Союза Валерий Очиров комиссарил в Афганистане, Герой Советского Союза Александр Голованов вырос до командира полусотого полка в Кабуле из замполитов. Герой России Владимир Алимов такой же… К чему это? К тому, что речь будет идти больше о замполитах. 

Николай был невысокого роста. «Я много потерял на свете оттого, что ростом мал», – так говорят любвеобильные мужчины. Так вот, приезжает семнадцатилетний мальчиш из белорусской деревушки Беленок в город Ейск поступать в летное училище. Там учат летчиков-истребителей ПВО. Начало семидесятых: газеты много пишут про Пашу Шклярука, только что не стало Гагарина, погибли Комаров и Гарнаев… Эти великие жертвы только утверждали тех, кто грезил небом, в мысли, что их выбор верный, что путь этот самый стоящий. 

Но Николая в Ейском летном училище медицинская комиссия не допустила даже к экзаменам: рост у абитуриента был на два сантиметра меньше установленной нормы. 

Этот удар он по-юношески переживал тяжело. Но поверил, когда врач, то ли шутя, то ли желая его поддержать, сказал, что он еще молод, что еще растет, доберет свое, а в училища принимают до двадцати одного года.

 Советов было много, а какой из них полезный, трудно определить мальчишке, только прикоснувшемуся к авиационному быту. Пробился и к начальнику училища, тот посоветовал вернуться в следующем году: «Настойчивость поощрим». Подсчитал Николай: год ждать нельзя, весной уже призовут на срочную службу, а солдатам разрешают поступать в военные училища только после года службы, весенний же призыв – и тут не успевает на очередные вступительные экзамены… Можно потерять все три года.

 Домой ехать и не моглось. Матери не стало три года назад, а отец, фронтовик, начал прихварывать. Надеялся, старый, что пристроится младший военным – забот будет меньше. 

Решил. Поехал в Калининград и поступил в авиационно-техническое училище. Пока не летчик, но в авиации, курсант к тому же. Святая наивность, он тихонько думал, что так проще прорвется, только помалкивать нужно пока… Как он вцепился в гимнастические снаряды, как растягивал себя – то тихий ужас. Ужас ли, сказка ли, но и года не прошло, а нужные сантиметры добрались, даже с запасиком. Списался с начальником Ейского училища, получил ответ с обещанием зачислить его на первый курс без экзаменов, если, конечно, пройдет врачей. И если… То-то. 

Написал рапорт с просьбой о переводе в летное училище. 

Рапорт дошел до начальника своего училища и вернулся с отказом. 

Не знаю, что движет теми, кто допущен решать судьбы людей. То ли сыграла с Николаем злую шутку его отличная учеба – не пожелали отпускать, то ли кадровик поленился оформлять лишние бумаги на какого-то первокурсника и посоветовал – тоже можно понять… 

Написал письмо Главнокомандующему ВВС. Хотел сам поехать к нему в Москву, не получилось: умер отец. Родные умирают всегда некстати. Потом пытаемся жить без них, но очень трудно – жить без них. Тайный замысел оставил при себе, за утро досрочно сдал семестровые экзамены и уехал на похороны. 

Москва ответила. Обещала при первой возможности прислать офицера – разобраться на месте. Не приехал никто. Может быть, забыли.

 Перестал ходить на занятия, решил добиться исключения, но этот шаг, похоже, был шагом отчаяния. Во-первых, исключенный, он сразу становится солдатом и должен дослуживать до двух лет. Во-вторых же, его вызывают к начальнику политотдела училища. Идейный отличник, Николай уже третий месяц был кандидатом в члены КПСС, и ему не сам, а какой-то быстроговорящий майор, выдал контраргумент: «Сынок, мы тебя исключим из кандидатов, а из комсомола ты уже выбыл. Запомни, несоюзную молодежь никто никуда не возьмет». Врал, поросенок, брали. Сердобольные командиры пониже рангом посоветовали не рыпаться.

 Затих. Написал в Ейск, объяснил, что случилось, извинился за беспокойство. 

Отсчитал три года, окончил училище с отличием. Имея право выбора, поехал в Белорусский военный округ. Начал службу техником в ремонтном подразделении авиационного полка. 

Служить надо, а плохо служить не умел. Через полтора года назначили начальником группы, офицеров только в подчинении было пятеро, избрали комсомольским вожаком подразделения. Рапорт с просьбой о прыжках с парашютом написал сразу (ближе, ближе к небу!), разрешили через полгода, что, по большому счёту, никому не возбранялось. Стал секретарем комсомола части обеспечения. Инженерная служба полка сопротивлялась этому, хотела вернуть Николая к авиационной технике на более высокую должность, но политотдел воздушной армии уже приметил парня, не отдал. Тут же потребовали политработники, чтоб Николай поступил в Курганское авиационно-политическое.

 – Пусть идет в заочное. Будет при деле и высшее образование получит. 

Так и случилось. Пока учился, женился. Возился с молодежью, прыгал с парашютом. Не забывали, как только приехал с первых сборов заочников, назначили помощником начальника политотдела авиаполка. Рулить тем же комсомолом. 

А через полтора года предложили ехать в Минск старшим инструктором по комсомолу в политотдел воздушной армии.

 Боялся, что не утвердят. В Минск ему нужно было очень. Там была тайная надежда, там был аэроклуб. Это случилось в восемьдесят первом году. 

В Минске ему повезло. 

Аэроклуб – это все же тот клуб, после окончания которого ребятам присваиваются звания офицеров запаса, а время учебы засчитывается как срочная служба в армии. ДОСААФ – в те годы во главе с самим Александром Ивановичем Покрышкиным. Принимают неслужившую молодежь, значит, офицерам туда путь закрыт. Полетать же просто для себя и за плату, еще у нас было не заведено.

 А Николай, уже капитан, встретил в аэроклубе своего бывшего начальника по инженерной службе. Тот помнил настырного трудолюбивого лейтенанта, пошел вместе с ним к начальству. К счастью, возглавлял аэроклуб в те годы Виктор Николаевич Ковалев – бывший командир эскадрильи Сызранского летного училища. 

Ковалева, огромных размеров рыжего кудрявого комэска, любили все. И курсанты, и летчики, и начальство, и женщины. Сам летал на зависть, методист от Бога – юнцы у него вылетали самостоятельно с наименьшим налетом, искал первых космонавтов, спасал людей и скотину на паводковых водах, красиво гонял футбольный мяч со своей эскадрильей, смеялся над чужими остротами заразительно, с удовольствием… Большие, по своей природе, добродушны, Виктор Николаевич людей любил, знал беды и «погнутки» подчиненных, помнил каждого своего курсанта, а прошли их через его кабину и душу тысячи. С гаком. Про гаки – вот, например, сейчас…

 Ковалев решил просто. Есть личная норма налета для начальника аэроклуба – летай за счет нее.

 – Моих семь тысяч часов для баек внукам хватит. Начнем на Ми-1, понравится – изучишь Ми-2. Но не рисоваться, что офицер – молчать. Однако, Коля, взгляни на себя. Кто же поверит, что ты взрослый? Что капитаном работаешь у политрабочих? 

Почему вертолеты, скажешь, хотел же в истребители, в Ейск? А выбор был уже у меня? 

Напряженный трудовой день в политотделе завершается в семнадцать часов, это тебе не в полку. Домой ехать некогда. До окраины – на троллейбусе, затем через болото прыгать по семнадцати кочкам к своей сосне: под ней в полиэтиленовом мешке гражданская одежда. Переоделся и через полчаса пути на аэродроме, в классе. В двадцать два начинается обратный отсчет: до сосны, переодевание, семнадцать кочек, до окраины, дальше быстрым шагом по городу. Занятия – пять дней в неделю, а служба, бывает, и шесть, контрольные сочинять и отправлять в Курган надо – иначе на сборы не вызовут… Прыгать с парашютом, сердечный, продолжал, считал, лишний аргумент в свою пользу, когда выйдет из подполья. Жена терпела, помогала чем умела, поддерживала. Само собой, уже двое детишек подрастали, и он – большой ребенок, пригляд нужен!

 Не выдержала, запаниковала, сорвалась один раз. Когда он попал в больницу. Не в госпиталь, Боже упаси, сам пошел в районную поликлинику. Бессонница привязалась, давление запрыгало, надо было разобраться. 

Диагноз поставили прозаический – истощение организма. Жена заплакала, пригрозила, что пойдет в политотдел и все расскажет. Не пошла, конечно. Но когда вышел из больницы, начала встречать с работы и уводить домой. На третий день заточения в квартире он удрал на аэродром через окно в совмещенной ванной. Старый дом, есть такие окна. Кричала сильно, поплакала, смирилась, простила... 

В восемьдесят втором вылетел самостоятельно на Ми-1. Через десять лет, как впервые поехал завоевывать небо. Возил, как говорят летчики, учил летать сам Ковалев. Возил, подстраиваясь под его график. Полеты же днем, а как со службы вырваться? Были отпуска. Были отгулы за воскресные дежурства. Иногда придумывал, грешен, повод и отпрашивался. Стыдно вспоминать, но фантазия его на этот счет оказалась богатой. Деревенские – они сметливые. Но ведь еще были остальные выходные! Ковалев давал ему летать и в эти дни. Что им двигало, разбираться было некогда. 

Сил хватило. К концу восемьдесят третьего налетал триста часов на двух типах. Неплохо для аэроклубника. В те годы из летных училищ выпускали с налетом чуть поменьше. Летом восемьдесят четвертого закончил высшее авиационно-политическое. С отличием, пусть заочно. Представили к этому времени на должность помощника начальника политотдела воздушной армии. Решил, что считают нормальным, не ударят же по лицу.

 И пошел на третий круг. 

Рапорт написал с просьбой перевести на летную работу. Были такие должности в авиации – заместитель командира эскадрильи по политчасти, назначались только летчики. Комиссары должны летать не хуже командиров и вести в бой не хуже, таков лозунг, хотя непонятно, почему комиссары в кабине числились вторыми пилотами, никак не командирами экипажа. А второй – он и есть второй. Начальник политотдела Овчаров на дыбы: не отпущу, ты самому нужен. Так бывает. Незаменим – и все. Кому-то бывает плохо, когда другому хорошо. Товарищ полковник, я Вам десяток лучше меня подберу на свое место. 

Но стрела выпущена. Пошел к командующему воздушной армией генералу Буланкину. Рассказал все. 

Генерал смеялся от души, ему было радостно слышать и видеть, какие бывают счастливые одержимые мечтой люди. Каждый из них мечтает о том, чтоб на их долю выпали испытания тяж-. кие, чтоб преодолеть себя и светить маленькой звездочкой в созвездии летчиков-идолов. Их не собьешь в воздухе, они приползут через линию фронта по снежной тайге с перебитыми ногами, если большая свора их на миг одолеет. Их можно только обидеть, легко расцарапать до крови их наивные души. 

Созвал генерал своих заместителей. Видите, вот – комсомолец главный, в хорошем счету у нас, а еще, оказывается, летает. 

Тыловику – одеть. 

Выдали все летное обмундирование, правда, второй категории, по штатной же должности не летчик. Но разве то может омрачить праздник души?! Отделу боевой подготовки – проверить. Перелистали курсантскую летную книжку, поехали на придворный аэродром – летает. Скажем, неплохо. Выдали новую большую летную книжку летчика – заполняй первые страницы, заноси, что успел налетать, еще вот это и вот это… Вручили тетрадь подготовки к полетам – без этого, товарищ, никак, сам понимаешь. Заполнять-то умеешь?

 – А как же. Сам Ковалёв учил. 

Кадрам – представить документы для назначения. 

Подготовили бланки. Машинистка вскинула изящные ручки… 

И тут сказке – тормоза. У политаппарата, не забудем, есть и своя служба кадровая. Те – звонок в Москву по указанию Овчарова. Член Военного Совета – начальник политуправления ВВС Батехин присылает телеграмму: не отпускать, летать запретить, прыгать тоже. Прыгать-то почему, ведь никому не запрещено? Ты должен быть не запятнан, а у нас есть информация, что ты прыгаешь ради денег. Так проверьте! Проверили. Да, 386 прыжков у майора, кандидат в мастера, только ни одной копейки он за них не получал. Может быть, и не знал, что за них платят, прыгать-то времени едва хватало! Потупились скромно бывшие братья по разуму, со своих они его сразу вычеркнули – белая ворона… летающая. 

Тут командующий интересуется некстати – почему тянем? Так – телеграмма… 

– Телеграмма эта – вам, а я сказал – ему летать. 

Бэ-мэ, потом пришла догадка: а у него нет классной квалификации! Как же его на руководящую должность, бесклассного?

 Командующий дал добро – поехал в Кобрин на неделю, сдал теоретические и летные зачеты на третий класс. Приказ о присвоении подписали быстро. 

Николай с приказом к кадровикам. Те – подумали. 

Вызывает Овчаров. Остынь, у тебя нет базового летного образования.

 Звучит. Но это как китайская грамота – красиво и непонятно. Поди, знай, куды бежать. Не совсем поняв начальника, уразумел только, что – худо. Пошел в отдел боевой подготовки. Там перевели. Наставление по производству полетов ВВС, тебе, майор, ничего не запрещает. По всей стране летают тебе подобные, воюют в пешаварском ущелье, образование у них – всякое, а у тебя два училища, так что, летчик-вертолетчик, все в мире относительно, и восприятие наше субъективное. Копай у себя… 

Спорить с начпо Николай не стал. Выход должен быть.

 В боевой же подготовке помогли сочинить письмо в столицу вертолетной мысли – начальнику Сызранского летного училища. Высшего военного. С просьбой разрешить сдать экзамены за училище экстерном. Такое практиковалось для запасников-аэроклубников после ввода войск в Афганистан. 

Но был еще звонок ему от Овчарова. 

Ответило училище двумя одинаковыми письмами. Николаю – лично и начальству. Проситель лицо нелетное, поэтому не могу – запрещено. 

Как же, а триста часов аэроклуба, а третий класс? 

Ах, да! Должность у него нелётная! Забыл, наверное, Начальник Сызранского училища, как в семьдесят девятом весной мы научили летать собранных со всего Союза тыловиков, танкистов, пограничников, техников только потому, что им позволяло здоровье и они знали таджикский. К слову, знал бы это Коля, не помогло бы. Сказали бы: особый случай, сложно что ли отмахнуться от майора какого… 

Круг почти замыкался. 

Буланкин, не последняя фигура в авиации, написал личное письмо Начальнику Сызранского как старому знакомому, однокашнику где-то. Помогло. Вспомнили? Если нельзя, но очень хочется, то можно. 

Приехал. Половину экзаменов простили, засчитали сданные в Калининграде, в Кургане. Дошел до выпускных экзаменов. 

Опять про слова из песни, но беды еще не кончились: ему показывают телеграмму. Жена в Минске в тяжелом состоянии. Что случилось, не понять. А там еще дети, с кем они? Постучался в кабинет председателя ГЭК – отпустите. 

«Решил вернуться в свои полиморсосы?»*

 Отпустил. Жена выкарабкивалась, расстроилась, что его отвлекли, так сказала. Соседи давали телеграмму на всякий случай, когда детей приютили. У них свое видение мира. Отпустили обратно, добра пожелав. Не помешает, а то уже уставать начал… 

К последнему экзамену не готовился, будь что будет. А его и спрашивать не стали, поговорили про Минск, про вертолетные полки в Белоруссии и поставили «пять». То ли экзаменатор служил раньше в тех местах, то ли кто-то знает про него. Наконец, «хеппи энд»?

 Вернувшись, Николай «выкупил» детей, привез жену, еще слабенькую, но радостную, домой. До сих пор не рассказывает ей, что было потом. Ни к чему, все же устроилось. 

Написал новый рапорт. Ничего не сказала золотая рыбка, только море слегка помутилось. Кстати, писал рапорт в отдельном своем кабинете, куда был назначен, пока осваивал Поволжье. 

Через два дня вызвал к себе в Москву Батехин. «Сынок, – сказал он, – есть соображение выдвинуть тебя ко мне в управление, со временем будешь начальником отдела. Через год сделаем квартиру. Работать ты, докладывают, умеешь, думаю, с политической академией проблем у нас не будет». 

Вот так. Можно ли после этого на судьбу жаловаться? 

С самолета пошел докладывать, что приехал. Овчаров был краток: «Знаю. Отказался, так пиши рапорт, что согласен на летчика-штурмана».

 Это значит на то, с чего начинают лейтенанты после училища. Но, снявши голову…

 А позже прочитал, что он выдвигается заместителем по политчасти командира эскадрильи беспилотных самолетов-разведчиков: мол, хотел в замполиты эскадрильи – получай. 

По почерневшим коридорам прибился к двери кабинета командующего армией. А там их аж двое. Пока ездил в Москву, нового командующего представили – генерала Малькова. 

Выслушали летчики Николая с улыбкой. Помнишь, это я про него говорил, не сломаешь? Мальков сказал: «Начну-ка я с хорошего, иди, жди, сам тебя назначу». 

Через два часа позвонили ему, что едет замполитом эскадрильи в вертолетный полк. Рассчитался за сутки. Вообще, считается, убрать рабочее место политработнику недолго: закрыл рот, и все дела. 

Переучился на Ми-8, потом на двадцать четвертый. Была еще, правда, одна внеплановая медкомиссия по чьей-то подсказке: «Как так, почему в семнадцать лет не прошел медкомиссию, а в тридцать – проходит»? Проверили.

 Был Кандагар. Я тебе называл имя – Саша Голованов? Два слова. 

Саланг несколько дней был закрыт облачностью. Закрыт был по-февральски основательно, опасно. Немного развиднелось к ночи на аэродроме – вокруг Кабула. Ждать дальше уже не позволял приказ: наступало 15 февраля 1989 года. Отовсюду войска уходили, ушли, не с кем стало перекинуться, узнать, что стало с погодой на Саланге, где самое низкое место в горах по дороге домой. Прожекторы, много лет обозначавшие ночью входы на перевал, были демонтированы, вокруг тоннеля уже хорошо стреляли. Решил лететь первым сам – разведчиком погоды. Полк должен взлететь по его команде, если командир посчитает возможным пройти всем по маршруту. Мог послать, имел право послать любого другого – надежных экипажей было достаточно. Сам мог лететь с полком – его место там. Пошел первым, знал, что не пройти, поэтому пошел. Из двух вариантов для себя выбрал самое тяжелое, самое безнадежное. 

Экипаж состоит из трех человек, остальные двое знали, что их ждет. Никто не отказался.

 Не прошли. Не пропустил перевал. Его Тоня и два сына получили запаянный гроб, родные второго пилота и борттехника встретили такие же. Полк улетел в Союз на другой день. 

Можно задать много вопросов. Зададим не все, чтоб не бередить раны. 

Подождали же сутки, не случилось вселенского скандала, зачем обязательное жертвоприношение? Красные командиры, когда вы научитесь не подстегивать авиацию, а правильно планировать, не выполнять задачи с неоправданными потерями, не сучить ногами, а тем, что под красивой фуражкой, соображать?

 Прорвался бы Саша, неужели дал бы команду взлетать? Не дал бы. Знал, что потерь будет больше. Тогда зачем полетел? Запомните, псы, лающие на Армию, вот она – доля командира, спасающего свой полк. Вам этого не постичь. Закончим же про Николая. 

Был начальником политотдела полка, потом уехал в Брандис. Когда освободилось место начальника штаба полка под Стендалем, выбрали его – шел вывод войск, работы было уйма. Летная должность, не без перспективы на командира полка. Взяли в академию имени Гагарина, в заочный факультет, конечно, – года просрочены. 

Тут девяностые продолжали закручивать свое… 

– Какого Небослужителя забодали! Как говорил Райкин, его бы энергию да в мирных целях! Хватило бы всю Беларусь год освещать. Или полк заправить-зарядить на сутки боевых действий. 

Уехал Коля к себе в Беларусь. Ну и славно, такие парни Батьку там нужны. 

1992

автор: Гаяз Галимов